История Смотрителя Маяка и одного мира

– Долоре повезло: здесь отличное место для того, чтобы собирать скорбь, – сказала Тэлифо, и Унимо удивился, насколько по-разному может восприниматься людьми одно и то же место.

В свои годы он ещё не знал, что они с Тэлли чувствовали тогда примерно одно и тоже. Но даже Мастер Слов не может выразить свои чувства так, чтобы другой понял их хотя бы наполовину. Даже на четверть.

Долора сидела под деревом, прямо на прохладной ещё подснежной земле. Она просто сидела и смотрела на свои руки в старом чёрном пальто, которое изрядно протёрлось и выгорело на солнце.

– Долора, привет! – сказала Тэлли, и они с Верлином сошли с дорожки и подошли к ней.

Унимо остался стоять в стороне, не отрывая взгляда от этой женщины. Ему вдруг показалось, что она – злая колдунья, которая только и ждёт, когда путники сойдут с тропы и заблудятся. Унимо сам удивился, какие нелепые мысли приходят здесь ему в голову. И одна мысль была ещё на редкость глупой: «Я схожу с ума».

Долора подняла голову и посмотрела на тех, кто нарушил кокон её уединения. Унимо был уверен, что никогда прежде не видел таких грустных глаз. Они были цвета осенних листьев – какими они безропотно падают на подмороженную первыми холодными ночами землю. И ещё они были огромными. Или показались такими юному Ум-Тенебри – как показалось, что Долора смотрит только на него, её глаза заслоняют собой небо, переливаются через край, как кленовый сироп с блюдца рассеянного ребёнка, и вот уже он завяз в них и не может оторвать взгляд, как бы ему ни хотелось. Но ему, кажется, и не хотелось, потому что эти грустные глаза как будто что-то открывали ему – он словно видел весь мир с высоты птичьего полёта, мир, окрашенный в тёмные цвета, страдающий и не знающий покоя…

Вдруг Унимо увидел перед собой спину Тэлли и удивлённо заморгал.

– Найди себе другой объект для практики, хорошо? – сердито сказала Тэлифо. – Это мой друг.

– Ничего ему не будет, твоему другу, – устало сказала женщина, поднимаясь и отряхивая землю со своего длинного пальто, которое придавало ей сходство с чёрной птицей.

Она выглядела не молодой и не старой – возраст как будто терялся, без остатка растворяясь в её странном облике. Вокруг глаз были морщины, но когда она смотрела прямо, то их не было видно, поскольку казалось возможным смотреть только в её огромные печальные глаза. Несмотря на мрачный вид, она казалась доброй. Унимо внезапно почувствовал, что зря сравнивал её с ведьмой.

Теперь они шли уже вчетвером, и Ум-Тенебри вслушивался в разговоры троих друзей, стараясь понять, кто они такие. Но их слова было очень сложно понять: он снова чувствовал себя маленьким мальчиком – сыном хозяина дома, которому разрешено сидеть со взрослыми и слушать разговоры отцовского клуба подпольных интеллектуалов, но никто не будет стараться говорить так, чтобы он понял. Или когда попадаешь в компанию ребят, которые знают друг друга с детства, – например, соседи по загородному дому его друга Майти – и, как бы все ни старались показать, что ты тоже свой, всё равно чувствуешь эти невидимые нити, на которых, словно на причудливом музыкальном инструменте, они играют музыку своего разговора. А ты становишься просто слушателем.

Долора повела всех в укромное место сада, «куда никогда не заходят местные, потому что оно находится на пересечении трёх тропинок, что считается дурным знаком», – пояснила она со смехом. Это место оказалось действительно безлюдным, и даже длинная широкая скамейка была пуста. Тэлли с Верлином расположились под деревом (Верлин пожертвовал своим плащом, чтобы Тэлли не замёрзла), а Унимо и Долора устроились на скамейке (потом Унимо подумал, что Тэлли тогда сделала так специально, чтобы Мастер Скорби не могла смотреть ему в глаза). Из своей бездонной сумки Тэлли достала термос, в котором оказался горячий травяной чай с мятным сиропом, и они по очереди пили из маленькой металлической кружки, сначала, по зимней привычке, грея руки. В какой-то момент со стороны ближайшего дома донеслись страшные крики, переходящие в вой, так что Унимо, державший в это время кружку, чуть не уронил её. Остальные же не обратили на это никакого внимания.

– Кстати говоря, – небрежно сказала Тэлли, – Унимо собирается завтра уезжать. И не куда-нибудь, а к Айл-Форину.

Верлин, который как раз поднёс к губам чашку с чаем, поперхнулся, Долора оторвалась от созерцания своих рук и посмотрела на Тэлли.

– Что? – хрипло спросил Верлин.

– Ты стал плохо слышать, Мастер Слов? Неудивительно, ведь поэтам куда больше нравится говорить, чем слушать, – неожиданно язвительно заметила Тэлли.

Унимо не знал, что и думать: он сердился на свою подругу за то, что она рассказала о его планах, и не мог понять, зачем она это сделала, но больше всего был напуган их реакцией на эти слова.

– А что такого? – впервые за прогулку произнёс он.

– Что такого? – насмешливо переспросил Верлин. – Отправляясь к самому Айл-Форину, вы говорите «что такого»?

– Ну да, конечно. Что в этом такого? Я хочу, чтобы он научил меня тому, что знает. Что в этом необычного?

– Видите ли, Унимо, – вступила в разговор Долора, – мы все отчасти – его ученики, поэтому так реагируем. Не обращайте внимания.

– Не обращать внимания? – воскликнул Унимо. – Возможно, у вас так принято, но вообще-то, это не очень вежливо! Ничего не сказать, но дать понять человеку, что он дурак и совершает какую-то глупость, которую он всё равно не поймёт.

