Последний отзыв
отлично написал
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2025.
✖
Моя система воспитания. Педагогическая поэма
Год написания книги
1935
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– За что бьют?
– А так. Если не дашь чего. Или обед отнимут когда. У нас пацаны так давно не обедают. Бывает, и хлеб отнимают… Или, если не украдешь… тебе скажут украсть, а ты не украдешь… А вы не знаете, будут отправлять?
– Не знаю, голубчик.
– А говорят, скоро будет лето…
– А тебе для чего лето?
– Пойду.
Меня звали к мастерским. Мне казалось невозможным уйти от пацана, не оказав ему никакой помощи, но он уже прыгал по кочкам, приближаясь к спальням, – вероятно, в спальнях все-таки теплее, чем на кочках.
Мастерские нам не удалось посмотреть: кто-то таинственный владел ключами, и никакие поиски заведующего не привели к выяснению тайны. Мы ограничились тем, что заглянули в окна. Здесь были штамповальные станки, деревообделочные и два токарных, всего двенадцать станков. В отдельных флигелях помещались сапожная и швейная – столп и утверждение педагогики.
– У вас сегодня праздник, что ли?
Заведующий не ответил. Юрьев взял снова на себя этот каторжный труд:
– Я вам удивляюсь, Антон Семенович. Вы должны уже все понять. Никто здесь не работает, это общее положение. А кроме того, инструменты раскрадены, материала нет, энергии нет, заказов нет, ничего нет. Да ведь и работать никто не умеет.
Собственная электростанция, о которой Халабуда тоже рассказал целую историю, само собой, не работала: что-то было поломано.
– Ну, а школа?
– Школа имеется, – сказал лично заведующий, – только нам не до школы.
Халабуда настойчиво тянул на поле. Мы вышли из круга, ограниченного стенами саженной толщины, и увидели большую впадину бывшего когда-то пруда, а за ним до леса поля, покрытые тонким разветренным снегом. Халабуда, как Наполеон, вытянул руку и торжественно произнес:
– Сто двадцать десятин! Богатство!
– Озимые посеяны? – спросил я неосторожно.
– Озимые? – вскричал в восторге Халабуда. – Тридцать десятин жита, считайте по сто пудов, три тысячи пудов одного жита! Без хлеба не будут. А жито какое! Если люди будут сеять жито, можно одно жито. Пшеница – это что? Житный хлеб, ты знаешь, немцы его не могут есть, да и французы не могут. А наш брат, если есть житный хлеб…
Мы успели возвратиться к машине, а Халабуда все говорил о жите. Сначала нас это раздражало, а потом стало даже интересно: что еще можно сказать о жите?
Мы сели в машину и уехали, провожаемые одиноким, скучным заведующим. Молчали до самой Холодной горы. Когда проезжали через базар, Юрьев кивнул на группу беспризорных и сказал:
– Это воспитанники из Куряжа… Ну что, берете?
– Нет.
– Чего вы боитесь? Ведь колония имени Горького правонарушительская? Все равно к вам Всеукраинская комиссия присылает всякую дрянь. А здесь мы вам даем нормальных детей.
Даже Халабуда захохотал в машине:
– Нормальные, тоже сказал!..
Юрьев продолжал свое:
– Заедем сейчас к Джуринской, поговорим. Помдет уступит колонию Наркомпросу. Харькову неудобно посылать к вам правонарушителей, а своей колонии нет. А здесь будет своя, да еще какая: на четыреста человек! Это шикарно. Мастерские здесь не плохие. Сидор Карпович, отдадите колонию?
Халабуда подумал:
– Тридцать десятин жита – это двести сорок пудов семян. А работа? Заплатите? А колонию почему не отдать? Отдадим.
– Заедем к Джуринской, – твердил Юрьев. – Сто двадцать ребят помоложе куда-нибудь переведем, а двести восемьдесят оставим вам. Они хоть и не правонарушители формально, так после куряжского воспитания еще хуже.
– Зачем я полезу в эту яму? – сказал я Юрьеву. – И, кроме того, здесь нужно как-то прибрать. Это будет стоить не меньше двадцати тысяч рублей.
– Сидор Карпович даст.
Халабуда проснулся.
– За что двадцать тысяч?
– Цена крови, – сказал Юрьев, – цена преступления.
– Зачем двадцать тысяч? – еще раз удивился Халабуда.
– Ремонт, двери, инструменты, постели, одежда, все!
Халабуда надулся:
– Двадцать тысяч! За двадцать тысяч мы и сами все сделаем.
У Джуринской Юрьев продолжал агитацию. Любовь Савельевна слушала его, улыбаясь, и с любопытством посматривала на меня:
– Это был бы слишком дорогой эксперимент. Рисковать колонией имени Горького мы не можем. Надо просто: Куряж закрыть, а детей распределить между другими колониями. Да и товарищ Макаренко не пойдет в Куряж.
– Нет, – сказал я.
– Это окончательный ответ? – спросил Юрьев.
– Я поговорю с колонистами, но, вероятно, они откажутся. Халабуда хлопнул глазами.
– Кто откажется?
– Колонисты.
– Эти… ваши воспитанники?
– Да.
– А что они понимают?
