Ненависть дождя

В сентябре приехала новая учительница, не сравнить с Татьяной Николаевной, – вертихвостка, об учебе мало думала, все мечтала, как бы жениха найти, чтобы из деревни сбежать. А весной, кажется, в марте, нашла кого-то в райцентре на танцульках, бегом в ЗАГС – только ее и видели. Я про это Татьяне Николаевне письмо написала, ничего такого не подумала, хотела только ответ получить.

А она сама вдруг приехала на мартовские каникулы. А я крыльцо обметала и вижу, она идет, и глазам своим не верю! Пришла и спрашивает у меня, соглашусь ли я с ребенком нянчиться, если она на работу выйдет, а то детей жалко, недоучками будут. А я даже увидеть это дитя не мечтала, думала, она в город к матери насовсем переехала, и в школе там себе место нашла. Ну, стою с веником, как девка на смотринах, рот открываю, а сказать ничего не могу. Она меня не поняла и говорит, что не даром, конечно, за деньги. А я ей ответила, что за деньги не согласна, а даром – с радостью. А тут ребятишки сбежались со всей деревни. Их тогда много было, примерно двадцать, по два класса в каждую смену в одной комнате занимались. Дети обступили ее, кричат: «Ура! Татьяна Николаевна приехала! Здравствуйте! Когда в школу приходить, завтра?» А она улыбнулась и говорит: «Здравствуйте, дети! Приходите в школу в понедельник».

Как солнышком мою жизнь осветило! Ведь я себя семейным человеком почувствовала, вроде бабушки при Сашеньке. Она приехала слабенькая, худенькая, как есть, – недоношенная. А здесь на сосновом чистом воздухе, да на парном молоке так поправилась и зарумянилась, что не узнать».

У Марины из горла рванулся изумленный возглас: «Так Сашенька – это девочка?!» – но она задавила его и только слегка покашляла. – «Ну, хоть кто-нибудь называл ее мальчиком?! Нет, только – «ребенок», «дитя», «Сашенька». Но ведь и девочкой ни разу не назвали». Она снова включилась в рассказ бабы Лиды.

«Анна Петровна как приедет проведать, так и ахает. Татьяна Николаевна все меня учила по науке делать, не как в деревне. Сашенька росла в чистоте и холе. Я днем с ней гулять на солнышко выходила, а как она заснет в колясочке, во дворе возилась. А летом по травке она уже и пошла у нас, и лопотать начала. За всю жизнь я себя такой счастливой не чувствовала, а потом мое счастье таким горем обернулось!

До середины июня Татьяна Николаевна занятия вела, чтобы учеников подтянуть, в районо отпуск оформила, а сама работала. А потом простилась, приглашала в гости приезжать и уехала. А я как снова осиротела. Ночами спать не могла, тосковала, все, думаю, завтра же поеду, а днем за делами немного отвлекалась. Татьяна Николаевна снялась с Сашенькой в годик и мне фотокарточку прислала, как словно родне. Тут я и вовсе решилась съездить в гости, а чтоб не с пустыми руками, черники привезти, побаловать их. Да пока ягода поспела, ее уж и в живых не стало. Анна Петровна мне не сообщила, не вспомнила. Да как мне ее судить? Она ведь дочь потеряла. А случай-то какой страшный! Татьяна Николаевна с колясочкой гуляла и остановилась у прилавка яблок купить. И пока она рассчитывалась, коляска вдруг как покатится, да прямо на дорогу, а там – машина. А она, голубушка, оглянулась – да как бросится! Коляску из-под колес вытолкнула, а сама погибла».

Рассказчица умолкла. Она уже давно тихо плакала, не утирая слез, плакала и Марина, потрясенная трагической судьбой папиной сестры. Но в этом месте она собралась с духом и спросила:

– Лидия Ивановна, а как же вы узнали все это?

