Сокровище чародея

– Я думал, ты будешь снисходительнее.

Пофыркивая от сдерживаемого смеха, Бера помахала рукой:

– Нет, то что мы там на муке – это не считается. Это не значит, что я стала лучше к тебе относиться.

– Я не об этом. – Теперь Кнэф отпирал дверь в дом.

Уже в просторном холле Бера спросила:

– А о чём?

– Ты девушка среди мужчин-стражей, а я мужчина среди девушек-чародеек. Мне кажется, мы должны понимать друг друга.

Бера снова засмеялась: разумеется, над Кнэфом подшучивали, порой зло, но в Чаруме, полном девушек и женщин, он единственный молодой мужчина, и ему надо было не доказывать силу, а отбиваться от излишнего внимания тосковавших по ласке девиц.

К Бере тоже проявляли внимание, но её это злило, ведь заигрывая с ней, парни отнимали её время и тренировались с ней в полсилы. Потом её стал защищать Ёфур, и отношение на тренировочной площадке стало серьёзнее. Бера мотнула головой, изгоняя из мыслей широкоплечий светловолосый образ.

Она подумала о бесчисленных тренировках, о магическом изменении её тела, об усиливающих доспехах – всё это было так трудно, изматывающе и больно, что точно не могло пойти ни в какое сравнение с жалкими пассами чародеев, а уж Кнэфу, считала Бера, не приходилось лишний раз и пальцем шевелить.

Бера пыталась собрать эти мысли в связную речь. Но Кнэф разрушил почти построенную фразу:

– Слышал, у твоих родителей в погребе хранятся редкие вина.

И это было мягко сказано: винный подвал родителей Беры славился на весь Гатарх. Говорили, не всякий правитель может похвастаться таким выбором горячительных напитков. Она широко махнула рукой:

– Хочешь, угощу?

Запустив пальцы в пушистые перья, зажмурившись, Бера пыталась вспомнить, насколько разорительным для винного погреба (куда отец не пускал никого, кроме работников, вносивших тяжёлые бочки и ящики) был её ночной визит.

Злилась она неимоверно. Стиснув кулаки, из которых торчали перья, она едва сдерживалась, чтобы не ударить исполосованную когтями спину.

И хотя в этот момент Бера люто ненавидела Кнэфа и желала скрыть его визит, к ней постепенно приходило понимание, что только желанием принца угоститься их знаменитыми винами она может оправдать спуск в погреб.

Как ни старалась, она не могла вспомнить, что там было внизу. Вспомнила она о том, что было уже в столовой.

В огромном камине пылал огонь, огненные блики сверкали на бутылках и бокалах, на тарелках с фруктами и золочёных инкрустациях в опрокинутых стульях. Огонь отражался в потемневших глаза Кнэфа, смешивался с зелёными искрами.

На полу слегка дуло, но трескучее пламя согревало сидевшую на Кнэфе Беру, изнутри её распирал, обжигая возбуждением, член. Спиной Кнэф опирался на резное кресло, в котором любил попивать вина отец Беры. Пушистый мех степного барса щекотал её колени. Сильные пальцы Кнэфа удерживали её груди, в ложбинке между которыми согревалось пряное вино.

Бера хотела двигаться, внутри всё горело от желания приподняться и резко опуститься на твёрдую плоть, вновь до кончиков пальцев содрогнуться от удовольствия. Она двинулась, и струйка вина потекла на живот.

Потянувшись вперёд, Кнэф приник губами к её влажной коже, беззвучно втянул вино, потоки жидкости её щекотали, Бера тяжело дышала. В её голове вдруг стало достаточно светло, чтобы осознать: ей всё это нравится. Не тихая, тайная близость с Ёфуром, судорожные взаимные движения в съёмных комнатах, куда прокрадывались, точно воры, а так дерзко, в собственном доме, с вином, играми и криками во весь голос.

Внутрь Беры будто засыпали осколки льда – так ужаснула её мысль, что эта звериная страсть с Кнэфом может быть не мстительной попыткой заглушить боль, а чистым удовольствием.

Нашарив бутылку коллекционного ликёра, Бера приложилась к горлышку. Мятная сладость наполнила рот, ударила в голову.

Отбросив бутылку, Бера столкнулась с огненно-зелёным взглядом Кнэфа. Сейчас, когда она с ним была двумя деталями, сцепившимися в целое, и её тело жаждало вновь и вновь ощущать его, этот взгляд обжёг Беру.

Она схватила бутылку пряного вина и ткнула в губы Кнэфа.

– Пей, – почти рычала Бера. – Угощайся.

Кнэф перехватил бутылку и сделал пару глотков.

– Пей ещё. – Бера наклонилась, почти коснулась его носа своим. – Где ещё тебя угостят таким вином?

– Бера, если я буду столько пить без закуски, я свалюсь и не смогу ничего делать, – Кнэф хитро улыбнулся и накрыл её влажную от вина грудь, сжал, и Бера затрепетала. – Понимаешь, о чём я?

Ей вдруг неистово захотелось справиться с безумным желанием быть с ним.

– О том, что тебя нужно покормить? – засмеялась она.

Кнэф по-змеиному резким движением опрокинул Беру на шкуру и, притиснув над её головой готовые взметнуться руки, качнул бёдрами, вошёл в неё так глубоко, что Бера застонала. Он вторгался порывисто, блики пламени плясали на его коже, на тёмных линиях ритуальных татуировок, а в глазах полыхала безумная зелень.

«У всех чародеек в постели горят глаза?» – подумала Бера за миг до того, как эти неистовые движения наполнили её тело дрожью разрядки.

Кончив в неё, Кнэф скатился на шкуру. Отдышался и ответил:

– Я бы не отказался перекусить.

Посыпались воспоминания, как раскладывала на себе фрукты, а Кнэф их ел, облизывая кожу и покусывая, как брал её на кухонном столе, а она кричала в голос и царапала его спину, Бера попыталась засунуть в самый-самый далёкий уголок души.

Зажав рот рукой и выпучив глаза, она смотрела на расцарапанное, окружённое перьями, плечо Кнэфа и пыталась убедить себя, что ничего такого с ней быть не могло, и сейчас она видит ужаснейший в жизни кошмар.

Но память говорила иначе.

Помять говорила, что и на этой постели Бера продолжала царапать Кнэфа, и в порыве страсти бормотала, что он лучший мужчина в её жизни, что никогда ещё она не испытывала таких острых ощущений.

«Ещё бы нет, – подумала теперь Бера о всех своих острых ощущениях, – я же никогда не разоряла отцов погреб, а ведь папа так хорошо ко мне относится, как я могла предать его доверие?»

Но хуже было то, что случилось перед этим безумным уверением Кнэфа в его исключительности: Бера плакала.

Когда Кнэф попытался уложить её спать, Бера отпихнула его, пнула кубки, звонко разлетевшиеся по полу, и когда Кнэф схватил её за плечи, она разрыдалась.

Отшатнувшись, Кнэф отпустил её. Задрожав, Бера бросилась на постель. Кричала, била кулаками по подушкам. Её ломало от прорвавшихся чувств, от выплеснувшейся наружу боли.

Кнэф накрыл спину Беры собой, и та завыла:

– Как он мог со мной так поступить, как?

Приподнявшись, он гладил её по волосам, а она, задыхаясь, корчась на измятой постели, царапая подушку, кричала:

– Он знал, знал, что я боюсь этих слов, и всё равно говорил, говорил!

– Понимаю.

Ладонь Кнэфа скользила по её растрёпанным волосам.