Джуринская положила руку на рукав Халабуды:
– А так. Если не дашь чего. Или обед отнимут когда. У нас пацаны так давно не обедают. Бывает, и хлеб отнимают… Или, если не украдешь… тебе скажут украсть, а ты не украдешь… А вы не знаете, будут отправлять?
– Не знаю, голубчик.
– А говорят, скоро будет лето…
– А тебе для чего лето?
– Пойду.
Меня звали к мастерским. Мне казалось невозможным уйти от пацана, не оказав ему никакой помощи, но он уже прыгал по кочкам, приближаясь к спальням, – вероятно, в спальнях все-таки теплее, чем на кочках.
Мастерские нам не удалось посмотреть: кто-то таинственный владел ключами, и никакие поиски заведующего не привели к выяснению тайны. Мы ограничились тем, что заглянули в окна. Здесь были штамповальные станки, деревообделочные и два токарных, всего двенадцать станков. В отдельных флигелях помещались сапожная и швейная – столп и утверждение педагогики.
– У вас сегодня праздник, что ли?
Заведующий не ответил. Юрьев взял снова на себя этот каторжный труд:
– Я вам удивляюсь, Антон Семенович. Вы должны уже все понять. Никто здесь не работает, это общее положение. А кроме того, инструменты раскрадены, материала нет, энергии нет, заказов нет, ничего нет. Да ведь и работать никто не умеет.
Собственная электростанция, о которой Халабуда тоже рассказал целую историю, само собой, не работала: что-то было поломано.
– Ну, а школа?
– Школа имеется, – сказал лично заведующий, – только нам не до школы.
Халабуда настойчиво тянул на поле. Мы вышли из круга, ограниченного стенами саженной толщины, и увидели большую впадину бывшего когда-то пруда, а за ним до леса поля, покрытые тонким разветренным снегом. Халабуда, как Наполеон, вытянул руку и торжественно произнес:
– Сто двадцать десятин! Богатство!
– Озимые посеяны? – спросил я неосторожно.
– Озимые? – вскричал в восторге Халабуда. – Тридцать десятин жита, считайте по сто пудов, три тысячи пудов одного жита! Без хлеба не будут. А жито какое! Если люди будут сеять жито, можно одно жито. Пшеница – это что? Житный хлеб, ты знаешь, немцы его не могут есть, да и французы не могут. А наш брат, если есть житный хлеб…
Мы успели возвратиться к машине, а Халабуда все говорил о жите. Сначала нас это раздражало, а потом стало даже интересно: что еще можно сказать о жите?
Мы сели в машину и уехали, провожаемые одиноким, скучным заведующим. Молчали до самой Холодной горы. Когда проезжали через базар, Юрьев кивнул на группу беспризорных и сказал:
– Это воспитанники из Куряжа… Ну что, берете?
– Нет.
– Чего вы боитесь? Ведь колония имени Горького правонарушительская? Все равно к вам Всеукраинская комиссия присылает всякую дрянь. А здесь мы вам даем нормальных детей.
Даже Халабуда захохотал в машине:
– Нормальные, тоже сказал!..
Юрьев продолжал свое:
– Заедем сейчас к Джуринской, поговорим. Помдет уступит колонию Наркомпросу. Харькову неудобно посылать к вам правонарушителей, а своей колонии нет. А здесь будет своя, да еще какая: на четыреста человек! Это шикарно. Мастерские здесь не плохие. Сидор Карпович, отдадите колонию?
Халабуда подумал:
– Тридцать десятин жита – это двести сорок пудов семян. А работа? Заплатите? А колонию почему не отдать? Отдадим.
– Заедем к Джуринской, – твердил Юрьев. – Сто двадцать ребят помоложе куда-нибудь переведем, а двести восемьдесят оставим вам. Они хоть и не правонарушители формально, так после куряжского воспитания еще хуже.
– Зачем я полезу в эту яму? – сказал я Юрьеву. – И, кроме того, здесь нужно как-то прибрать. Это будет стоить не меньше двадцати тысяч рублей.
– Сидор Карпович даст.
Халабуда проснулся.
– За что двадцать тысяч?
– Цена крови, – сказал Юрьев, – цена преступления.
– Зачем двадцать тысяч? – еще раз удивился Халабуда.
– Ремонт, двери, инструменты, постели, одежда, все!
Халабуда надулся:
– Двадцать тысяч! За двадцать тысяч мы и сами все сделаем.
У Джуринской Юрьев продолжал агитацию. Любовь Савельевна слушала его, улыбаясь, и с любопытством посматривала на меня:
– Это был бы слишком дорогой эксперимент. Рисковать колонией имени Горького мы не можем. Надо просто: Куряж закрыть, а детей распределить между другими колониями. Да и товарищ Макаренко не пойдет в Куряж.
– Нет, – сказал я.
– Это окончательный ответ? – спросил Юрьев.
– Я поговорю с колонистами, но, вероятно, они откажутся. Халабуда хлопнул глазами.
– Кто откажется?
– Колонисты.
– Эти… ваши воспитанники?
– Да.
– А что они понимают?
Джуринская положила руку на рукав Халабуды:
Другие электронные книги автора Антон Семенович Макаренко
Другие аудиокниги автора Антон Семенович Макаренко
Последний отзыв
отлично написал