Слишком много клоунов

Слишком много клоунов
Анджей Збых

Анджей Збых

Слишком много клоунов

1

Парень осторожно присел на краешек стула. Коричневая тенниска, разорванная на плече, грязные джинсы. Бинт толстым слоем закрывает лоб и подбородок. Когда он вошел и поздоровался, голос его показался инспектору знакомым. И эти покрасневшие, припухшие глаза Ольшак как будто уже видел.

– Вы, кажется, хотели что-то сообщить? – сказал инспектор. – Мне принесли содержимое ваших карманов. Итак, слушаю.

На столе лежали удостоверение личности, военный билет, пропуск в бассейн и несколько мятых денежных купюр. Ольшак отодвинул все в сторону, оставив только ту бумажку, которая его интересовала. Обрывок бумажной салфетки с полустершимися карандашными каракулями: «Солдатская, 22, девятый этаж». Удивительное совпадение! Впрочем, совпадение ли? Именно на девятом этаже этого дома жил Конрад Сельчик. Ольшак с большим удовольствием спросил бы напрямик, чей это адрес, но сначала необходимо выслушать, что скажет сам парень.

– Меня зовут Войцех Козловский, – начал было тот, но, увидев клочок салфетки на столе, невольно сделал движение рукой, как будто хотел притянуть его к себе; ладонь застыла на полпути.

– Курите? – Инспектор протянул ему сигареты. Козловский жадно затянулся.

– Вы чудом избежали смерти, – Ольшак повторил слова поручика Малека.

«Увидишь парня, который родился в рубашке, – сказал Малек. – Звонили из „Скорой помощи“: он уже пришел в себя, хочет говорить именно с тобой. Вот его документы и все, что было в карманах». Поручик положил на стол бумаги. Инспектор хотел было возразить, что у него нет времени, что пусть Малек сам допросит этого парня, но на глаза ему попался обрывок салфетки с адресом.

Малек рассказал следующее.

…Толпа валила на пригородный перрон, когда подошел варшавский экспресс. Началась давка, так как с варшавского многие пересаживаются на щецинский, и люди бегут сломя голову. Когда по вокзальному радио объявили, что щецинский поезд пришел без опоздания, тут и закричал этот парень. Хотя трудно поверить, что в таком шуме можно было услышать чей-нибудь крик. Парень упал прямо под колеса маневрировавшего на соседних путях паровоза. Очевидцы думали, что от него осталась кровавая каша, но, когда дым рассеялся, увидели, что парень лежит между рельсами, вжавшись лицом в землю. Или у него удивительная реакция, или он просто счастливчик. Приехали «скорая помощь» и милиция, хотя последней там нечего было делать. Однако милицейская машина еще не успела отъехать, как объявился свидетель с варшавского экспресса, который утверждал, что парня столкнул с перрона мужчина в сером габардиновом пальто. Хотя свидетель и не исключал несчастного случая, так как Козловский шел по краю платформы, где спешащие люди энергичнее, чем следует, работают локтями, тем не менее милиция решила проверить это заявление.

Пострадавший пробыл в больнице два дня, но легкие царапины не представляли опасности, и врачи разрешили ему поговорить с инспектором Ольшаком. И вот он протягивает руку к измятой бумажке и отдергивает ее, как бы испугавшись, что инспектор заметит это движение. Ему ведь ничего не угрожает, его ни в чем не подозревают, он сам явился к Ольшаку. Откуда же этот испуг в глазах?..

– Почему вы хотели говорить именно со мной? – спросил Ольшак.

– Так ведь мы с вами знакомы, пан инспектор, – сказал Козловский. – Вы не помните?

Инспектор все еще не мог вспомнить, где он видел эти глаза. Как будто недавно, но, пожалуй, не в связи с делом Сельчика. Ольшак не любил действовать наобум, однако на этот раз решился.

– Вы знали Конрада Сельчика?

На мгновение парень смешался, на лице его опять отразился испуг. Значит, это имя ему знакомо.

– Я не знаю, о ком вы говорите, – ответил он наконец. У него были длинные нервные пальцы, и инспектор видел, что они дрожат.

– Вернее, это имя мне что-то напоминает, – поправился Козловский. – Где-то я его слышал, но не помню где. А почему вы спрашиваете?

Парень боялся, это Ольшак видел прекрасно.

– Что же случилось на вокзале? – Инспектор переменил тему, зная, что к прежней он еще успеет вернуться.

– Я упал с платформы, – ответил Козловский. – Потом потерял сознание.

– Вы знаете, кто вас столкнул? Опять минутное замешательство.

– Может, кто и столкнул. Была такая толчея… – И вдруг он выпалил: – Я ведь просил свиданья не из-за этого, я хотел признаться…

– В чем?

– В совершенном преступлении, – официально закончил фразу Козловский.

– Совесть вас замучила?

– Может быть, и совесть. Просто я не могу иначе.

Ольшак посмотрел на него внимательно. За последние десять лет не раз к нему вот так же приходили и признавались в своей вине. Это были разные люди, и держались они по-разному. Однако не часто случалось, чтобы кто-нибудь хватался за признание, как утопающий за соломинку.

– Продолжайте.

Козловский внезапно успокоился, заговорил сухо и монотонно. Было заметно, что он успел приготовиться к исповеди. Он признался, что десятого мая, то есть четыре месяца назад, проник в частный магазин Антония Спа-вача на Варминской улице. Потом сообщил подробности. В магазин вела дверь со двора, которая запиралась на засов и висячий замок. Двор никем не охранялся. С замком он справился легко, просто подобрал ключ, а засов выломал «фомкой». Из магазина вынес товар на сумму – Козловский на минуту задумался – около двадцати пяти тысяч злотых. Заграничные кофты, немного бижутерии, дамские сумочки, всякие синтетические мелочи.

Заполняя протокол допроса, инспектор подумал, что это дело, должно быть, вела районная прокуратура, так как он не помнил такой кражи.

– Что вы сделали с похищенными вещами? Снова замешательство.

– Продал, пан инспектор… разным, ну, на толкучке…

– Вы работаете?

Инспектора больше интересовал сам Козловский, нежели подробности грабежа четырехмесячной давности.

– Время от времени. Два года назад меня выгнали из политехнического института, немного работал в частной мастерской у Махулевича, сейчас у Боленги… Выпускаем брошки…

– Живете с родителями?

– Нет, живу тут у одной… Это не моя девушка, пан инспектор. Она разведенная, я только снимаю у нее комнату.

– Значит, утверждаете, что ограбили магазин Антония Спавача? Совершали еще какие-нибудь преступления?

– Нет, пан инспектор, клянусь богом, больше за мной ничего такого…

– Повторяю вопрос, – голос Ольшака звучал теперь официально и холодно. – Почему вы решили признаться?

– Совесть замучила, – повторил как эхо Козловский слова инспектора.

– А не страх? – Ольшак сказал это так тихо, что Козловский мог и не услышать, однако он услышал и отвел глаза.

Ольшак склонился над бумагами.

– Подпишите.

Козловский с трудом встал и поставил свою фамилию внизу листа.

– А теперь вы свободны, – сказал Ольшак. – Если, конечно, ничего больше не хотите мне сказать.