Сокровище чародея

На улицах Гатарха зажигали фонари, на тонких шпилях наливались алым светом защитные руны.

Небо почернело. Бера шла и шла, отстранённо думая, что разверзшуюся в груди пустоту надо чем-то залить, а из головы вытравить надменную речь Ёфура: «Бера, неужели ты до сих пор не наигралась? Все эти забеги в Пустошь, попытки казаться сильной, это место в отряде – прекрати позорить себя и семью. Девушке не место среди стражей. Пора бы это понять. Ты для отряда – обуза. Слабость. Ты ставишь всех нас под угрозу самим своим присутствием».

Стиснув виски, Бера прислонилась к стене дома: шершавой, колющей скорлупками штукатурки. Впервые до неё стало доходить, что она забрела в нижний город – бедный квартал у городской стены, прибежище нищих и преступников. Но ей не было страшно, наоборот – опасность смягчала боль.

Через перекрёсток от места, где Бера привалилась к дому, скрипуче отворилась дверь. Свет и хриплое пение выплеснулись из приземистого строения. Ветер подхватил запахи пережаренной еды, жгучего перца и перегара.

И Бера направилась туда.

Здравомыслящая её часть, сохранившая немного от воспитанной леди, требовала опомниться и уйти. Но Бера оттолкнула с дороги пьянчужку в лохмотьях и протопала к стойке.

– Чего покрепче! – Бера перекричала подвывания компании за столиком, которое те ошибочно принимали за пение.

Сутулый старик за стойкой просверлил взглядом серебряный значок стража на груди Беры, нахмурил монолитную бровь и вытащил из-под прилавка большую деревянную кружку.

Кислое креплёное вино ударило в голову, но не вымыло из неё слов Ёфура: «Мне надоело с тобой нянчиться». Выхлёбывая вторую порцию, Бера мысленно ответила: «Ты давно со мной не нянчишься, я могла бы ходить в патруль и без тебя».

Сердце будто выковыривали тупым кинжалом.

Жажда мести огнём вскипела в крови Беры, та, шатаясь от боли, отошла к столику у стены, спихнула какого-то оборвыша с лавки и села.

Леди Бера ни за что не оказалась бы в этом месте.

Страж Бера тоже не зашла бы в такую дыру.

Но Бера пила здесь, под низким закопченным потолком, среди бедных земледельцев, воров, грабителей и контрабандистов. Пила и заказывала ещё: на одну её полновесную серебряную монету здесь можно упиться до смерти.

Пьяная компания всё горланила песню на приморском диалекте. Всё звенело, двигалось, смеялось. Всё было такое мрачное и страшное, а платье из дорогой с глянцевым узором ткани факелом горело среди затёртых и латаных перелатаных одежд, крича: Бера здесь чужая, лишняя. И она жалела, что надела это проклятое платье на встречу с Ёфуром, ведь в штанах она, может, и не проиграла бы ему так позорно.

Эту гневную мысль Бера запила сводившим скулы вином и зыркнула на качавшегося у стойки паренька. Тот был пьян, но в его глазах Бера читала удивление её присутствием.

Она понимала, что ей надо уйти, но ей не хотелось, в трактиры, традиционно облюбованные стражами: она боялась увидеть в глазах соратников подтверждение слов Ёфура. В приличных трактирах Бера не хотела встреч с торговцами, которые могли передать о её похождениях родителям.

В глубине души Бера надеялась на драку. Хорошую такую, с маханием кулаков и горой поверженных мужчин, чтобы каждый на своей шкуре почувствовал – дерётся она не хуже их. Но мужчины, как на зло, обходили занятый ей стол стороной. И это злило Беру.

Она опрокидывала в себя мутившую мысли кислятину.

«Неужели я настолько нехороша, – вдруг подумала Бера и поперхнулась вином, – что даже местное отребье мной не интересуется?»

Она сурово посмотрела на девиц лёгкого поведения, занявших колени мужчин на другой стороне зала. «Пусть я не малюю лицо на южный манер, но выгляжу явно не хуже. Или хуже?» Развиться мрачной мысли не дал позыв переполненного мочевого пузыря.

