Кровь и Судьба. Anamnesis morbi

Марк же, не зная о планах Гарина, сам хотел пригласить Ворчуна на место в нарождающейся кардиологии ЭСХИЛЛа, но мучился тем, что это же место ждал и Гарин, поэтому, когда тот сам предложил забрать Федора к себе в ОПК, не зная о вакансии кардиолога – искренне обрадовался. Проблема решилась сама собой.

Так даже лучше. Никто не будет обижен. А захотят его друзья перебраться в кардиологию оба – там будет видно, как это устроить. Теперь все проще. Однако, они оба взялись за кровь, вот и пусть осваивают новое для себя направление.

Как и обещал, Марк потихоньку докупал необходимое оборудование в отделение переливания крови из представленного Гариным списка.

Жора собрал своих сотрудников и поставил перед ними задачу.

– Дело в том, – сказал он, – что если мы будем заниматься исключительно переливанием компонентов крови, то не будем ничем, по сути, отличаться от обычной аптеки. А нас два врача, один с опытом, второй – не дурак, и опыт этот наработает быстро. Я говорю о себе. Мы не можем заниматься заготовкой компонентов, как это делают ОПК и СПК, но все остальные методики, касающиеся лечебной работы, нам не запрещены. Потому на повестку дня выношу два главных вопроса: первый, мы будем заниматься лечебной работой, и если да, то какой? Второй, если кроме переливания и контроля использования компонентов крови мы будем заниматься лечебной работой, то отделение наше должно называться не ОПК, а как-то иначе. Я видел название удивившее меня своей громоздкостью – «гравитационная хирургия крови», где главная мысль – использование процедуры разделения крови больных на компоненты в центрифуге. Вроде, как гравитация используется, и жидкая ткань как бы «режется» на части. Но, – он сделал небольшую паузу, – я предполагаю сконцентрировать в нашем отделении разные методики воздействия на кровь, ультрафиолетом, лазером, очищать с помощью сорбентов и специальных гемофильтров, а тут уже гравитация не при чем. Поэтому нам нужно выбрать название максимально правильно отражающее суть отделения.

Милана молчала, поглядывая то на Федора, то на Георгия. Ворчун подумал и ответил:

– Жора, ты частично сам ответил на первый вопрос. Да, мы будем заниматься лечебной работой. Потому что зарплаты, которую нам определил Марк, мне не хватит на семью, и наши потребности. Значит, нам нужна халтура и лучше, если она будет официальная.

– В каком смысле – халтура? – не понял Гарин.

Ворчун усмехнулся.

– Слово «халтура» имеет церковное происхождение, – объяснил он и заодно, откуда ему это известно, – моя бабка, мама моей мамы, после гибели отца стала сильно религиозной и последние годы работает экономом при храме недалеко от дома. Эконом, это типа бухгалтера. Так вот в церкви, как в общественной организации есть, два основных источника дохода: епархиальные – то, торговля утварью, производство икон и прочего, что проходит через кассу и может быть как-то просчитано и спланировано, и халтуриальные – которые священник и его причт[28 - Общее название служащих в приходе, есть еще клир – священнослужители рукоположенные.] получают налом, минуя кассу, а при этом и не учитываемые никем. Я, конечно, не предлагаю брать мимо кассы, но у нас получается, что должны быть тоже два источника зарплаты, один – фиксированная ставка за кровь, второй не предсказуемый от числа и видов различных больных и процедур, которые мы им будем делать. Согласен? Вот фиксированный доход – это для нас троих епархиальный, а то, что получим за лечение пациентов – халтуриальный.

Милана негромко сказала:

– Я предлагаю это слово не применять, нас не поймут. Я так красиво, как вы, Федор Михайлович, объяснить не сумею, а слухи, что мы тут халтурим – пойдут. Не надо.

– Да, – согласился Гарин, – давайте поосторожнее со словами. Итак, мы разрабатываем лечебные программы, берем за основу уже отработанные другими специалистами методики, набираем свой лечебный опыт. Я поезжу в библиотеку, поищу там, что публиковалось ранее по лечению с помощью крови, кроме изестной аутогемотерапии. Мне тут, куратор набросал список разных авторов, так что копаться на годы хватит, заодно и в англоязычной литературе пороюсь. Осталось решить, как мы будем называться?

– Давайте, не мудря: «Отделение клинической трансфузиологии». – Предложил Ворчун. – Вроде бы все ясно. И с кровью связь и с переливаниями и с очищением.

– А какая еще может быть? – не понял Гарин, – зачем это слово «клиническая»? Может быть просто тогда – отделение трансфузиологии?