– От Анны Петровны узнала, а она – от милиции. Только не сразу. У Нины Седых сын после армии на «Скорой» шофером работал и как раз на той, какую вызвали. Он приехал через три дня и рассказал, что Татьяна Николаевна под машину попала, вроде, улицу переходила, а ребенок не пострадал. Как Нина мне это пересказывала, помню, а потом – ничего не помню. Очнулась в больнице в райцентре, какое-то состояние, забыла слово, перед разрывом сердца.

– Предынфарктное?

– Да, вроде так. Месяц пролежала. А как очухалась, поехала в город, Сашеньку проведать, сиротинку круглую. Дом нашла по адресу. Анну Петровну сперва не узнала, так она состарилась. Она мне рассказала, как дело было. Поплакали мы с ней вместе, я и спрашиваю, где же Сашенька? А она говорит, что ее забрали родственники отца из Кемеровской области. Я попросила адрес, чтобы съездить к ней. А она строго так посмотрела, нет, говорит, нельзя. Это хорошие люди, девочку удочерили, надо тайну сохранять.

С трудом проглотив комок в горле, Марина спросила, можно ли взглянуть на ту фотографию.

Лидия Ивановна тяжело поднялась и шаркающей походкой побрела в комнату. Она поскрипела какой-то дверцей, пошуршала и принесла фото, на которое Марина воззрилась, как верующий на чудотворную икону. Но никакого чуда не произошло. Она смотрела на черно-белую фотографию худенькой невзрачной женщины, держащей на коленях ребенка, и припоминала, что вроде бы видела ее дома, но не в альбоме. Кажется, она хранилась вместе с письмом. Пухленькая с «перевязочками» на ручках девочка, приоткрывшая ротик, казалась удивленной. Круглая, как шар, абсолютно лысая головка безо всякой шеи лежала на кружевном воротничке нарядного платьица, а на макушке каким-то чудом держался большой белый бант.

– А дома у вас что ли нет такой карточки? – вдруг подозрительно спросила Лидия Ивановна.

– Была, конечно, да только ее украли, – сказала Марина чистейшую правду, которая казалась столь невероятной, что пришлось добавить, – с другими вещами прихватили.

– Не уберегли, значит, – осудила Лидия Ивановна и спрятала фото в карман фартука, как будто боялась, что его сейчас похитят.

Марина не решилась попросить у нее столь дорогую вещь, да и не понимала, как это может ей помочь. «Узнала много всего, но нисколько в голове не прояснилось. Надо сесть и все обдумать». Она посмотрела на часы, скоро ли автобус. Лидия Ивановна успокоила ее:

– Посиди еще, успеешь. Как люди к магазину потянутся, так и ты пойдешь. Расскажи мне еще что-нибудь про Москву, про вашу семью.

Марина сквозь пожелтевший тюль взглянула в окно на улицу – и опять мурашки побежали по спине. Мимо дома неторопливо шел молодой мужчина, тот самый, «молодой в светлом костюме», который   вчера стоял на остановке у завода. Лидия Ивановна тоже заметила прохожего:

–Нет, этот дачник в другую сторону идет.

Марина точно знала, что с солнечной улицы сквозь сетчатую штору в комнате ничего разглядеть невозможно, но мужчина был так близко, за забором неширокого палисадника, что она с трудом подавила желание нырнуть под стол. Проводив его взглядом, Марина принялась не очень связно рассказывать про папу и маму, про Университет, про газету, про Машу, а Лидия Ивановна благодарно кивала ей и приговаривала:

– Вот и хорошо! Вот и слава Богу!

Вспомнила Марина и про поездку в Ленинград («Как хорошо-то!»), и про несостоявшуюся из-за очередного финасового провала папы поездку по городам Золотого Кольца («Как жалко!»). Когда наконец до отхода автобуса осталось десять минут, она подхватилась, поблагодарила пригорюнившуюся Лидию Ивановну, попрощалась с ней и заторопилась на улицу. Не выходя из калитки, огляделась: автобус уже стоял у магазина, в нем сидели пассажиры, никого подозрительного не было видно. Надвинув шляпу до предела, Марина скорым шагом подошла к автобусу и уже ставила ногу на подножку, когда сзади донеслось: «Стой, Марина, погоди!» – баба Лида, отдуваясь, догоняла ее. Подойдя, протянула небольшой сверток:

– Возьми, раз тебе память о тетке дорога, а то я уж не молоденькая, а помру – оставить некому.

