Последний отзыв
отлично написал
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2025.
✖
Моя система воспитания. Педагогическая поэма
Год написания книги
1935
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Голубчик Сидор! Они там больше нас с тобой понимают. Хотела бы я посмотреть на их лица, когда они увидят твой Куряж.
Халабуда рассердился:
– Да что вы ко мне пристали: «твой Куряж»! Почему он мой? Я дал вам пятьдесят тысяч рублей! И двигатель. И двенадцать станков. А педагоги ваши… Какое мне дело, что они плохо работают?..
Я оставил этих деятелей соцвоса сводить семейные счеты, а сам поспешил на поезд. Меня провожали на вокзале Карабанов и Задоров. Выслушав мой рассказ о Куряже, они уставились глазами в колеса вагона и думали. Наконец Карабанов сказал:
– Нужники чистить – не большая честь для горьковцев, однако, черт его знает, подумать нужно…
– Зато мы будем близко, поможем, – показал зубы Задоров. – Знаешь что, Семен… поедем, посмотрим завтра.
Общее собрание колонистов, как и все собрания в последнее время, сдержанно-раздумчиво выслушало мой доклад. Делая его, я любопытно прислушивался не только к собранию, но и к себе самому. Мне вдруг захотелось грустно улыбнуться. Что это происходит: был ли я ребенком четыре месяца назад, когда вместе с колонистами бурлил и торжествовал в созданных нами запорожских дворцах? Вырос ли я за четыре месяца или оскудел только? В своих словах, в тоне, в движении лица я ясно ощущал неприятную неуверенность. В течение целого года мы рвались к широким, светлым просторам, неужели наше стремление может быть увенчано каким-то смешным, загаженным Куряжем? Как могло случиться, что я сам, по собственной воле, говорю с ребятами о таком невыносимом будущем? Что могло привлекать нас в Куряже? Во имя каких ценностей нужно покинуть нашу украшенную цветами и Коломаком жизнь, наши паркетные поля, нами восстановленное имение?
Но в то же время в своих скупых и правдивых контекстах, в которых невозможно было поместить буквально ни одного радужного слова, я ощущал неожиданный для меня самого большой суровый призыв, за которым где-то далеко пряталась еще несмелая, застенчивая радость…
Ребята иногда прерывали мой доклад смехом, как раз в тех местах, где я рассчитывал повергнуть их в смятение. Затормаживая смех, они задавали мне вопросы, а после моих ответов хохотали еще больше. Это не был смех надежды или счастья – это была насмешка.
– А что же делают сорок воспитателей?
– Не знаю.
Хохот.
– Антон Семенович, вы там никому морды не набили? Я бы не удержался, честное слово.
Хохот.
– А столовая есть?
– Столовая есть, но ребята все же босые, так кастрюли носят в спальни и в спальнях едят…
Хохот.
– А кто же носит?
– Не видал. Наверное, ребята…
– По очереди, что ли?
– Наверное, по очереди.
– Организованно, значит.
Хохот.
– А комсомол есть?
Здесь хохот разливается, не ожидая моего ответа.
Однако когда я кончил доклад, все смотрели на меня озабоченно и серьезно.
– А какое ваше мнение? – крикнул кто-то.
– А я так, как вы…
Лапоть присмотрелся ко мне и, видно, ничего не разобрал.
– Ну, высказывайтесь… Ну?.. Чего же вы молчите?.. Интересно, до чего вы домолчитесь?
Поднял руку Денис Кудлатый.
– Ага, Денис? Интересно, что ты скажешь.
Денис привычным национальным жестом полез «в потылыцю», но вспомнив, что эта слабость всегда отмечается колонистами, сбросил ненужную руку вниз.
Ребята все-таки заметили его маневр и засмеялись.
– Да я, собственно говоря, ничего не скажу. Конечно, Харьков там близко, это верно… Все ж таки браться за такое дело… кто ж у нас есть? Все на рабфаки позабирались…
Он покрутил головой, как будто муху проглотил.
– Собственно говоря, про этот Куряж и говорить бы не стоило. Чего мы туда попремся? А потом считайте: их двести восемьдесят, а нас сто двадцать, да у нас новеньких сколько, а старые какие? Тоська тебе командир, и Наташка командир, а Перепелятченко, а Густоиван, а Галатенко?
– А чего – Галатенко? – раздался сонный, недовольный голос. – Как что, так и Галатенко.
– Молчи! – остановил его Лапоть…
– А чего я буду молчать? Вон Антон Семенович рассказывал, какие там люди. А я что, не работаю или что?
– Ну, добре, – сказал Денис, – я извиняюсь, а все ж таки нам там морды понабивают, только и дела будет.
– Потише с мордами, – поднял голову Митька Жевелий.
– А что ты сделаешь?
– Будь покоен!
Кудлатый сел. Взял слово Иван Иванович:
– Товарищи колонисты, я все равно никуда не поеду, так я со стороны, так сказать, смотрю, и мне виднее. Зачем ехать в Куряж? Нам оставят триста ребят самых испорченных, да еще харьковских…
– А сюда харьковских не присылают разве? – спросил Лапоть.
– Присылают. Так посудите – триста! И Антон Семенович говорит – ребята там взрослые. И считайте еще и так: вы к ним приедете, а они у себя дома. Если они одной одежи раскрали на восемнадцать тысяч рублей, то вы представляете себе, что они с вами сделают?
– Жаркое! – крикнул кто-то.
– Ну, жаркое еще жарить нужно – живьем съедят.
Халабуда рассердился:
– Да что вы ко мне пристали: «твой Куряж»! Почему он мой? Я дал вам пятьдесят тысяч рублей! И двигатель. И двенадцать станков. А педагоги ваши… Какое мне дело, что они плохо работают?..
Я оставил этих деятелей соцвоса сводить семейные счеты, а сам поспешил на поезд. Меня провожали на вокзале Карабанов и Задоров. Выслушав мой рассказ о Куряже, они уставились глазами в колеса вагона и думали. Наконец Карабанов сказал:
– Нужники чистить – не большая честь для горьковцев, однако, черт его знает, подумать нужно…
– Зато мы будем близко, поможем, – показал зубы Задоров. – Знаешь что, Семен… поедем, посмотрим завтра.
Общее собрание колонистов, как и все собрания в последнее время, сдержанно-раздумчиво выслушало мой доклад. Делая его, я любопытно прислушивался не только к собранию, но и к себе самому. Мне вдруг захотелось грустно улыбнуться. Что это происходит: был ли я ребенком четыре месяца назад, когда вместе с колонистами бурлил и торжествовал в созданных нами запорожских дворцах? Вырос ли я за четыре месяца или оскудел только? В своих словах, в тоне, в движении лица я ясно ощущал неприятную неуверенность. В течение целого года мы рвались к широким, светлым просторам, неужели наше стремление может быть увенчано каким-то смешным, загаженным Куряжем? Как могло случиться, что я сам, по собственной воле, говорю с ребятами о таком невыносимом будущем? Что могло привлекать нас в Куряже? Во имя каких ценностей нужно покинуть нашу украшенную цветами и Коломаком жизнь, наши паркетные поля, нами восстановленное имение?
Но в то же время в своих скупых и правдивых контекстах, в которых невозможно было поместить буквально ни одного радужного слова, я ощущал неожиданный для меня самого большой суровый призыв, за которым где-то далеко пряталась еще несмелая, застенчивая радость…
Ребята иногда прерывали мой доклад смехом, как раз в тех местах, где я рассчитывал повергнуть их в смятение. Затормаживая смех, они задавали мне вопросы, а после моих ответов хохотали еще больше. Это не был смех надежды или счастья – это была насмешка.
– А что же делают сорок воспитателей?
– Не знаю.
Хохот.
– Антон Семенович, вы там никому морды не набили? Я бы не удержался, честное слово.
Хохот.
– А столовая есть?
– Столовая есть, но ребята все же босые, так кастрюли носят в спальни и в спальнях едят…
Хохот.
– А кто же носит?
– Не видал. Наверное, ребята…
– По очереди, что ли?
– Наверное, по очереди.
– Организованно, значит.
Хохот.
– А комсомол есть?
Здесь хохот разливается, не ожидая моего ответа.
Однако когда я кончил доклад, все смотрели на меня озабоченно и серьезно.
– А какое ваше мнение? – крикнул кто-то.
– А я так, как вы…
Лапоть присмотрелся ко мне и, видно, ничего не разобрал.
– Ну, высказывайтесь… Ну?.. Чего же вы молчите?.. Интересно, до чего вы домолчитесь?
Поднял руку Денис Кудлатый.
– Ага, Денис? Интересно, что ты скажешь.
Денис привычным национальным жестом полез «в потылыцю», но вспомнив, что эта слабость всегда отмечается колонистами, сбросил ненужную руку вниз.
Ребята все-таки заметили его маневр и засмеялись.
– Да я, собственно говоря, ничего не скажу. Конечно, Харьков там близко, это верно… Все ж таки браться за такое дело… кто ж у нас есть? Все на рабфаки позабирались…
Он покрутил головой, как будто муху проглотил.
– Собственно говоря, про этот Куряж и говорить бы не стоило. Чего мы туда попремся? А потом считайте: их двести восемьдесят, а нас сто двадцать, да у нас новеньких сколько, а старые какие? Тоська тебе командир, и Наташка командир, а Перепелятченко, а Густоиван, а Галатенко?
– А чего – Галатенко? – раздался сонный, недовольный голос. – Как что, так и Галатенко.
– Молчи! – остановил его Лапоть…
– А чего я буду молчать? Вон Антон Семенович рассказывал, какие там люди. А я что, не работаю или что?
– Ну, добре, – сказал Денис, – я извиняюсь, а все ж таки нам там морды понабивают, только и дела будет.
– Потише с мордами, – поднял голову Митька Жевелий.
– А что ты сделаешь?
– Будь покоен!
Кудлатый сел. Взял слово Иван Иванович:
– Товарищи колонисты, я все равно никуда не поеду, так я со стороны, так сказать, смотрю, и мне виднее. Зачем ехать в Куряж? Нам оставят триста ребят самых испорченных, да еще харьковских…
– А сюда харьковских не присылают разве? – спросил Лапоть.
– Присылают. Так посудите – триста! И Антон Семенович говорит – ребята там взрослые. И считайте еще и так: вы к ним приедете, а они у себя дома. Если они одной одежи раскрали на восемнадцать тысяч рублей, то вы представляете себе, что они с вами сделают?
– Жаркое! – крикнул кто-то.
– Ну, жаркое еще жарить нужно – живьем съедят.
Другие электронные книги автора Антон Семенович Макаренко
Другие аудиокниги автора Антон Семенович Макаренко
Последний отзыв
отлично написал