Берег Живых. Выбор богов. Книга вторая

Стук в дверь заставил его вздрогнуть. Сейчас, в ночные часы, никто не должен был его тревожить, стало быть, дело срочное. А что срочное дело будет приятным – Хатепер почему-то глубоко сомневался.

– Входи, – устало велел он, не поднимаясь из-за стола.

Унаф, его личный писец, с поклоном доложил:

– Мой господин, к тебе гонец из храма Стража Порога. Я говорил, что час уже поздний и ты никого не примешь, – добавил писец, пряча раздражение, и развёл руками, – но бальзамировщик сказал, дело не терпит отлагательств. Просил говорить с тобой лично. Прости, господин.

– Зови его сюда, – кивнул Хатепер, тревожась, что могло срочно потребоваться старому Минкерру.

Но разве не догадывался он и так, кого будет касаться весть из храма?.. Догадывался… и гнал эту мысль от себя.

Жреца в тёмных одеждах, вошедшего вслед за Унафом, Великий Управитель помнил в лицо, хоть и не знал его имени. Один из свиты Первого из бальзамировщиков. И хотя жрецы Стража Порога редко показывали свои эмоции, вестник казался чрезвычайно взволнованным.

Бальзамировщик глубоко поклонился.

– Привет тебе, господин мой Великий Управитель, и да хранят тебя Боги. Прости, что тревожу тебя в неподобающее время, но я несу весть от мудрейшего Минкерру. Твоё высокое присутствие требуется в столичном храме Ануи.

– Говори, что стряслось.

Жрец побледнел, медля с ответом, но всё же доложил:

– Мой господин… Отступник… твой пленник. Сегодня он едва не убил мудрого Таа.

Глава 23

– Однажды я уничтожу тебя… Ненавижу тебя.

– Это не так. И мы оба знаем это, не так ли, мой маленький бог?..

Её пальцы нежно пробежали по его кисти, по наручу и выше к плечу.

А потом она поцеловала его и соблазнительно провела языком по плотно сжатым губам. Это не было отвратительно… и именно потому он питал отвращение к себе самому…

– Ты был самым приятным моим заданием, Ренэф…

Самым приятным…

…заданием…

Судорожно вздохнув, он проснулся и рывком сел, инстинктивно схватив лежавший рядом кинжал. В шатре было темно – рассвет ещё не наступил. Вокруг плескались тени, но ни одна из них не была воплощённой.

Ренэф в сердцах сплюнул и зачем-то отёр губы, горевшие так, словно поцелуй Мисры заклеймил его только что, а не тогда, в проклятом ущелье. Как же некстати! Впрочем, кошмар о той ночи снился ему уже не впервые, возвращаясь в разных вариациях. А смерть его воинов приходила к царевичу во снах именно в таком воплощении, в воплощении его краха – красивой женщиной с золотыми волосами, облачённой в лёгкий эльфийский доспех. Богиней войны, величественной и непокорной, преисполненной достоинства. Утончённым оружием Данваэннона, нацеленным ему точно в грудь.

Иногда ему снился допрос в шатре, но во сне Ренэф делал последний шаг, позволяя себе обладать ею. Впрочем, обладать богиней войны было невозможно – она поглощала его без остатка, низвергала в бездну, где он с трудом мог найти себя.

Иногда Ренэф видел, что убивает Мисру, но это не приносило удовлетворения. И когда он спрашивал её – почему всё случилось так? – в ответ слышал только смех, тот самый смех, с которым она отступала, забирая его хопеш.

– Ненавижу тебя, – прошипел царевич в темноту, дополнив слова цветистым ругательством.

Сон, разумеется, улетучился. Оставалось только позавидовать солдатам в мирно спящем лагере. Ренэф подумал было присоединиться к часовым, но поймал себя на привычном уже ощущении, что видеть никого не хочет. Притом сейчас не хочет даже сильнее, чем все предыдущие дни.

Началось всё с деревни Сафара. Теперь старостой там был Титос, старший сын Сафара и Алии. Младший – Працит, который ещё до взятия города, принёс Ренэфу злополучное ожерелье из стеклянных бусин и не побоялся сообщить о фатальном промахе, – решил остаться с родителями в Леддне.

Повсюду по дороге до бывшей границы с Лебайей – ныне уже леддненской провинцией Империи – рэмейским воинам оказывали радушный приём. А уж жители селения, в котором солдаты Ренэфа и Нэбвена когда-то прожили не одну неделю, и которое потом защищали от наёмников Ликира, и вовсе превзошли себя в гостеприимстве. Но слишком много неприятных воспоминаний было связано для Ренэфа с этими местами – вероломное нападение на лагерь, отравление «Пьянящим вздохом»… Мисра. Здесь-то недавнее прошлое и решило напомнить о себе отвратительными сновидениями, и Ренэф не пожелал гостить дольше, чем требовалось.

Кто-то из солдат просил царевича о дозволении остаться в деревне. Ренэф дозволение дал. Пока он оставался командиром взвода[1 - Ренэф – младший военачальник, командир взвода, насчитывающего пятьдесят воинов. Однако титул царевича также даёт ему некие привилегии, в том числе и возможность в некоторых случаях говорить на равных с генералами.Военачальник – здесь и далее: воинский чин, аналогичный понятию «офицер». Соответственно, старшие и младшие военачальники – старший и младший офицерский состав. Так, Нэбвен из рода Меннту – один из старших военачальников (генералов), подчиняющихся лично Императору. Данная иерархия основывается на военной иерархии Древнего Египта времён Нового Царства: фараон – Главнокомандующий, Верховный Военачальник; Генералы, подчиняющиеся фараону, – старшие военачальники (делились по роду войск или по регионам); командиры полков (около 1000 воинов); командиры гарнизонов (размер варьировался в зависимости от размера гарнизона); командиры рот (250 воинов); командиры взводов (40–50 воинов); десятники (в Египте младшие командиры руководили отрядами не из десяти, а из семи воинов). Номархи (здесь – управители сепатов) могли иметь своих генералов в войске, принадлежащем определённому ному. Существовали также «функциональные» титулы, близкие по смыслу к офицерам снабжения и прочим.] и хоть что-то мог сделать для своих воинов… для тех из них, кто остался в живых. А по прибытии в столицу остатки его отрядов всё равно будут расформированы. Ренэф не мог отвечать за чужие жизни. Ему не требовался приказ отца, чтобы понимать это, – что бы там ни говорил Нэбвен. И сейчас служба простым солдатом где-нибудь в самом дальнем гарнизоне казалась ему наградой.

Некстати вспомнились женщины, встречавшие воинов в сафаровой деревне. Для кого-то встречи оказались радостными, а кто-то… Как звали ту красивую девицу – кажется, Кианея? Она просила о милости говорить с царевичем, спрашивала потерянно, где же её Рихи. Имена и лица всех своих солдат Ренэф знал, и знал, кто из них погиб, когда и как. Рихи пал при взятии Леддны. И не он один…

Но то были смерти героев, хоть и их принять оказалось не так легко: ещё сегодня идёшь в одном строю, а завтра ищешь бальзамировщиков и тащишь им то, что уцелело…

Что до тех, кто пал в ущелье, прикрывая его отход… тех, кто пошёл за ним, вверяя свои жизни упрямому гордому мальчишке, погибшему с ними там же, в ту же ночь… Ренэф знал, что не забудет никого из них.

И мысли его, пройдя полный круг, снова вернулись к Мисре. Уже позади осталась сафарова деревня и старая граница, а он всё никак не мог успокоиться. Да ещё и сон этот, хайту его забери!

Ренэф подхватил кувшин и сделал несколько жадных глотков, а остатки воды вылил себе на голову, чтобы окончательно прогнать видения, вгонявшие его в круговорот самых разнообразных эмоций. Стало легче. И когда на смену ночному мареву пришла, наконец, некая ясность мыслей, он снова поймал себя на том, что скучает по Леддне. Не по лебайским скалистым холмам, высоким кипарисам и оливковым рощам, но именно по Леддне, его сокровищу.

В Леддне он не только пережил позор, совершив фатальную ошибку. Там он узнал своё место, узнал, что на самом деле из себя представляет. И взлёт познал, и падение, и истинную цену себе увидел…

Прав был Нэбвен.

«А люди здесь тебя полюбили… Будут помнить. Будут славить твоё имя. Ты подумай о том, сколько жизней изменил к лучшему… царевич Ренэф Эмхет, Сын Солнца, покровитель Леддны».

Где-то в глубине души Ренэф даже завидовал Хармехи из рода Кха, назначенному военным комендантом нового гарнизона. Быть на границе. На самом острие. Вот по чему тосковало его сердце. Давно уже Ренэф не мечтал о том, чтоб воплотились сказки матери, как его чистейшая кровь станет светочем для всего народа, как его имя и список великих деяний будут высечены на гигантских статуях у самых знаменитых храмов Империи. Да и его ли это были мечты?.. Прежде Ренэфу даже в голову не приходило задуматься, но этот поход многое изменил… И хотя по меркам рэмеи царевич был всё так же молод, ему казалось, что свою юность он растерял окончательно. «Ещё бы только ума промеж рогов прибавилось», – мрачно усмехнулся царевич.

Как бы то ни было, но после лебайского похода, в котором за каких-то полгода успело произойти больше, чем за половину его жизни, Ренэф понял одно совершенно чётко: быть Императором Таур-Дуат он не хочет. Как сообщить об этом отцу, а тем более – матери, растившей из него будущего Владыку, царевич пока не знал. Но сообщить придётся – в довесок к посланию, в котором он уже обозначил, какого ждёт наказания.

И от этой мысли становилось ещё тяжелее. Мать не поймёт никогда. Не примет. А он ведь был совсем не тем, кого она в нём всегда видела… и подвёл он её так же, как подвёл всех остальных.

Однако прежде, до обсуждений наследования трона, Ренэф должен был ответить за всё то, что совершил. И не только аудиенция Императора предстояла ему в грядущей череде тяжёлых встреч. Прежде царевич, как и обещал, собирался с почётом препроводить домой Нэбвена, старшего военачальника, с которым они начали этот путь, – командира, приставленного отцом, и в итоге ставшего ему настоящим другом. Нэбвена, который пытался всеми силами предостеречь его от ошибок, а когда роковую ошибку Ренэф всё-таки совершил – всё равно пришёл за ним, чтобы спасти…

Царевичу предстояло посмотреть в глаза госпожи Наилат и её дочерей. Но, слава всем Богам, он хотя бы вернёт военачальника родным живым… и проводит его лично. Нэбвен из рода Меннту был более чем достоин всех тех почестей, которые только мог оказать ему сын рода Эмхет. Пусть это и означало, что Ренэф прибудет во дворец несколько позже, чем мог бы.

А потом – возвращение в столицу, которое ещё не так давно он представлял триумфальным.

В пути царевич не только повторял про себя, как доложит Императору об удачах и фатальных промахах. Он пытался представить себе, как встретят его родные. Взять вот дядюшку Хатепера… Дядя единственный принимал их всех как есть – и его, и Анирет, и Хэфера, конечно. Но, пожалуй, только теперь как никогда Ренэф понимал всю ценность такой любви – даже не той, которую с детства дарила ему мать, окружавшая его восхищением и заботой, а вместе с обожанием – и постоянными ожиданиями. Простой любви, принимающей, когда ты ценен просто тем, что есть. И почему же раньше он воспринимал это как должное?.. Но дядя тоже будет разочарован в нём. А Анирет ещё и порадуется его краху…

«Нет, почему порадуется?.. – вдруг подумал Ренэф и сам удивился. – Она же никогда не радовалась моим неудачам, только успехам. И Хэфер, которого я так старался превзойти, тоже…»

Но с братом объясниться можно будет уже только в посмертии, а вот с сестрой… Как получилось так, что он всегда воспринимал себя отдельно от них обоих, всегда противопоставлял себя им? И как ни злило Ренэфа это новообретённое понимание, но хотя бы самому себе он теперь мог признаться: да, в отношении родной сестры и единокровного брата он никогда не был справедлив. Считал себя выше одной и пытался стать выше другого, что не стеснялся лишний раз показать. И ведь брат с сестрой даже не осуждали его за это – упрекали за излишнюю горячность, иногда говорили обидное, что де он слишком юн ещё, – но всерьёз не осуждали. Как Ренэфа возмущала эта их кажущаяся снисходительность! И только теперь, когда он уже перестал думать, что всё знает лучше всех, он увидел, что дело было не в снисходительности, а тоже в своего рода принятии… Это он противопоставлял себя Хэферу и Анирет, постоянно внутренне враждовал с ними, а они с ним – нет.

Не сказать, чтобы Ренэф был в восторге от своего нового открытия и переосмысления знакомых событий, но принимал, как есть.

Что ж, по крайней мере, за Хэфера он всё-таки сумел отомстить и нашёл тех, кто направил за наследником наёмников. Может, теперь душа брата успокоится?.. Ренэфу очень хотелось в это верить. И оттуда, с Западного Берега, Хэфер уж точно увидит, что брат его вовсе не ненавидел, а попытался добиться справедливости для него так, как умел.

Ну а с Анирет… что-нибудь придумает он и с Анирет. Разумеется, никогда Ренэф не признается этой девчонке, что был в чём-то неправ в общении с ней. Ещё чего не хватало! Но как-то сгладить углы, наверное, сумеет… если только царевна не полезет к нему с сочувствием и пониманием. Вот сочувствие всех их он точно видал у высокорождённых в заднице! Дяде он так, конечно, не скажет, а сестрице – вполне.

«Пережить все эти встречи – и сразу же в дальний гарнизон», – успокоил себя Ренэф, скатывая циновки и чувствуя, как хвост дёргается от раздражения.