Оставив немного двоившуюся кружку на столе, Бера, качаясь, поймала проносившегося мимо хлипкого падавальщика и повисла на его плече:

– Нужник где?

В голове Беры звенело и бренчало, слабость накатывала, подкашивала ноги.

– Там, – бледный подавальщик кивнул в глубину зала.

Бера двинулась туда, пытаясь расталкивать посетителей, но они уворачивались с её пути: никому даже с пьяных глаз не хотелось связываться со стражем, ещё и вооружённым зачарованным кинжалом, рукоять которого торчала из богато украшенных ножен на пояснице Беры.

Ощупью отыскав на тёмной стене тёмную дверь, она вывалилась в коридорчик. Дверь напротив была приоткрыта, навалившись на неё, Бера попала на задний дворик. Его маленькая ограда повторяла очертания поднимавшейся к звёздному небу городской стены. Бера, щурясь, смотрела на жёлтые огоньки сторожевых постов, и по пылавшим щекам текли слёзы.

«Смогу я вернуться туда после всего, что сказал Ёфур?» – Она мотнула тяжёлой головой и сосредоточилась на цели.

Нужники стояли отдельными кабинками. Будь Бера трезвее, удивилась бы неимоверно, но мысли её витали в Стражериуме, зациклились на словах Ёфура: «Поиграла и хватит, пора тебе уходить из стражей».

– Это не игра, – пробормотала Бера, впихиваясь в кабинку. – Это моя жизнь.

В тесноте и темноте Бера сражалась с подолом. В её воспоминаниях о бесчисленных трудностях – уговорить родителей, заниматься вдвое больше мужчин, всем всегда доказывать свою силу – врывались сдавленные вскрики и постукивания.

Когда Бера наконец поняла, что шум доносится снаружи, подумала: «Кто-то развлекается». Звуки мало напоминали звуки соития, скорее уж драки, но и драка в понятии Беры – развлечение.

Когда она вышла во дворик, там никого не было.

Дверь в таверну предательски качалась, но Бера, поправив чулки, добралась до неё, шагнула в коридорчик и столкнулась с кем-то. В сумраке не сразу разглядела рыжие кудри и точёное лицо с по-южному подведёнными глазами.

Было странно тихо, только гудело в голове Беры.

Кнэф оправил свою светлую измятую рубашку и попытался застегнуть верхнюю пуговицу жилетки, но серебряного кругляша не оказалось на месте.

Кнэф поглядел под ноги. Бера толчком прижала его к стене и схватила за пах:

– Пойдём.

Нависавший над ней Кнэф удивлённо приподнял чернёные брови:

– Боюсь даже думать, зачем. Решила из-за своего Ёфура кастрировать меня в назидание всем мужчинам?

Вот тут-то и следовало Бере опомниться. Но она, стараясь не думать о том, как быстро разлетаются слухи, крепче прижалась к Кнэфу.

– Да будь он проклят, – и, приподнявшись на цыпочки, его поцеловала.

Притиснутый к стене Кнэф не двигался, только сладкие губы приоткрыл. Бера запустила пальцы в его шёлковые кудри, тянула, выгибаясь навстречу. Жар возбуждения захлестнул её с неожиданной, ошеломительной силой.

Кнэф попробовал возразить, но Бера обхватила его за шею и, шаркнув взглядом по сторонам, ринулась к двери в конце коридорчика.

– Бера, – пробормотал Кнэф, ты…

Он едва успел прикрыться локтём от несущейся на него створки.

– Бера…

Они оказались в кладовке. В маленькое окошко под потолком падал свет огненного фонаря. В зале снова затянули песню. Бера пихнула Кнэфа под колено, дёрнула подсечкой, заваливая на мешки. Серым облачком взметнулась мука.

– Бера…

Оседлав Кнэфа, Бера вытащила из-за пояса кинжал. Лезвие сверкнуло огненным блеском и с треском срезало с жилетки Кнэфа последние пуговицы. Тот сразу успокоился. Ухмыляясь, Бера покачала кинжалом: