Мой ВРБ

Но, как миллион алых роз, мне было дано иногда стоять в этом правом проходе во время монолога Олби».

* * *

Лев Александрович Аннинский – советский и российский литературный критик, литературовед. Я училась по его книжкам, о чём с восхищением вспоминаю. Театроведом он себя не считает, но на мой вкус его театроведческие статьи лучшие в своём роде. В театре на Юго-Западе Льва Александровича всегда знали и любили. Цитата из его статьи (глава из книжки «Билет в рай», написано в 1986-ом) о театре на Юго-Западе:

«Что такое «Театр-студия на Юго-Западе»? Чёрный-чёрный подвалище, в который попадаешь, как в подземелье, извилистым ходом из узкого фойе. Крутые ступени амфитеатра, в шесть-семь скачков достигающие верха, упираются в потолок, такой же чёрный. Балансируя, взбираешься. Актёры, не занятые в спектакле, помогают найти место в этом лабиринте, уплотниться, умяться в ряд. Усаживаешься, подтягиваешь ноги, чтобы не терзать ими спину внизу сидящего, втягиваешь плечи, чтобы на них не легли ноги сидящего сзади-сверху. Я почти не утрирую, да и к чему? Всё прекрасно! «Театр начинается с вешалки» – студия начинается с отсутствия вешалки, с крючков, вбитых стену. Отсутствие комфорта здесь может быть так же значимо, как и наличие комфорта в ином академическом храме муз, с колоннами и бархатами. Сажая зрителя на жёсткий, тесный стул, Белякович уже вгоняет его в определенную атмосферу. Зритель осматривается. Зритель разглядывает грубо ободранные чёрные стены (в сущности, умело и тонко обработанные): сноп прожекторов не отражается ни лучиком – тьма. Тьма есть режиссёрский грунт Валерия Беляковича» (стр. 160).

ЧЕРЕЗ ГОДЫ, ЧЕРЕЗ РАССТОЯНИЯ

Я разговариваю по видеочату с Аллой Дехтяр. У меня в Москве – раннее утро, у неё в Чикаго – поздний вечер. Мы никогда не были знакомы, мы вовсе не знали о существовании друг друга. Я случайно наткнулась в интернете на её пронзительный поминальный текст, посвященный Валерию Романовичу. Мы разговариваем около часа, этот час я вижу ВРБ живым. Он заходит в американский секонд-хэнд, бродит по развалам с одеждой, и у него в воображении рождаются костюмы к его спектаклям. Он возит чемоданами эти тряпки в Москву. Тряпки, списанные в утиль их предыдущими хозяевами, превращаются силой его внимания в театральные одеяния. А вот ВРБ в магазине дешёвой китайской обуви требует у продавщицы женские туфли немыслимо больших размером. Алла говорит, что он английских слов знал штук пятнадцать, но объяснить с их помощью мог что угодно и кому угодно. Но молоденькая продавщица с широко распахнутыми от удивления глазами всё же переспрашивает Аллу, правильно ли она поняла. И идёт искать, и находит туфли на каблуках, которые сыграют потом в спектакле «Встреча с песней».

Если Борис Хвостов сравнивал ВРБ с атомным реактором, то Алла говорит о водовороте. В этот водоворот втягивало всех, кто оказывался в зоне его досягаемости.

В 90-е у меня был друг, звали его Валера Андреев, он работал звукорежиссёром в театре Ленком. Помню, он был потрясён, когда узнал, как много и плодотворно гастролировал театр на Юго-Западе по миру в те годы. В Америку ВРБ стал возить свой театр с конца 80-х. Мы тут в Москве все были нищими. Лихими, весёлыми и нищими. Люди в Америке все поголовно представлялись миллионерами. Шутка еще была: чернокожие в США недоедают, пришлите нам то, что они недоедают. Сегодня мне Алла рассказывала о том, как они собирали с миру по нитке, чтобы привезти театр на Юго-Западе к себе на гастроли. Как она обзванивала владельцев чикагских ресторанов, чтобы они покормили бесплатно 40 актёров из Москвы. И они соглашались, присылали грузовички с едой, выстроившись в очередь. Дядюшка Билл (William Raffeld), преподаватель театрального факультета Иллинойского университета, тратил свою небольшую зарплату преподавателя государственного университета на закупку дорогущего оборудования, обеспечивающего перевод спектаклей с русского языка на язык английский. Ему так хотелось, чтобы не только эмигранты стали причастными к театру Беляковича. Дочка Аллы (ей тогда было 12 лет, она училась в школе) ночами переводила Камю и Сорокина на английский. Переводов пьес Владимира Сорокина ещё вовсе не существовало, а текст к спектаклю «Калигула» настолько не походил на оригинал, что его нужно было переводить заново.

Алла Дехтяр о ВРБ:

«… с ним очень смешно было ходить есть… мы ходили с ним часто в рестораны, особенно азиатские, он там чувствовал себя замечательно, я обожала за этим наблюдать… он мог в дорогом ресторане собрать в кучу все приборы, все разнокалиберные палки и вилки и сказать официантке: «Это всё унеси», оставить себе одну-единственную вилку и прекрасно ей обходиться. Я очень хотела, чтобы мои дети как можно больше с ним общались. Даже если тебе самому не по силам вовлекать мир вокруг тебя в подобный водоворот, ты должен научиться ценить людей, которые на это способны».

