Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..

Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..
Анна Тимофеева-Егорова

Война и мы. Солдатские дневники
Перевооружение армии и создание современных ВВС, проводимое СССР в 30-е годы XX века, потребовало срочного обучения десятков тысяч пилотов. Среди них было немало девушек, на равных с мужчинами осваивавших профессию авиатора. К 1941 году Анна Тимофеева уже была опытным пилотом-инструктором. Она добровольно вступила в действующую армию, где начала воевать в качестве пилота штабной эскадрильи связи. Каждодневные боевые вылеты требовали огромного мужества и умения от пилотов, летавших на безоружных У-2. В течение года она была трижды сбита немецкими истребителями, но осталась в строю. В конце 1942 года переучилась на Ил-2, став первой женщиной летчиком-штурмовиком. Завоевав безоговорочное признание пилотов-мужчин, автор стала не просто зрелым боевым летчиком, но и командиром, штурманом полка. В ходе одного из боевых вылетов в конце 1944 г. ее самолет был сбит немецкой зенитной артиллерией, и она провела 5 месяцев в немецком концлагере… Удары по врагу, противодействие немецкой зенитной артиллерии и тяжелые воздушные бои с истребителями, потеря друзей, детали боевой жизни и быта летчиков, тяжелейшие условия немецкого лагеря и последующие проверки в СМЕРШ – все это красочно и четко отражено в уникальных и не имеющих аналогов воспоминаниях старшего лейтенанта ВВС Анны Тимофеевой-Егоровой.

Анна Тимофеева-Егорова

Небо, «штурмовик», девушка. «Я – «Береза»! Как слышите меня?..»

Обманула радуга

Выбор сделан – я стану профессиональным летчиком! Только так! Нельзя делить себя на две части, нельзя отдавать сердце сразу нескольким привязанностям. А небо предъявляет к человеку особые права, безраздельно захватывая все твои чувства…

Проводы запомнились как яркий солнечный праздник. Хотя, вполне вероятно, день был и пасмурным. Но улыбки друзей, смех, шутки – все это так ослепляло, так кружило голову, а радость, переполнявшая меня, так туманила взор… Когда поезд отошел, уже в тамбуре вагона я долго смотрела перед собой, зажмурившись, полузакрытыми глазами и ничего-то не могла разобрать…

В Ульяновске сразу же с вокзала я умчалась на Венец – это самое высокое место над Волгой. И такая невообразимая ширь открылась там, такой простор, что дух захватило! Вот она, могучая русская река, дарящая России богатырей… И удивительное дело – над Волгой, затянутой молодым декабрьским ледком, вдруг засветила радуга. Она перекинула свое разноцветное коромысло от берега к берегу, через все синее небо – и это зимой-то? А может, мне только почудилось?.. Но я уже звонко смеялась, веря, что это – радуга и что она к счастью. Снова, как и там, на Казанском вокзале в Москве, в моей груди рождались волны радости, их брызги радужным туманом застилали горизонт. Да шутка ли, с блеском сданы экзамены, придирчивая медицинская комиссия дала «добро» – и я зачислена курсантом летной школы!..

И вот нам уже выдали обмундирование: брюки, гимнастерки с голубыми петлицами, ботинки с крагами. Кажется, лучшего наряда в своей жизни я не носила, хотя размер его и был явно великоват. Словом, в школе мне нравилось все, начиная с подъема и физзарядки и до прогулки с песней перед отбоем ко сну. Занимались мы много. По учебе у меня все шло хорошо. Но однажды… Как страшный сон видится мне тот день.

– Курсант Егорова! К начальнику училища.

Когда я вошла в кабинет и доложила, как положено, все сидящие за столом встретили меня молча и только хмуро посмотрели в мою сторону.

Помню, я стою по стойке «смирно» и жду.

– У вас есть брат? – слышу я чей-то голос и отвечаю:

– У меня пятеро братьев.

– А Егоров Василий Александрович?

– Да, это мой старший брат.

– Так почему же вы скрыли, что ваш брат враг народа?!

