Сокровище чародея

«Зря я поддался соблазну, – складывая броню чешуйками внутрь, Кнэф повернул в проулок между низкими домами, – теперь она злится на меня». Он и сам злился на себя за несдержанность, но сожалеть было поздно, и Кнэф сосредоточился на деле.

Гатарх – город-крепость на границе Пустоши – он знал довольно хорошо, но не квартал садов, в эту минуту раздражавший даже стойким запахом цветов. Кнэфу потребовалось время, чтобы сориентироваться между особняками и выбрать правильный путь.

Семейные дома с садами и широкие улицы сменялись на многоквартирные всё более высокие дома с разросшимися мансардами над узкими кривыми улочками. Сладкий запах выпечки, ароматы мяса и тушёных овощей вместе со смрадом отходов создавал здесь неповторимую смесь запахов.

В средней части города Кнэф чувствовал себя увереннее, и его шаг сменился на бег, благо среди трудового люда мчащийся куда-то человек со свёртком в руке казался обычным посыльным.

Кнэф морщился от боли, царапины на спине будто раскалились, трескались, а выступавший пот только усиливал боль. Рыжие завитки волос метались по плечам, Кнэф то бледнел, то краснел от страха и раздражения, но ловко скользил в уплотнявшемся потоке людей. Скрипели телеги, отовсюду доносились слова всех языков и наречий мира, из храмов и домов звенели и ревели молитвы.

Дружинники солнца – просто солнца, ибо никто не осмелился бы назвать их по имени своего народного бога-солнца – лениво обходили оставленную лунными дружинниками на светлое время суток территорию.

От бега оставшаяся без пуговиц жилетка Кнэфа распахнулась, рубашка, обнажив грудь в ритуальных знаках, трепетала в потоках воздуха. На Кнэфа, не надевшего значок чародея-стража мира, стражи порядка глядели с некоторым подозрением. Но когда он приблизился к нижнему городу, этим трущобам, жавшимся к пятиметровым городским стенам, этому мясу на случай прорыва кошмаров, интерес дружинников исчез: в нижнем городе были свои порядки, и чаще их поддерживали вовсе не официальные власти.

Нижний город начинался плавно, но днём его границу легко было определить по скоплению тележек и лавок старьёвщиков, по шуму и запаху Вонючих овощных рынков – это вполне официальное название, отразившееся даже на планах города, где эти рынки отмечались квадратами на пересечениях улиц.

Во вчерашней драке Кнэф потерял свой нищенский плащ и теперь выглядывал на лавках что-нибудь подходящее по размеру и не слишком грязное. Запахнув рубашку с жилеткой, зажав под мышкой свёрток с бронёй, он, углубляясь в нижний город, бегло оглядывал шаткие прилавки. Среди накидок и плащей он приметил знакомый изумрудный плащ с серебряной нитью по вороту, заглянул под полу и узнал вензель «ТС», одного из новобранцев, накануне жаловавшегося на то, что его дорожные сумки пропали при переезде из казармы в съёмную комнату.

Купив за медяки плащ попроще, Кнэф шёл дальше, пропитываясь смрадом перегара, застарелых вещей, прокисших овощей. Бедность смотрела на него из трещин в домах, из окон без стёкол.

Окружным путём Кнэф двигался к таверне, в которой ночью на счастье или на беду встретил Беру. Он остыл после несправедливых обвинений, которые выслушал, стиснув зубы, чтобы не огрызнуться и не уязвить Беру ещё больнее. Свыкся Кнэф и с болью в спине, напоминавшей о бурной страсти.

Без особой надежды Кнэф толкнул дверь искомой таверны, и та не поддалась.

По улице пронеслась стайка чумазой детворы. В одном из многоквартирных домов затянули поминальную песню.

Кнэф спустился с крыльца в одну ступеньку и, ссутулившись, пошёл вдоль фасада.

«Где его теперь искать?» – гадал Кнэф, кутаясь в затхлый плащ. Свернув в переулок между таверной и трёхэтажным домом с мелкими пустыми окошками, прикрыл лицо рукавом – так тут воняло тухлятиной.

Поколебавшись, прошёл вглубь переулка. Стена вокруг внутреннего двора трактира выгибалась лёгкой дугой, близко подходя к заплесневелой стене дома. Глиняная обмазка во многих местах отвалилась, открыв переплетения прутьев – ивовые щиты, из которых собирали самые дешёвые дома.

Стайка детворы, галдя на немыслимой смеси наречий, пронеслась в обратную сторону. Одна малышка споткнулась и, поднимаясь, заметила Кнэфа. Опустив руку от лица, он улыбнулся ей, и девочка испуганно понеслась прочь.

«Может, он оставил мне послание?» – Кнэф осторожно вдохнул смрадный воздух и, поняв, что продержится несколько минут, положил свёрток на землю. Упёрся ладонями в стену вокруг таверны и в дом. Выбив носиком сапога место в переплетении веток, подскочил, перехватился руками выше, действуя ими как распорками. Хилая стена дома трещала и хрустела, Кнэф впихнул сапог в выемку повыше, снова оттолкнулся и, неудобно развернувшись, ухватился за край стены вокруг таверны. Та была из камня, что выдавало богатое прошлое постройки – когда-то она была домом купца, ещё до того, как торговцы стали селиться в квартале садов.

Переваливаясь через стену, Кнэф неожиданно для себя мысленно заметил воображаемой Бере: «Не такие уж мы, чародеи, хилые». По-кошачьи бесшумно он приземлился на вытоптанную землю, давно похоронившую под собой каменные плиты, и оглядел отдельные домики туалетов. Ночью к ждавшему встречи Кнэфу привязалась пьяная компания, а когда он наконец разобрался с ними, в дело вступила Бера.

Разрываясь между радостью от того наслаждения, что испытал с ней, и злостью из-за пропущенной встречи, Кнэф пошёл по просторному двору в поисках хоть какого-нибудь знака от контрабандиста, за которым так долго охотился.

Возле туалетов бешено жужжали мухи.

«Он наверняка слышал о драке и появлении здесь Беры, должен был понять, что я откладываю встречу не по своей воле», – утешал себя Кнэф, но сколько ни ходил по двору, никаких отметок не видел.

«Может, он нацарапал послание внутри кабинки?» – Кнэф отворил первую дверцу и поморщился от ударившего в нос запаха. Перешёл ко второй.

Отворил третью: на грязном коробе с отверстием сидел старик с опущенной вниз, скрытой капюшоном головой, только седые патлы свисали. Мухи ползали по его животу и морщинистым рукам, гудели.

Внутри у Кнэфа всё сжалось от дурного предчувствия. Он надавил кончиками пальцев на лоб старика, запрокидывая безвольную голову. Бледное лицо с татуированными птицами на лбу уставилось на Кнэфа кровавыми глазницами только что вырванных глаз. Рот приоткрылся, выпуская мух, сгустки крови и обрубок языка.

Кнэф отшатнулся и, закрыв дверцу, огляделся по сторонам, с особенным беспокойством – городскую стену, по которой регулярно ходил патруль. Пощупал капюшон, скрывавший его рыжие приметные волосы.

Снова оглядывая двор, Кнэф понял, что допустил ошибку: здесь не было ничего, на что он мог бы встать, чтобы перебраться через высокую стену.

***

Первым делом Бера устремилась в кладовку. Платье надевала на ходу, на все лады костеря Кнэфа и устроенный с его помощью бардак. Пытаясь вытащить из-за выреза платья коловшее между лопаток перо, Бера чуть не навернулась с крутой лестницы в погреб. В последний миг ухватилась за перила и снова прокляла Кнэфа.

Бере не казалось странным, что в это утро, когда её разбитое сердце должно было кровоточить мыслями о Ёфуре, её разумом почти полностью завладел Кнэф. А если бы случилось иначе, Бера сама попыталась бы злиться на чародея, а не тосковать о подлом возлюбленном.

Обняв амфору с душистым церемониальным маслом, Бера помчалась во внутренний холл, распаляя неприязнь к Кнэфу. Неприязнь эта началась с первой встречи.

Когда Беру спрашивали, почему она выбрала неженский путь в этом бренном мире, она отвечала: «Я просто хочу защищать людей от кошмаров. Не можем же мы всегда полагаться на мужчин», – и многозначительно улыбалась. И хотя это было чистой правдой, лукавством было бы утверждать, что причина только в этом.

Бере нравилось драться, она любила особую красоту оружия и пользоваться им, её до животной страсти возбуждала возможность сражаться в усиленном теле и зачарованной броне. И она дико завидовала мужчинам, любой из которых свободно мог явиться в Стражериум и, если не совсем ущербный, записаться в рекруты.

Её в рекруты не взяли, хотя знали, что она занималась с мастером меча с восьми лет. Не согласились записать даже за взятку. Она три недели ночевала перед Стражериумом под сенью каменных статуй и вызывала на бой проходивших мимо стражей.

Над ней смеялись.

Её прогоняли.

Ей говорили, что она не станет стражем.

Отец умолял её не позорить семью, а мать пригрозила запретить слугам носить Бере еду. Но Бера знай сидела возле своей старенькой палатки, заглядываясь на каменные лица легендарных стражей.

Как-то утром один из рекрутов, – сын пустыни Ластрэф, – проходя мимо Беры и поправляя чалму на смолянисто-чёрных волосах, многозначительно произнёс:

– Теперь ты не одна будешь такая исключительная.

– Что? – сонная Бера проводила чесавшего густую щетину Ластрэфа недоуменным взглядом.

Размышляя над странной фразой, она размечталась о соратнице, о девушке, с которой сможет вот так же пробиваться в Стражериум, вдвоём с которой они отстоят право стать воинами.

«Как хорошо было бы советоваться с кем-нибудь, вместе заниматься, делиться переживаниями, которые не поймёт никто из моих друзей и родных», – впервые за долгое время Бера улыбнулась.

Она оглядывала улицу, надеясь увидеть ту, что тоже дерзнула покуситься на исключительно мужской состав Стражериума. Но если перед Стражериумом и появлялись девушки и женщины, то родственницы с передачками и торговки всякими вкусностями.

Это был первый день, когда взгляд Беры почти не касался вожделенных ворот и высокого здания среди тренировочных площадок. Слыша звон оружия и возгласы стражей, Бера воображала не расправу с менее подготовленными рекрутами, а дружеский бой с этой неизвестной воительницей, которая не будет подначивать её и относиться свысока, которой ничего не надо будет доказывать, а лишь оттачивать боевое мастерство.

Предвкушающая встречу Бера готова была поделиться местом в своей палатке или одолжить из закромов отца ещё одну, уже продумала, о каких местах – общественных уборных, бане, таверне – стоит рассказать в первую очередь, а какие можно расписать потом.

Целый день Бера провела в сладких мечтах о подруге – настоящей, а не как те девчонки, что высмеивали её увлечения и грезили о свадьбах.

В палатку для сна Бера забиралась сильно разочарованная, и оттого ей ещё обиднее было, что на ночь опять пришли слуги отца, следили за ней из переулков.

«Я сама могу о себе позаботиться, – проворчала Бера в плотный валик из экипировки стражей для путешествий вглубь Пустоши. – А моя будущая напарница, наверное, решила сначала переночевать в городе и разведать обстановку». Стараясь не думать о том, что, услышав о девушке, дежурившей у Стражериума ради возможности стать рекрутом, она бы немедленно побежала знакомиться, Бера закрыла измученные выглядыванием новой воительницы глаза и сразу провалилась в сон, полный совместных тренировок, достижений, преодолений и разговоров по душам.

С утра, быстро выхлебав доставленную из дома жидкую кашу с мёдом и орехами, Бера прошлась по площади перед Стражериумом. Некоторые стражи и рекруты приветливо ей махали.