ВРБ много-много раз привозил свой театр в Чикаго. Закончилось это случайно, не по художественным обстоятельствам и не потому что иссяк интерес публики. Есть обстоятельства, которые не стоит объяснять. Валерий Романович продолжал ездить в Чикаго к своим друзьям до конца жизни. Спасибо вам, люди с другого континента, что он отдыхал с вами душой и телом. Благодаря вам он прожил дольше, несмотря на все свои физические недомогания.

Дорогая Алла, обнимаю вас через годы, через расстояния.

* * *

ВРБ:

«Быть режиссёром спектакля и исполнителем главной роли – задача не из легких. Всё время «режиссируешь» играя – трудно оторваться от основной профессии. Но иногда всё-таки «уходишь в отрыв», и тогда – священный трепет и счастье перевоплощения. У меня это было. Редко, но всё-таки было! А актёры – счастливые люди: они могут «отрываться» на каждом спектакле. Они просто обязаны это делать».

(«Вперёд,..», стр.167).

ПРО ВОВАНА

Дело было во второй половине 90-х.  Приятель из соседнего дома подарил моей дочке громадного плюшевого орангутанга. Жена приятеля работала судебным приставом, они эту большую мягкую игрушку у кого-то конфисковали за долги. Орангутанг был раза в три больше моей дочери, она прыгала ему на голову со второго этажа своей двухэтажной кровати, что её страшно забавляло. Назвали мы обезьяну Вовкой в честь Володи Курочкина, который эту игрушку нам подарил. Курочкин умер через несколько лет от пневмоторакса, заработанного в пьяной драке. Это к делу не относится, но мы остались ему должны 50 рублей, пусть упоминание о нём зачтётся в качестве моей благодарности.

В 1999 году ВРБ ставил «Братьев» по пьесе Мрожека. В составе режиссёрской группы, как теперь это называется, были Боча и Кит. Во время репетиций Боча сидела слева от Романыча, а мой муж справа. Вот, собственно, по протекции моего мужа Вовку и задействовали в постановке. Кроме плюшевого орангутанга в том спектакле играли двое: сам Валерий Романович и его брат, Сергей Романович. Они перекрестили Вовку в Вована, и они его играли. О боги, как они его играли! Пьеса Мрожека называется «Эмигранты». Спектакль был не про эмиграцию. Как предшествующие «Дракон» и «Носороги» не были, на мой взгляд, про диссидентство. ВРБ всегда взлетал выше. На тот уровень, где и эмиграция, и диссидентство – это лишь частности, условия игры. А вот отношения между братьями – это природа, это карма, это Шекспир.

Сергей Романович Белякович был актёром, каких не бывает. Такие люди обычно не идут в актёры. Только гений старшего брата мог его толкнуть на этот путь. На мой вкус, актёрский талант самого ВРБ даже близко не стоял с актёрским талантом Сергея Романовича. Как же рассказать это тем, кто его не видел?.. Вот если бы Жан Габен родился в Вострякове. Хотя кто сейчас помнит Жана Габена….  Помню, смотрю раз в пятый «Самозванца». Сергей Романович играет главную роль. Советская мелодрама, не «Гамлет» совсем. Со мной рядом сидит мужчина, который мне очень нравится (моя школьная любовь). А я носовой платок забыла. А у меня слёзы и сопли в три ручья. Из середины старого зрительного зала вылезти во время спектакля было невозможно, пришлось высмаркиваться в рукав свитера. Классный был свитер, из магазина «Берёзка».

Возвращаюсь к «Братьям». Если мне не изменяет память, другой бутафории, кроме нашего Вована, в спектакле не было. Сколько же любви друг к другу изливали братья Беляковичи на Вована… Отношения между этими двумя титанами никогда не были безоблачными. Напрямую было сложно, а Вован оказался хорошим посредником.

Спектакль прожил семь лет. Монтировщики любили Вована, но во время очередного ремонта не доглядели. Плюшевый орангутанг отсырел и разложился на фракции где-то за сценой.

* * *

Лев Аннинский о театре:

«Белякович отчёркивает начало действия – тьмой, полной тьмой. По тьме идёт светопись. Иногда действие едва высвечивается – фигуры чуть видны призраками во мгле. Чаще они выхватываются резкими, слепящими ударами прожекторов. Иногда врубается пулеметная очередь света: фигуры актёров вспыхивают, как на киноэкране, движение дробится на фазы, оно разъято, раздроблено, нарочито искусственно. Никогда во время действия не даёт режиссёр ровного, объемного света, ровный свет у Беляковича – сигнал того, что спектакль окончен, сам же спектакль – это «рваный» свет: вспышками, фрагментами, акцентами. Ни плавности, ни мягкости: резкость, крупность, жёсткость. Искрение. Оглушающе мощный звук. Нет, это не «сопровождение» – это самостоятельная партитура, которая берет вас в плен и ведёт так же властно, как ведет свет. Декораций нет. Минимум. Самое необходимое. Никаких выгородок, да и негде. Высвечивается только самое важное. «Фоны» во тьме. Происходящее вырвано из тенёт реквизита, освобождено от вещей, как бы возогнано в ауру душ, переведено из контекста бытовых и предметных отношений в контекст эмоциональных импульсов. Здесь мелочей не рассматривают».