На мгновение я растерялась.

– Он не враг народа, он коммунист! – гневно крикнула я; хотела сказать еще что-то, но у меня сразу пересохло во рту и получился какой-то шепот. Я уже и лиц сидевших в кабинете не видела и слышала плохо – только в груди все сильнее и сильнее стучало сердце. Оказывается, мой брат был в беде, а я ничего не знала… Как приговор долетело откуда-то:

– Мы исключаем вас из училища!

Не помню, как я вышла из кабинета, как переоделась в каптерке в свое гражданское платье, как за мной закрылись ворота летной школы. Отлучили от неба… Обманула радуга… Счастья не получилось… И опять я оказалась на крутом берегу Волги, только теперь не на Венце, а далеко за городом. Порылась в карманах – нашла паспорт, комсомольский билет, красную книжечку с эмблемой метро – благодарность от правительства за первую очередь Метростроя. И все.

В мучительных терзаниях и тревоге я решила поехать к маме в деревню. Там, в родных тверских краях, меня всегда поймут и поддержат. Но тут же я спохватилась: ведь у меня ни копейки денег, не на что даже купить билет на дорогу. И тогда я направилась к горкому комсомола…

Отчий край

Наш тверской край испокон веков славился гостеприимством. По престольным праздникам у нас с широким русским размахом принимали дорогих гостей со всей близлежащей округи. Традиционно собирались не только родственные семьи: приходили близкие по духу люди, приезжали гости и издалека. Загодя готовилось к таким торжествам угощение. Помню, моя мама на престольные праздники всегда варила пиво. Оно было такое сладкое, вкусное, что понемножку его давали даже нам, детям. Для пива у нас в огороде на высоких тычинах рос хмель. По осени мы его щипали впрок, а на печи в мешке долго, пока не прорастет на солод, лежал ячмень. Из солода мама варила в русской печи в больших чугунах сусло. В сусло добавляла хмель, дрожжи. Все это потом процеживалось в бочонки, и через сутки-двое пиво было готово. Кто ни заходил в дом – всех угощали из больших кружек, из ковшиков.

Вообще-то наша деревенька Володово, затерянная в лесах между Осташковом и древним Торжком, была в одну улицу. К 1930 году в ней было всего 45 дворов. Летом здесь все собирали грибы и ягоды: в лесах и перелесках Галанихи и Микинихи, в Заказнике и на Сидоровой горе. Основным же занятием в наших краях, заботой многих поколений был лен. Когда он цвел, глаз не оторвешь от сине-голубого моря, а когда созревал – это было золотое море! А какой у нас воздух в разнотравье полей и лугов! А хрустально-чистые родниковые ключи на Вешне и в Песчанке, на Лотках и Ясеницах… По извилистым берегам речки Яременки было много черной смородины. Зимой мы катались на лыжах и санках с Молошной горы, на Сопках и Шише, играли в простые деревенские игры. Мужики долгими зимними вечерами чинили хомуты и сбрую, женщины пряли лен и рукодельничали, а молодежь организовывала танцы. В солнечную погоду с горы Шиш (никакой горы на самом деле тут не было – это был просто один из холмов Валдайской возвышенности) были ясно видны золотые кресты торжокских соборов, на которые мы бегали любоваться. Когда ранней весной подсыхала земля, и взрослые и дети играли на горе Шиш в лапту.

Трудно переоценить роль Торжка, построенного по соседству с Волгой, на ее притоке Тверце. Это был город, самим своим местоположением предназначенный для торговли, для двух огромных, сходившихся тут торговых потоков – одного с севера, другого с юга. Здесь встречались пушнина и ткани, соль и оружие, мед, кожа и множество других товаров, которые привозили купцы со всего света. Но главное, Торжок был поставщиком хлеба. С самого основания Торжок представлял собой огромный амбар. Еще Торжок с древних времен славился удивительным народным искусством – золотым шитьем. Завезли это чудо не то из Византии, не то из Ассирии, а может быть, из Вавилона. Но до наших времен сохранилось в Торжке золотошвейное искусство.

