Моя система воспитания. Педагогическая поэма

Автор

Антон Семенович Макаренко

Год написания книги

1935

<< 1 ... 62 63 64 65 66 67 68 69 70 ... 200 >>

На страницу:

Перейти

66 из 200

Настройки чтения

Размер шрифта

Высота строк

Поля

Антон, наконец, пришел в себя, повертел серьезно головой и заботливо разобрал вожжи. Бокова впорхнула в экипаж, заменив окружавший нас привокзальный воздух каким-то другим газом, ароматным и свежим. Я подальше отодвинулся в угол сиденья и был вообще очень смущен непривычным соседством.

Товарищ Бокова всю дорогу щебетала о самых разнообразных вещах. Она много слышала о колонии имени Горького, и ей ужасно захотелось посмотреть, «что за такая колония».

– Ах, вы знаете, товарищ Макаренко, у нас так трудно, так трудно с этими ребятами! Мне ужасно их жаль, знаете, так хочется чем-нибудь им помочь. А это ваш воспитанник? Милый какой мальчик. Не скучно вам здесь? В этих детских домах очень скучно, знаете. У нас много говорят о вас. Только говорят, что вы нас не любите.

– Кого это?

– Нас – дамсоцвос.

– Не понимаю.

– Говорят, что вы так нас называете, дамский соцвос, – дамсоцвос.

– Вот еще новости! – сказал я. – Никогда я так никого не называл… но… это, конечно, хорошо сказано.

Я искренно рассмеялся. Бокова была в восторге от такого удачного названия.

– А вы знаете, это немножко верно: в соцвосе много дам. Я тоже такая – дама. Вы от меня ничего такого – ученого – не услышите… Вы довольны?

– А что я от вас услышу?

– Ишь, какой любопытный. Нет, я приехала посмотреть, я говорить такого ничего не буду, вы не бойтесь.

Антон то и дело оглядывался с козел, серьезно вытаращивая большие глаза на непривычного седока.

– Он все на меня смотрит! – смеялась Бокова. – Чего он на меня так смотрит?

Антон краснел и что-то бурчал, погоняя лошадей.

В колонии нас встретили заинтересованные колонисты и Калина Иванович. Семен Карабанов смущенно полез в собственную «постылыцю»[123 - Постылыця (укр.) – затылок.], выражая этим жестом полную растерянность. Задоров прищурил один глаз и улыбался.

Я представил Бокову колонистам, и они приветливо потащили ее показывать колонию. Меня дернул за рукав Калина Иванович и спросил:

– А чем ее кормить надо?

– Ей-богу, не знаю, чем их кормят, – ответил я в тон Калине Ивановичу.

– Я думаю так, что для нее надо молока больше. Как ты думаешь, а?

– Нет, Калина Иванович, надо что-нибудь посолидней…

– Да что ж я сделаю? Разве кабана зарезать? Так Эдуард Николаевич не дасть.

Калина Иванович отправился хлопотать о кормлении важной гостьи, а я поспешил к Боковой. Она успела уже хорошо познакомиться с хлопцами и говорила им:

– Называйте меня Марией Кондратьевной.

– Мария Кондратьевна? От здорово!.. Так от смотрите, Мария Кондратьевна, это у нас оранжерея. Сами делали, тут и я покопал немало: видите, до сих пор мозоли.

Карабанов показал Марии Кондратьевне свою руку, похожую на лопату.

– Это он врет, Мария Кондратьевна, это у него мозоли от весел.

Мария Кондратьевна оживленно вертела белокурой красивой головой, на которой уже не было дорожного шарфа, и очень мало интересовалась оранжереей и другими нашими достижениями.

Показали Марии Кондратьевне и красный дом.

– Отчего же вы его не оканчиваете? – спросила Бокова.

– Шесть тысяч, – сказал Задоров.

– А у вас нет денег? Бедненькие!

– А у вас есть? – зарычал Семен. – О, так в чем же дело? Знаете что, давайте мы здесь на травке посидим.

Мария Кондратьевна грациозно расположилась на травке у самого красного дома. Хлопцы в ярких красках описали ей нашу тесноту и будущие роскошные формы нашей жизни после восстановления красного дома.

– Вы понимаете – у нас сейчас восемьдесят колонистов, а то будет сто двадцать. Вы понимаете?

Из сада вышел Калина Иванович, и Оля Воронова несла за ним огромный кувшин, две глиняные селянские кружки и половину ржаного хлеба. Мария Кондратьевна ахнула:

– Смотрите, какая прелесть, как у вас все прекрасно! Это ваш такой дедушка? Он пасечник, правда?

– Нет, я не пасечник, – расцвел в улыбке Калина Иванович, – и никогда не был пасечником, а только это молоко лучше всякого меда. Это вам не какая-нибудь баба делала, а трудовая колония имени Максима Горького. Вы такого молока никогда в жизни не пили: и холодное и солодкое.

Мария Кондратьевна захлопала в ладоши и склонилась над кружкой, в которую священнодейственно наливал молоко Калина Иванович. Задоров поспешил использовать этот занимательный момент:

– У вас шесть тысяч даром лежат, а у нас дом не ремонтируется. Это, понимаете, несправедливо.

Мария Кондратьевна задохнулась от холодного молока и прошептала страдальческим голосом:

– Это не молоко, а счастье… Никогда в жизни…

– Ну, а шесть тысяч? – нахально улыбнулся ей в лицо Задоров.

– Какой этот мальчик материалист, – прищурилась Мария Кондратьевна. – Вам нужно шесть тысяч? А мне что за это будет?

Задоров беспомощно оглянулся и развел руками, готовый предложить в обмен на шесть тысяч все свое богатство. Карабанов долго не думал:

– Мы можем предложить сколько угодно такого счастья.

– Какого, какого счастья? – всеми цветами радуги заблестела Мария Кондратьевна.

– Холодного молока.

Мария Кондратьевна повалилась грудью на траву и засмеялась в изнеможении.

– Нет, вы меня не одурачите вашим молоком. Я вам дам шесть тысяч, только вы должны принять от меня сорок детей… хороших мальчиков, только они теперь, знаете, такие… черненькие…