Будущее – это не только ты

И пришла Боль.

– Габриэль! Габриэль! Чёрт, да у него шок! Почему данные не полные? Кто отвечал за сбор информации об объекте? Габриэль! Габ! Вы слышите? Смотрите на меня!

О, да. Он слышал. Звуки, глухие и тянучие, как патока, пробивались словно сквозь толстый слой ваты, падали густыми каплями ему на лоб, на затылок, на лицо. Огромная радужной расцветки рыба подплыла совсем-совсем близко, уставилось на него тусклым ничего не выражающим взглядом и вдруг, извернувшись, ударила, что есть мочи, хвостом по лицу.

Габ открыл глаза, дёрнулся всем телом, хрипло застонал, приходя в себя.

Не то, не там, не тогда. Полубезумный взгляд заметался по помещению, кусками выхватывая фрагменты изменившегося пространства. Люди, много, разные. Мужчины и женщины. Те, что в бежевой униформе – растеряны и напуганы. Те, что в мерцающем камуфляже… Откуда они все здесь? Столы, экраны, мониторы, незнакомое оборудование. Запахи… Чужие, пугающие. И прямо перед ним раскрасневшееся, с крупными пятнами пота над переносицей лицо Жана.

– Здесь. Вы здесь и сейчас, Габриэль, – произнёс Жан, отчаянно ловя его взгляд, – бояться нечего, всё прошло.

Габ и рад бы согласиться, что да, прошло, но слова тошнотворным комом поднимались из желудка по пищеводу, царапали нёбо, и он, наконец, выблевывал их, кашляя и задыхаясь.

– За что?

– Уйдите все! Уйдите вон! – скомандовал Жан, не оборачиваясь и не отводя взгляда от Габа. – Верните полог! Быстро!

И как по волшебству, помещение сузилось до прежних размеров, отсекая, ограждая двоих от остального мира. И выражение лица Жана тоже изменилось, из встревоженного стало холодно бесстрастным, будто не выдержав собственного веса, рухнули старые декорации.

Крякнув с непривычки, он опустился на корточки, а затем, прислонившись спиной к стене, ловко примостился рядом с забившимся в угол, всё ещё дрожащим Габом.

– За что, говорите? – произнёс он изменившимся, лишённым профессиональных интонаций голосом. – Вот вы спрашиваете, за что? А тут другой вопрос нужно задавать. Не за что, а ради чего? Ради чего, понимаете?

– Я умру, – сбиваясь с дыхания, вымолвил Габ, – вы меня убьёте.

– Вас? – Жан уставился на него с неподдельным удивлением. – Да боже упаси! Вы, Габриэль, на данный момент самый ценный человек на Земле. Впрочем, что это я. Во всей солнечной системе. По сравнению с ценностью, которую представляете вы, все президенты, принцы, истинные и самопровозглашённые кумиры сегодняшнего дня – так, малозначимые субъекты. Прошлогодняя пыль на полке.

– Ценностью? – озадаченно переспросил Габ и икнул.

– Разумеется, – подтвердил Жан и с облегчением вытянул ноги, – вы же не думаете, что Фонду и нам больше делать нечего, как похищать задрипанных, уж простите, фермеров и водить вокруг них многозначительные хороводы?

Габ отчаянно замотал головой.

– Не полезу я в этот гроб. Не уговаривайте. Лучше сразу бейте этим своим гипношоком, или как он там называется. Или палкой по голове. А так, ни за что не полезу.

Жан поковырялся указательным пальцем в ухе, прищёлкнул языком и выдал с нескрываемым сожалением:

– Нельзя. Ни в состоянии шока, ни в состоянии сна или беспамятства. В этом-то и проблема.

– Всё равно, не полезу, – упрямо повторил Габ.

– А давайте-ка выберемся из этого закутка и поговорим, как взрослые, нормальные люди, – предложил Жан неожиданно бодрым голосом, первым легко поднялся на ноги и протянул Габу руку, – ну же, смелее.

Габ скептически покосился на него, шмыгнул носом. Теперь, когда паническая атака отступила, он и сам чувствовал, как ноют затёкшие мышцы, а край кушетки больно упирается в бок.

– Всё равно, – начал он и снова закашлялся.

– Посмотрим, – покладисто согласился Жан, подождал, пока закончится приступ кашля, спросил:

– Скажите, Габриэль, вы помните имена учёных, открывших принцип и технологию генной активации?

– Н-нет, – выдавил из себя Габ, снова устраиваясь на кушетке.

– И вам не кажется это странным? Фундаментальное открытие, без преувеличения, изменившее мир. А имена, так сказать, отцов-основателей вы не помните. Разве это не странно? Вам так не кажется?