Верлин и Долора отреагировали одновременно.

– У кого это – у нас? У психов? – это Мастер Слов.

– А зачем позволять себе чувствовать себя дураком? – это Мастер Скорби.

Тэлли помалкивала, как экспериментатор, соблюдая чистоту наблюдения.

– У вас – у вас троих, я это имел в виду, – дипломатично ответил Унимо, впрочем, излишне убеждённо, и это выдавало, что «у вас, психов» он тоже невольно подумал. – Я ведь ничего не знаю про вас, кроме того, что вы, видимо, давно знакомы. А чувствую себя дураком – ну, потому что совершенно не понимаю, что происходит и о чём вы говорите.

– Вот вам совет на будущее, – наставительно сказал Верлин, – задумываться о том, что, может быть, чего-то не понимаешь или не слишком умён, стоит как раз тогда, когда всё кажется простым и понятным.

– Я запомню, – пробормотал Унимо. Весь его пыл исчез, и теперь ему хотелось только, чтобы его оставили в покое, извинив эту вспышку раздражения.

И тут заговорила Тэлли:

– Унимо, прости меня, если тебе не хотелось об этом говорить. Но я хочу помочь – и, возможно, когда-нибудь ты поймёшь, что это для меня значит. Я хочу, чтобы в этом городе были ещё люди, которые действительно могли бы помочь тебе. После того как ты отправишься в своё путешествие, и, особенно, если ты успешно достигнешь цели, таких людей останется совсем мало. И, кстати, мои друзья умеют хранить секреты.

Ум-Тенебри всё ещё сидел нахмурившись, но слова Тэлли подействовали на него, как травяной чай на усталого путника. Он хотел верить её словам, и этого было достаточно. Верлин и Долора наблюдали молча.

– Хорошо, да, я понял. Я верю, что ты желаешь мне добра, Тэлли, ты и так уже столько мне помогла. Но просто всё это так неожиданно, и я многого не понимаю. Прошу прощения, если я сказал что-то не то, – медленно проговорил Унимо, вспомнив свою шейлирскую вежливость.

Верлин усмехнулся, но сказал серьёзно:

– На самом деле, мы просто страшно завидуем вам. Поэтому так ведём себя. В качестве компенсации могу предложить предельно честно ответить на вопросы, которые, вижу, так и вертятся у вас на языке. Сразу предупреждаю, что не на все, но на те, на которые возьмусь отвечать – отвечу как можно более честно. То есть как в реальнейшем, да. Насколько смогу здесь подобрать слова, конечно – здесь слова часто оставляют меня. Представляете, иногда забываю совсем простые вещи: вот, например, сегодня забыл, как называется эта кислая ягода, компот из которой нам обычно дают на полдник…

– Я тоже отвечу на ваши вопросы, – сказала вдруг Долора.

– И я, – добавила Тэлли.

Унимо удивлённо обвёл взглядом эту странную компанию. Опять какие-то игры. Десятки мыслей носились в его голове, причудливо переплетаясь друг с другом. Ему хотелось знать так много вещей, и в то же время он боялся разрушить ту конструкцию будущего, которую создал у себя в голове со вчерашнего дня и которая пока оказывалась вполне устойчивой. То, что он не знал почти ничего о своём предполагаемом будущем, вовсе не печалило его. Скорее, наоборот, он боялся узнать что-то такое, что ему совсем не понравится – как вид того матроса, с которым ему предстояло завтра отправиться в Мор-Кахол. Но раз он всё равно не понимает правил – почему бы не попробовать сыграть?

– Хорошо, – сказал Ум-Тенебри. – Тогда скажите мне, почему вы здесь, в Доме Радости, вы ведь… не больны?

– А вы случайно не доктор? Или сомневаетесь, уж не рехнулись ли вы сами, раз не можете сходу распознать психов? – не удержался Верлин и тут же сам себя перебил, примирительно поднимая ладони: – То есть хорошо-хорошо, если это действительно тот вопрос, который вас интересует больше всего, то у меня, например, где-то в их карточках записан диагноз «дислексия», а у Долоры – «резистентная депрессия». Считайте, что сейчас у нас период ремиссии, если вам так спокойнее. Если не знаете какое-то из этих слов – посмотрите в словаре, мне лень объяснять.

Для убедительности он даже зевнул, и Унимо решил, что он хочет скорее услышать другие вопросы.

– Что такое реальнейшее? – спросил он.

– Это слова… очень много слов. И все они не на своих местах, но можно попытаться немного упорядочить их. Даже не знаю, как объяснить. Слишком сложно, – покачал головой Верлин.

– Это бездна скорби, тёмное-тёмное бесконечное небо, космос. Это когда думаешь о том, что жизнь в этом мире когда-нибудь – и, по настоящим меркам, очень скоро – прекратится, и везде, где бы она ни начиналась – прекратится, а потом забудешь о том, что ты когда-то, ещё в детстве, уже смирился с этим.

– Это люди, много людей, которым нужна помощь. Всегда нужна помощь, а ты иногда можешь им помочь, а иногда – нет. И тогда ты чувствуешь себя полным ничтожеством, тогда ты ненавидишь всех этих людей.

Унимо внимательно посмотрел на Тэлли, пытаясь понять, что она имеет в виду. Он слышал, что все они говорят правду, и что он должен как-то обдумать всё это. Возможно, он поймёт позже.

Верлин тоже посмотрел на Тэлли:

– Тебе ведь нельзя об этом говорить? – удивлённо спросил он.

– Да, конечно, – преувеличенно резко сказала она. – И что, пожалуешься Айл-Форину? Ты-то ведь можешь не только говорить.

Верлин казался смущённым: