Слишком много клоунов

Что же сделал Сельчик со своими часами? Подарил? Продал? В бумажнике покойного Ольшак обнаружил около тысячи злотых, на сберкнижке – около восьми тысяч, но последний взнос был сделан первого сентября.

Ровак помнил, что в день смерти Сельчик, как обычно, положил свои часы рядом с шахматной доской. Иоланта заметила, что он взглянул на часы, вставая с тахты, и сказал: «У меня всего двенадцать минут, я должен спешить». Приятельница Иоланты, которую Ольшак также допросил, подтвердила это показание. Таким образом, до девяти вечера часы у Сельчика были. Может быть, он подарил их человеку, которого видела дворничиха?

Ольшак поделился своими соображениями с Куличем, но поручик не проявил особого интереса. Он допрашивал соседей самоубийцы. Лоджия Сельчика находилась между лоджиями Гуренов с левой стороны и Кральских с правой, – Ольшак посетил обе семьи еще в первый день, по свежему следу, когда казалось, что расследование самоубийства Конрада Сельчика не займет у него много времени.

Гурен был высоким мужчиной почти пенсионного возраста. Его жена – моложе на несколько лет, выглядела как школьница, на ней было невероятной расцветки платье и, по мнению Ольшака, пожалуй, слишком короткое. Естественно, она и ее муж ничем не могли помочь пану инспектору, так как заснули в тот день около двенадцати и проснулись от голосов в коридоре, а может, от звука ножозки, которой разрезали цепочку на двери Сельчика. Муж хотел встать, но она ему отсоветовала: незачем-де вмешиваться в чужие дела. О смерти Сельчика она узнала только на следующий день. От кого? Конечно, от дворничихи, которую встретила на лестнице, когда бежала в булочную. Профессор подтвердил, что в тот день он даже немножко опоздал на лекцию, так как ему пришлось долго ждать жену. Знал ли он Сельчика? Да, но только шапочно. Обменивались приветствиями, иногда несколькими словами в лифте. В тот вечер они вообще не видели своего соседа. Выходили ли перед сном в лоджию? Пани Гурен радостно улыбнулась. Нет. В лоджии она проветривает одеяла и зимние пальто, поэтому там натянуты веревки, которые не дают ступить ни шагу. Инспектор все-таки вышел в лоджию. С трудом протискиваясь между развешанной одеждой, он добрался до барьера и снова увидел бетонированный прямоугольный двор. Затем он осмотрел стенку, за которой находилась лоджия Сельчика. На небольшом расстоянии от барьера, на высоте плеча, в стенку был вбит железный крюк.

В тот раз Гурены ни словом не обмолвились о старшем ревизоре Роваке. Впрочем, для этого не было повода, хотя они должны были знать о шахматных визитах своего родственника к соседу.

…Ровак пришел около девяти и вышел в начале двенадцатого. Действительно ли он ушел в это время?

Что это, профессиональная подозрительность? А может, просто болезненная? Да и как можно принудить к самоубийству молодого здорового человека? Почему Олынаку кажется, что все, кто знал Сельчика, что-то от него скрывают? Профессор Гурен, медленно поднявший глаза от стопки тетрадей… Его жена со своими шубами в лоджии… Ровак, мечтающий о миниатюрных шахматах… И наконец, Барбара Кральская.

В то утро, когда Ольшак позвонил в дверь соседей Сельчика справа, ему пришлось долго ждать, прежде чем на пороге появилась молодая женщина. Отбросив со лба волосы, она с удивлением посмотрела на Ольшака. Женщина была красива и принадлежала к тому типу брюнеток, который больше всего нравился инспектору.

– В чем дело? – спросила Кральская.

Ольшак представился, и женщина пригласила его' войти, извинившись за беспорядок в комнате. В ее голосе чувствовалось легкое беспокойство.

– Что случилось? – снова спросила она.

– Простите, – Ольшак всегда ощущал себя неловко в квартире одиноких женщин и поэтому присел на самый краешек кресла. – Позвольте узнать, – сказал он, – эту ночь вы провели дома?

Кральская улыбнулась:

– В первый раз ко мне приходят из милиции. Это значит, что мне нужно алиби. Меня в чем-то подозревают?

Платье не прикрывало ее коленей. Ольшак опустил глаза и достал сигареты.

– Сегодня ночью вас ничто не разбудило?

– Нет, а что? – Снова легкое беспокойство: – Вламывался кто-нибудь? Но ведь дверь была заперта.

Она взяла в руки коричневую сумку, небрежно брошенную на тахту, заглянула в нее, потом подошла к шкафу.

– Что-нибудь пропало? – спросил инспектор.

– Да нет, – Кральская взглядом обвела комнату. – Ночь я, конечно, провела дома. Я замужем, но мой муж часто бывает в командировках. Сейчас он в Варшаве и должен вернуться только сегодня вечером. Но в чем дело? Или инспекторов милиции интересует моральный облик замужних женщин? Как они проводят время, когда мужей нет дома?

– Нет, нет, избави боже!

Ольшак оправдывался, пожалуй, слишком энергично. Поэтому он переменил тему и рассказал ей о смерти Сельчика. Инспектор был уверен, что она только от него услышала об этом: слишком искренним было ее удивление.

– Жених Иоланты? Не может быть!

– Вы знаете Иоланту Каштель?

– Конечно, это моя приятельница, то есть она работает в управлении, а я в одном из наших пунктов обслуживания, но время от времени мы встречаемся и ходим в кафе…

– Когда вы в последний раз видели Сельчика?

– Я вообще его редко видела, – медленно сказала Кральская. – Иоланта как-то познакомила меня со своим женихом, и это все. Он, если хотите знать, избегал общества и ни на кого, кроме Иоланты, не обращал внимания.

– Она жаловалась на что-нибудь?

– Никогда, – отрезала Кральская. – Инспектор милиции должен это понимать. Она его любила.

Женщина вдруг встала с тахты и вышла в лоджию. Спустя мгновение Ольшак последовал за ней, и перед его глазами возникла знакомая картина: квадрат двора, выложенный бетонными плитами. Если бы эти плиты были двухцветными, они бы походили на гигантскую шахматную доску. Внизу маленький мальчик учился ездить на велосипеде.

– Я должна немедленно пойти к Иоланте, – сказала Кральская.

– В котором часу вы вчера возвратились домой?

– Так это в самом деле вас интересует? Что же, я могу сказать. Довольно поздно, около одиннадцати. И представьте себе, сразу же легла спать. А спала я, пан инспектор, как убитая, и только вы меня разбудили.

Вот и все. Очевидно, инспектор Ольшак перестал бы, хотя и без большой охоты, интересоваться Барбарой Кральской, если бы не сведения, которые сообщила некая Софья Галак. Допрашивал ее поручик Кулич. Ее фамилию еще ночью записал милиционер из опергруппы, так как она весьма активно, хотя и несколько шумно, успокаивала во дворе Иоланту. Милиционер обратил внимание на то, что Галак единственная из жильцов была совершенно одета, но Куличу она сразу, не дожидаясь вопроса, доложила, что в тот вечер даже не прилегла.

– Да, конечно, я не спала! Я никогда не сплю, когда поджидаю своего старика, а он опять напился в каком-то притоне, мерзавец! Мы живем на самом верху, лоджии у нас нет, и я поджидала его, сидя у окна…

– И что же вы увидели?

– Что-то упало из лоджии девятого этажа и грохнулось о землю. Это было, по-моему, спустя десять минут после того, как вернулся пан Кральский.

– Пан Кральский? А откуда вам это известно?

– Да, понимаете, лифт до нашей мансарды не доходит, поэтому, когда я ночью слышу, что кабина останавливается на девятом этаже, то выхожу на площадку и смотрю вниз, чтобы мой старый где-нибудь на лестнице не заснул. А с площадки видна дверь Кральских, только их дверь. Поэтому, когда я увидела, что пан Кральский возится с замком, а он у них, знаете, всегда заедает…

– Вы уверены, что это был пан Кральский?

– А кто другой мог собственным ключом отпирать дверь? Пан Кральский, как и мой, часто возвращается домой ночью.

– Когда же вернулся ваш муж?

– Он вообще не пришел, пан инспектор, утром я нашла его в вытрезвителе.

3

Обо всем этом Ольшак и доложил майору Керчу. Начальник отдела вопреки своему обычаю долго молчал.

– Хочешь продолжать это дело, Ольшак? Инспектор пожал плечами, ответ был не нужен.

– Два часа назад, – сказал Керч, – я был уверен, что ты ломишься в открытую дверь.

– А сейчас?

– Не знаю. Мужчина в сером пальто, часы, неизвестные отпечатки пальцев, адрес у того парня. Конечно, все это может ничего не значить. В то же время настораживают меня три факта: ложь Кральской, происшествие на вокзале, если, конечно, принять гипотезу, что оно как-то связано с делом Сельчика, и признание этого Козловского. Почему он сознался в совершенной краже?

– Чаще всего люди признаются тогда, когда боятся, что и так все выйдет на поверхность, – сказал Ольшак.