– Не кажется. Какое мне до них дело? – недовольно буркнул Габ, морщась от очередного приступа головокружения.

– Самое непосредственное, – сообщил Жан, поёрзал, устраиваясь в кресле поудобнее, и закончил совершенно неожиданно, с дурацкой полуулыбкой, – потому, что один из них ваш предок. Ваш пра сколько-то там раз дедушка. Вот такие дела, Габриэль. Вот такие дела.

– Даже, если и так, – неохотно признал Габ и тут же снова насупился, – от меня-то чего нужно? Сами сказали, что пра-пра-пра… Короче, не знаю я никого и толку от меня ноль. Поврежденец я. Поврежденец! Нет во мне памяти предков.

Жан чуть приподнял одну бровь, прищурился.

– А если, – начал он неторопливо, словно размышляя над чем-то своим, личным, не имеющим прямого отношения ни к Габу, ни к этому разговору, – если я скажу вам, что вы заблуждаетесь и на самом деле с вами всё в полном порядке?

Габ не удержался и хмыкнул.

– Ага, точно. А ещё я прям непризнанный гений. Как вы там говорили? Самый ценный человек в солнечной системе? Так, что ли?

Жан пропустил тираду мимо ушей.

– Да, в общем-то, так.

– Ерунда, – бросил Габ сердито, – это у нас семейное. У родителей тоже были, хм, ограничения.

– Правда? – оживился Жан. – У обоих?

– Нет, – заставил себя ответить Габ, – только у отца. Мама потом его винила в том, что я… Что я такой вот получился. Неполноценный, – в последнем слове против воли проскользнуло болезненное презрение в вперемешку с глубокой затаённой обидой – не то на отца, не то на мать, не то просто на судьбу.

– Они развелись. Давно. Года через три после активации.

Жан выждал с минуту, посматривая на Габа, как старый, много чего повидавший на своём веку приходской священник, смотрит на кающегося в пустяковом грехе прихожанина, отнимающего у него драгоценные минуты, потом откинулся на спинку кресла и заговорил быстро и по-деловому.

– У нас очень мало времени, Габриэль. Признаюсь вам, мне совершенно не по душе все эти сеансы психотерапии, долгие откровенные разговоры и бессмысленное хождение вокруг да около. Я человек действия и будь моя воля, давно нашёл бы способ уложить вас в камеру активации. Но, видите ли, наши великомудрые специалисты убеждены, что всё должно произойти исключительно и всенепременно по вашей доброй воле и с вашего согласия. Только не подумайте, что речь идёт о гуманности! О, нет. Не стану лукавить, и нам, и Фонду лично до вас, фермера Габриэля, нет никакого дела. В этом вопросе мы абсолютно солидарны. Ценность представляет только то, что сокрыто в недрах вашей памяти. То, что мы никак не можем вытащить из вас долбанные десять часов. А между тем, «Наследие» уже полчаса, как вычислило наше местоположение. В данный момент готовится штурм. И если вы надеетесь, что они прибыли исключительно ради спасения вашей дражайшей тушки, то позвольте вас разочаровать. Я неплохо разбираюсь в методах «Наследия» и могу вас уверить, что церемониться они не станут. Так что сейчас я задам вам всего лишь один вопрос. Учтите, Габриэль, что от ответа на него будет зависеть и ваша судьба. Короче, перестаньте ныть, хлюпать носом и строить из себя тупого барана и отвечайте – вы даёте своё согласие на повторную активацию?

Девочка в солнечном платье никогда не взглянет в его сторону. Мама не разбудит утром тёплым поцелуем. Отец не избавится от въевшегося в плоть чувства вины. Школа для неактивантов не превратится в школу для нормальных детей. И только ферма, глубоко, до зубовного скрежета и ночного воя ненавидимая, останется с ним навсегда. И это его, Габа, настоящее и будущее. Будущее, в котором только он.

– Да, – хрипит Габ, почти не слыша себя из-за тяжёлого, оглушающего стука сердца.

– Даёте ли вы своё согласие на повторную активацию? – зачем-то переспрашивает Жан, сам бардовый от напряжения.

Габ набирает полную грудь воздуха.

– Да, я даю своё согласие, – кричит он и почти физически чувствует, как с противным чавканьем лопается обволакивающий его мутный и смердящий огромный пузырь самообмана.

– Хорошо, – удовлетворённо улыбается Жан, – очень хорошо, Габриель.

Всё вокруг мигом приходит в движение. Маскирующий полог испаряется, ближайшая стена беззвучно уходит в сторону, уступая место матово-чёрному, как дыра в иную вселенную, тоннелю камеры. Кто-то помогает Габу лечь, кто-то быстрыми аккуратными движениями фиксирует его руки, ноги, туловище и голову.