Марина быстро развернула пожелтевшую газету, глянула: фотография Тани, – поцеловала старушку в морщинистую щеку и вскочила в автобус, взревевший мотором.

8

Устроившись на заднем сиденье и глядя на мелькающие за окном сосны, Марина думала об услышанном. «Нет, какой сюрприз, что у Тани родилась девочка! И живет сейчас где-то в Кемеровской области моя двоюродная сестра, зашифрованная бабушкой Аней. Правда, это ничего не меняет.

Вот если бы она оказалась дочкой Краснова, тогда все сразу объясняется: у Краснова есть его дочь, наследница богатства, его сын не хочет делиться и пытается ее убрать. Он получает ошибочные сведения, что это Маша Белых. Он знакомится со мной, что подобраться к Маше. А я – такая наивная дура, и верю ему. Нет, не сходится. Может, я и такая наивная, но зачем ему письма, если у него уже была информация? Нет, сходится. Андрей решил что-то уточнить, тогда и понадобились письма, они подтвердили какие-то его подозрения. Это – реально». Такой вывод был неприятен Марине, но она упорно рассматривала эту версию, не поддаваясь эмоциям.

При въезде на асфальт водитель остановился и подобрал троих пассажиров. Очевидно, они подошли с той стороны, куда указывала стрелка. Туда и была проложена асфальтовая дорога, а в Белый Яр с нее сворачивала трясучая гравийная.

«А раньше и этой дороги не было. Живя в такой глуши, как могла бы тетя Таня вступить в любовную связь? Может, это был курортный роман? Нет, Краснов не ездил отдыхать, он все время на заводе вкалывал, какое-то новое производство внедрял. На каком-нибудь слете передовиков? В театре? А что такого невозможного? Ездила же она в город: в гости к матери или по школьным делам. Может, это была разовая встреча, случайная? А с чего бы любящая жена стала искать любовь на стороне? Может, у Александра Потапова была плохая наследственность, или он был бесплодный? Поэтому бедная женщина решилась на такой обман. Ну, нет, уж если бы тетя Таня такой подлог устроила, то она бы никому, ни единой живой душе, даже под пытками бы не призналась. Тогда никто бы вообще ничего знал, включая обоих Красновых».

Марина с облегчением отбросила эту версию. Никак не могла тетя Таня, какой предстала она в рассказе Лидии Ивановны, быть любовницей женатого мужчины, будь он хоть трижды красавец, герой труда и Нобелевский лауреат!

Дальше автобус поехал быстрее, хотя в старом асфальте попадались огромные ямы и колдобины, но по мере приближения к городу, дорога становилась все лучше. Вот он миновал какие-то поселки, деревеньки, лесочки, выехал на шоссе, перешедшее в окраинную улицу. Улица как-то бочком влилась в Красный проспект, прямой как стрела, и все более нарядный по мере приближения к центру. Проехали Оперный театр, уже знакомый Марине. «Вот скоро и автовокзал, а там еще пять остановок на трамвае. Ну и разбросанный же город! – Марина вспомнила лекцию на пути из аэропорта, – А я не поверила, что он третий по величине после Москвы и Питера. Высоток здесь мало, зато неба много».

К дому Марина подошла уже в седьмом часу. Она устала, вспотела в чужой тесной одежде, к тому же искусственный шелк был ничуть не прохладнее брюк. Хотелось скорей помыться, переодеться и выпить чего-нибудь холодного. Но калитка была закрыта, и ни на звонок, ни на стук никто не выходил. Марина осмотрела калитку, но никакой записки не обнаружила. Куда же делась Катя? И долго ли придется ее ждать? Марина почувствовала себя какой-то незащищенной. «Без паники! – уговаривала она себя, – Катя скоро вернется, она, наверное, пошла в магазин. Надо поглядывать на часы». Прошло пять минут, потом еще десять, и послышался знакомый голос:

– Марина! Иди сюда! – Катя махала ей рукой от калитки соседей через дом. Марина подошла. Тетя Катя выглядела непривычно, не по домашнем. Она была одета в нарядную шелковую блузку и черную юбку, волосы заплетены в косу и уложены на голове «короной».

– Давно ждешь? Уж извини, что так получилось! А я все бегаю, выглядываю, не приехала ли ты? Я забыла вчера сказать, что меня Полина Григорьевна на годовщину позвала, мужа поминает. Может, и ты немного с нами посидишь? А то я ей помогала, не приготовила ужин. А не хочешь, так вот ключ, помойся пока, а я через полчасика приду.

Марине совсем не хотелось есть, а сидеть с незнакомыми людьми на поминках – тем более, но сегодня мысль остаться в доме одной была ей неприятна. Тут на улицу вышла сама Полина Григорьевна, кругленькая невысокая женщина лет шестидесяти, и с ходу включилась в разговор:

– Здравствуйте! Вы, что ли, Марина – внучка Анны Петровны? Так не стойте, как чужая! Проходите в дом, не стесняйтесь, посидим по-соседски!

Марина дала себя уговорить, и поэтому оказалась за столом в обществе тети Кати и второй соседки Вали, примерно одного возраста с тетей Катей. Тут же у нее в руке оказался блинчик, а перед носом – полная до краев тарелка окрошки. Еле-еле удалось ей отбиться от выпивки (помогла тетя Катя), так насели на нее разогревшиеся графинчиком домашнего винца соседки.

Поминали мужа Полины Григорьевны – Матвея Матвеевича, умершего не год, а уже два тому назад. Марина вскоре перестала жалеть о потерянном времени, так как выяснилось, что Матвей Матвеевич работал водителем на грузовой машине. Он всем соседям помогал: дрова ли привезти, мебель. Именно его и попросила Анна Петровна привезти с кордона Танины вещи в тот роковой год. Марине очень хотелось расспросить получше его вдову, но она ждала удобного момента.

Разговор шел о делах обыденных. Обсудили, что у кого выросло в огороде. Потом переключились на детей, сначала – на дочь хозяйки дома, потом поговорили про сына Вали. Когда дошел черед до Пети, Катя стала сокрушаться, что его, скорее всего, обманет хозяин фирмы такси.

– Боюсь, ничего он не получит. Обещали, что за год машину отработает, поэтому он согласился на маленькую зарплату. Но Петя уже полгода переработал, а хозяин – ни в какую. Говорит, что расходы на ремонт большие. А как они будут маленькие, если машина такая старая, вся разбитая? То одно сломается, то другое…

– Да, с этими хозяевами не поспоришь, – вздохнула Валя. – Договор никакой не подписывали?

– Нет, все только на слово.

– А, может ему к участковому сходить? Александр Филиппович сможет на этого жука повлиять.

– А он еще не на пенсии?

– Нет, все только собирается. О, вот бы Пете и пойти на его место в милицию работать! Он парень крепкий, головастый, после армии.

– И не говори, Валя! Мы с отцом думаем, чем это частное такси, так лучше бы на железную дорогу пошел. Но его машиной поманили, он и соблазнился.

Полина Григорьевна, сочувственно покивала головой. За разговором она не забыла про обязанности хозяйки и, едва возникла пауза, принялась усердно потчевать гостей вином и закусками:

– Ешьте, пейте, да спеть не забудьте, как, бывало, Матвей говорил, покойничек. Ох, любил, попеть с гостями! – она всхлипнула.

– А что? И споем, правда, Катя? – откликнулась Валя и, не дожидаясь ответа, завела, – «Огней так много золотых на улицах Саратова…»