После окончания четвертого класса Сидоровской сельской школы мама решила отвезти меня в Торжок и определить в школу золотошвеек. Так она и сделала, но оказалось, что я не подхожу по возрасту. Мама упросила начальницу принять меня условно и уехала. В школе было очень интересно. Учились там одни девочки. Учителя – важные дамы – рассказывали нам о золотошвейном мастерстве. Вечерами, помню, нас парами вводили в большой зал, где стоял рояль. Старая дама в пенсне садилась за инструмент, играла, а мы хором тянули: «И мой всегда, и мой везде, и мой сурок со мною…» «И что это за зверюшка такая?» – засыпая, думала я. А через неделю запросилась домой, потому что поняла – не смогу сидеть целыми днями над шитьем. Даже своим детским умом я поняла, что к такому искусству надо иметь еще и призвание. Золотошвейка из меня не состоялась. Но учиться было негде – средней школы в наших краях не было, и тогда старший брат решил взять меня в Москву, а сестренку Зину увезли к родственникам в Ленинград.

И вот мы с братом шагаем по Москве. Вася одной рукой тянет меня, а в другой несет корзинку с моими пожитками. Я упираюсь, останавливаюсь, ошеломленная страшным шумом – стуком по булыжной мостовой колес от телег ломовых извозчиков, звонками трамваев, гудками паровозов – и удивленная великолепием трех вокзалов Каланчевской площади. Особенно приглянулся мне Казанский вокзал – с высокой башней и удивительными часами на ней. Я никогда не видела таких высоких и красивых зданий – разве только во сне. А вот трамваев и, главное, столько спешащих куда-то людей в свои 11 лет я и во сне не видела.

– А куда это народ-то бежит? – спрашиваю я у брата. Вася смотрит на меня, улыбается и говорит:

– По своим делам.

Я удивленно думаю: «Что это у них за дела такие? Я вот еду без дела, так. А может быть, и не без дела?..»

В вагоне трамвая мне страшно, особенно когда с грохотом проносится мимо встречный вагон. Я даже глаза зажмуриваю, цепляясь обеими руками за брата.

– Сухаревский рынок, – объявляет кондуктор.

Брат подталкивает меня:

– Смотри, смотри вправо. Видишь, посреди улицы высокий дом с часами?

– Вижу.

– Это Сухарева башня. В верхних этажах ее раньше помещались большие баки водопровода, снабжавшего Москву водой.

– А почему она Сухаревой называется? – робко спрашиваю я.

– Тут уж история! – смеется Василий. – А историю своей Родины, своего народа каждый человек знать обязан. Это наука очень нужная наравне с математикой и родной речью. Ты слышала что-нибудь про царя Петра Первого и стрельцов?

– Нет. Зачем мне про царей знать да каких-то там стрельцов?

– Так вот, был такой хороший царь Петр.

– Хороших царей не бывает, – не утерпела я.

– Ну хорошо, пусть не бывает. Но Сухаревой эта башня называется в честь стрелецкого полковника Сухарева. Он – единственный, кто со своим полком остался верен царю Петру во время стрелецкого бунта.

– А почему здесь базар устроили? – не унимаюсь я.

– А ты слышала о войне 1812 года?

– Это когда французы Москву сожгли?..

Мой брат терпелив. Он готов отвечать на тысячи моих вопросов.

– После войны с французами, – рассказывает мне он, – после пожара Москвы жители города стали возвращаться домой и разыскивать свое разграбленное имущество. Генерал-губернатор издал приказ, в котором объявил, что все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только раз в неделю, в воскресенье, на площади против Сухаревой башни…

Уже давно кондуктор трамвая прокричал: «Са-мо-те-ека», «Каретный ря-ад», еще какие-то интересные названия остановок. Мы уже два раза пересаживались с трамвая на трамвай, а Василий все рассказывал и рассказывал, и мне кажется, что все пассажиры его слушают с вниманием. Я так горжусь своим старшим братом!