Крылья над Кальдорой

– Сними это, – говорит она, кивая на грязную одежду.

Пытаюсь расстегнуть пуговицы на рубашке, но пальцы дрожат. Кайра мягко убирает мои руки и делает это сама, её движения быстрые, но заботливые.

– Всё хорошо, я помогу, – повторяет она.

Когда она снимает с меня одежду, я чувствую, как липкая грязь, смешанная с кровью, тяжело спадает. Воздух кажется холодным, обжигающим кожу.

Кайра берёт таз с водой и тряпку, окунает её в воду и начинает осторожно вытирать моё лицо, шею, руки. Её движения уверенные, но полные тепла.

– Эти… – она замолкает, глядя на ссадины и синяки. Её взгляд становится жёстче, но голос остаётся мягким. – Я вылечу тебя.

Её ладони снова ложатся на мои плечи, и я ощущаю слабое тепло, которое разливается по телу, стирая боль.

– Они не имеют права бить нас… – говорит она, почти шепотом, но её голос дрожит от ярости.

Я продолжаю плакать, пока Кайра моет меня, убирая следы грязи, гари и унижения. Когда она заканчивает, подруга помогает мне добраться до кровати.

– Ложись, – говорит она, подсовывая под голову подушку.

Она забирает мою грязную одежду и бросает её в угол, чтобы постирать позже. Затем накрывает меня одеялом.

– Тебе нужно отдохнуть, – говорит Кайра, убирая волосы с моего лица.

Закрываю глаза, слёзы всё ещё текут.

– Я больше никогда не буду такой слабой, – шепчу я, едва слышно.

Кайра гладит меня по волосам, успокаивая.

– Ты сильная, Элин, – говорит она. – Ты уже сильная.

Слёзы продолжают литься, пока я не засыпаю, уставшая, но с твёрдой мыслью: я больше никогда не позволю Империи сломать меня. Больше никогда.

Глава 6. Завалы и тени

Громкий звон раздаётся за стенами, пробуждая меня от тяжёлого сна. Этот звук – начало каждого утра в гетто, как напоминание о том, что мы живы только для того, чтобы служить Империи. Открываю глаза и сразу чувствую, как тело ноет. Боль после вчерашнего допроса ещё не отпустила.

Комната пахнет сыростью и мылом. На столе аккуратно сложена чистая одежда – Кайра успела её постирать и высушить за ночь.

Натягиваю грубую серую рубашку, заплатанные брюки, застёгиваю ремень. Куртка – та самая, с нашивкой, что напоминает мне, кто я для Империи. На левом рукаве чёрная полоса и слово «Дартлогиец», бросающееся в глаза. Рядом ещё одна нашивка – «Пустышка».

Вдохнув глубже, застёгиваю куртку и выхожу в холодное утро.

Завод всё ещё покрыт шрамами пожара. Стены почернели, запах гари смешался с утренним холодом, проникая в лёгкие. Сапоги скользят по влажной земле, пропитанной копотью. Никто не дал мне новых инструкций после происшествия, но я знаю: в Империи без работы не оставляют.

У ворот меня встречает охранник. Имперец. Высокий, светловолосый, с холодными голубыми глазами. Он смотрит на меня сверху вниз, его взгляд полон отвращения.

– Ты, – бросает он, не утруждая себя называть меня по имени. – На разборку завалов. Уборка – твоя задача.

Коротко киваю, сжимая зубы. Слова застревают в горле – я не собираюсь спорить.

Завалы выглядят как сцена из кошмара. Обугленные деревянные балки лежат вперемешку с искорёженным металлом, его острые края блестят в тусклом утреннем свете. Кругом пепел и грязь. Обломки стекла сверкают под ногами, словно ледяные осколки, каждый шаг становится ловушкой. Стены завода почернели, на них видны длинные потёки от воды.

Воздух густой, тяжёлый, пахнет гарью, сыростью и чем-то сладковато-горьким, от чего начинает першить в горле. Этот запах въедается в кожу, в волосы, в одежду, оставляя нас заложниками его присутствия.

Работа бесчеловечна. Мы разгребаем обломки голыми руками, потому что перчатки изнашиваются слишком быстро, а новые нам не выдают. Металл обжигает даже сквозь ткань. Каждый кусок словно сопротивляется, словно знает, что наши силы давно на исходе.

Женщина рядом с нами – молодая, но её лицо осунулось, а волосы, запачканные пеплом, выглядят серыми, как у старухи. Она пытается поднять обломок, но тот слишком тяжёлый. Её пальцы дрожат, и она срывается на колени. Никто не помогает. Никто не может позволить себе потерять время.

Пожилой мужчина рядом со мной выгибается дугой, пытаясь поднять ржавую металлическую балку. Его спина трясётся от напряжения, но он не сдаётся. На его лице – глубокие морщины, кожа потемнела от пепла, а руки – худые, жилистые, покрыты ссадинами. Его губы шепчут слова молитвы на дартлогийском, почти неслышно.

– Слишком громко, старик! – кричит надсмотрщик. Его крик разносится, как удар, и пожилой мужчина напрягается сильнее, пока не поднимает балку.

Смотрю на свои руки. Грязь и пыль забились под ногти, пальцы уже не разгибаются полностью. Пот катится по лицу, смешиваясь с пеплом, делая кожу липкой и грязной. На ладони чувствую свежую ссадину, кровь смешивается с грязью, но я продолжаю работать.

Металл скрежещет под ногами, когда я тащу очередной обломок. Одежда прилипает к спине, тяжёлая от пота и влаги. Я чувствую, как ткань натирает плечи до крови, но это больше не имеет значения. В голове только одна мысль: работай, чтобы тебя не заметили. Работай, чтобы остаться в живых.

Крики надсмотрщиков звучат регулярно, словно удары часов. Они идут взад и вперёд по заводу, их сапоги громко стучат по металлическим обломкам. Иногда один из них пинает безвольного работника или швыряет в нас кусок угля, чтобы подстегнуть.

– Быстрее, выродки! – кричит один из них, его голос полный ненависти. – Империя не будет ждать!

Я наклоняюсь, чтобы поднять небольшой кусок металла. Это мой тридцатый за утро, но кажется, будто прошло уже десять часов. Рядом с ним замечаю обгоревшую бумагу, строгий уверенный подчерк, едва различимый за слоем пепла. Быстро отворачиваюсь, чтобы не терять концентрацию.

В этот момент кто-то проходит мимо, и я чувствую лёгкое касание к ладони. В первый момент это кажется случайным, но потом замечаю в руке что-то мягкое и хрупкое.

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но не могу ничего разглядеть. Все вокруг работают, их головы опущены, лица сосредоточены.

Незаметно разворачиваю записку.

На ней короткое послание: «Переулок Нордена, 20:00. Съешь.»

Сердце учащённо бьётся. Подполье.

Я не раздумываю. Быстро сжимаю бумагу и кладу её в рот. Горечь бумаги и пепла растекается по языку, но я проглатываю, даже не морщась. Осматриваюсь, проверяя, не заметил ли кто.

Охранник вдалеке, дартлогийцы продолжают работать, надсмотрщики выкрикивают приказы. Никто не смотрит на меня. Всё кажется обычным.

Рёв мотора прерывает звуки тяжёлого труда. На территорию завода въезжает чёрный мобиль с алой эмблемой Чёрных Стражей. Всё вокруг замирает, только редкие звуки скрипа металла нарушают тишину.

Эмблема на дверях машины бросается в глаза даже на расстоянии: чёрный щит с серебряной вертикальной полосой, на котором изображён орёл с раскинутыми крыльями, охватывающий меч. Внизу, на ленте, латинская надпись: «Ordo Supra Omnia» – «Порядок превыше всего».

Дверь машины открывается, и первым выходит он – командир Адриан Эрлинг.

Он двигается с уверенностью человека, привыкшего к власти. Каждый его шаг размерен, чёток, будто вымерен по линеечке. Его чёрная форма безупречно сидит, подчёркивая его осанку и широкие плечи. На груди эмблема Чёрных Стражей, её серебро блестит в слабом свете утра.

Светлые волосы подчёркивают его строгие черты лица. Стальной взгляд направлен прямо перед собой. Он идёт, не замечая нас, словно мы часть этих обгоревших развалин.

Позади него идут ещё трое Чёрных Стражей. Они выглядят так же безупречно, как и он, но их шаги тише, сдержаннее.