– Еще бывает экспериментальная, но мы никакие эксперименты делать не можем, мы не институт и научную работу официально проводить не имеем права. Все экспериментальное касается лично нас, ибо это мы берёмся за пока незнакомое дело, но пациентам нашим об этом знать не обязательно. Методики утверждены минздравом и различными НИИ, кафедрами – так что наше дело, все исполнять точно и без импровизаций. Чтобы не возникало претензий. Ясно?

– Согласен.

Совещание закончилось без голосования.

Теперь Гарину предстояло, учитывая его вторую или первую должность маркетолога, использовав свои возможности, начать рекламную компанию для созданного им отделения.

Он похвалил себя, что еще не подал заявление об отказе от этой должности. Он даже придумал, как использовать ее, чтобы Бланк сам решил отстранить Гарина от руководства рекламой.

Марк, по прежнему, подписывал счета, приносимые Гариным по принципу чет/нечет. Через два месяца с первой претензией примчался гинеколог Хегай:

– У меня пациенток кот наплакал, одни аборты… – а все газеты и журналы рекламируют только трансфу… тьфу, не выговоришь, этих – переливателей! Гарин, что – рамцы попутал? Про нас забыл? Или кроме этого отделения других в ЭСХИЛЛе нет?

Марк его успокоил, мол, отделение новое и действительно нуждалось в рекламе, дело малоизвестное, людям надо объяснять, что, зачем и почем?

Ревность – неразумное дитя гордости, как сказал Бомарше устами Фигаро[29 - Женитьба Фигаро.]. Следом за гинекологом к Марку пошли хирурги, урологи. А главный хирург центра Вениамин Эммануилович Луцкер, лично приглашенный когда-то Бланком, так же лично обратился к шефу с жалобой о беспределе Гарина. Мол, тот узурпировал права на рекламу и кроме своей этой как ее… транс… фу… никого рекламировать не собирается.

Бланк вызвал к себе Марка и Гарина и орал так, что слышали через три этажа работники кафе. Он приказал Гарину подготовить дела по рекламе к сдаче.

– Я найду, кем тебя заменить! – Тоже мне, развели тут протекцию… покрываете друг друга?! Я вам не дам центр под себя переделывать! Это моя клиника! И не вам решать, кого раскручивать, а кого нет!

Гарин стоял, наклонив голову, чтобы Бланк не видел его улыбки. Он рассчитывал именно на такую реакцию.

К этому моменту поток пациентов у него был такой, что ни закрыть, ни запретить лечебную работу без заметного ущерба для центра Бланк уже не мог. Бухгалтерия дала ему отчет, в котором доход «ОКТ» составлял ощутимый процент от общего месячного дохода.

На дворе начинался девяносто пятый год. В здании бывшего НИИ «Бог знает чего», оставалось все меньше свободных площадей. Появились и кардиологи. А сосудистая хирургия – получила выразительное название «Интервенциональная и сосудистая ангио-радиология». Марк все-таки поставил ангиографическую установку и потребовал дать рекламу с привлечением кардиологических пациентов.

Бланк схватился за голову.

– У нас ведь нет морга! За три года самостоятельной работы умер только один пациент! А сейчас это может происходить каждый месяц. Это же убьет мой центр?!

На что Марк возразил:

– С моргом мы договоримся, Антон Семенович. Свой морг нам открывать не нужно. Это решаемая проблема. Рядом три клинических больницы с базами трех институтов, две кафедры патанатомии. Людям свойственно умирать. Иногда это происходит в больнице. Я понимаю, что вы в своей гастроэнтерологии и проктологии – констатировать не привыкли, а я – кардиолог из БИТа, я посмертные эпикризы каждый день писал. Это обычное дело. Неприятное – да, но не экстраординарное. Главное в нашей работе – правильно оформлять историю болезни и помнить, что пишется она не для патолога, а для прокурора.

Бланк, много лет совмещавший должность завотделения с должностью «черного эксперта[30 - «Черными» называли независимых экспертов КИЛИ – комиссии исследования летальных исходов, которые непредвзято и честно разбирали истории болезни умерших пациентов, давали объективное заключение о причине смерти больного, степени вины медиков. Кто эти эксперты – обычно не знал никто, кроме руководства ГУЗМа, ЧЭкисты не должны были знать, кого из врачей они разбирают.]» при ГУЗМ[31 - ГУЗМ – Главное управление здравоохранения Москвы]е, очень боялся, что его центр начнут полоскать во всех госинстанциях. Каждую смерть станут разбирать под микроскопом, а он лично не вылезет из судов.

Все оказалось совсем не так страшно. Да, людям свойственно иногда умирать безвременно, но без лечения в ЭСХИЛЛе они бы умирали чаще. На сотни удачных операций могла случиться неприятность под названием «диссе?кция» или разрыв сосуда во время расширения его баллоном. Если это происходило в сердце – больной умирал от инфаркта прямо на столе. Но диссе?кции случались не чаще одного раза в год, то есть за тысячу операций – одна. И всякий раз проводился тщательный разбор хода операции и качество обследования до нее, просчет риска. Но полностью этот риск исключить невозможно, что подтверждали и статьи из зарубежных журналов. Осложнения вероятны и неизбежны у малого процента пациентов с тяжелой ишемической болезнью сердца.

На авансцену вышел юрист Гарин-старший, который положил перед Бланком и Бардиным – шаблоны «информированного согласия пациента» и договора на оказание медицинских услуг. Эти два документа надежно «прикрывали зад» хозяина ЭСХИЛЛа от жаждущих до него добраться неприятелей. А чем лучше дела шли у Бланка, тем больше этих недоброжелателей становилось в медицинском мире России.

Глава 9. Война войной, а обед по распорядку

К появлению в ЭСХИЛЛе отделения переливания крови остальные сотрудники медцентра отнеслись вполне благожелательно. Возможности клиники значительно расширялись. Эпизод с рекламным перекосом не поссорил Гарина с другими врачами. Обычная, рабочая ситуация.

Намного больше отторжения вызвало появление сосудистой хирургии и перекос в сторону лечения кардиологических заболеваний. ЭСХИЛЛ, изначально ориентированный на бескровные операции, терял свою привлекательность.

Разрушался главный принцип – что все пациенты лежали в ЭСХИЛЛе от суток до трех. Теперь же время стационарного лечения порой растягивалось до недели. Но и этот срок сильно отличался от привычных трех недель для городских больниц.

Состоялось большое собрание врачей. Бланк дал слово Бардину, чтобы Марк обрисовал новую структуру медцентра.

Марк доложил, что с девяносто второго года до конца девяносто четвертого, при поддержке МИНОРЕХПРОМА ЭСХИЛЛ развернулся в многопрофильную клинику, в которой теперь есть все необходимые отделения, кроме нейрохирургии. С начала года начали работу отделения трансфузиологии и интервенционной радиологии. Все новые отделения будут придерживаться исходной концепции – бескровность и малые сроки стационарного лечения, однако, остаются свободными еще примерно пятьсот квадратных метров на шестом этаже и Марк предлагает открыть там терапевтическое отделение примерно на сорок-пятьдесят коек с одноместными и двухместными палатами, хорошим сервисом. Главная задача этого отделения будет определена все той же концепцией краткости пребывания. Ложится необследованный пациент и получает все виды консультаций и обследований за два-три дня. Потому что коллеги знают, многие виды исследований требуют серьезной подготовки, которую дома сам пациент выполнить обычно не может. Что скрывать, часто исследование колоноскопии приходится повторять из-за того, что человек недостаточно очистил кишку, да и само исследование лучше проводить если не под наркозом, то под легким усыплением – седацией. Гастроскопия оказывается невозможной, из-за того, что беспечный человек решил, что перед процедурой чашечка кофе и гамбургер будут не лишними. А перед сдачей крови на анализы, требующие тощака, пустого голодного желудка – пациент завтракает. Это не всякий раз происходит, но случается довольно часто. И вообще, для большинства исследований материалы лучше брать у пациента сразу после пробуждения – утром, а не после двухчасовой поездки по городу.

Бланк добавил, что его знакомый артист, чуть не получил диагноз сахарный диабет, потому что за час до приезда в центр, для сдачи крови на сахар, высасывал один леденец. И объяснить ему, что всякий раз повышенный сахар в анализе связан с этим – невозможно. Только уложив его на ночь в палате – получили верное значение. Нормальный сахар!

Диспансеризация, которую когда-то проводили в районных поликлиниках, превратилась в формальность, люди считают, что она бесполезна. Центр ЭСХИЛЛ должен воспользоваться этой ситуацией и тем, кто понимает важность периодических обследований предоставить такую возможность за вполне приемлемую цену.

Перспективы развития центра ЭСХИЛЛ на текущий и следующие годы были определены.

Проблема выскочила откуда не ждали, у людей стали кончаться деньги, во-первых, а во-вторых, те у кого денег стало больше, лечиться предпочитали за границей.

Бланк собрал всех, кто что-то понимал в рекламе, финансах и психологии новых русских. Мозговой штурм длился не больше часа. Потом Бланк и Гарин-старший провели анализ предложений.

Брать на операции бандитов после «стрелок», не сообщая органам об этом – Гарин-отец предупредил, очень опасно и для репутации центра и вообще. Со спецслужбами лучше не связываться.

Надеяться на начавшуюся в Чечне войну было бессмысленно, все ранения решались военной медициной. Тревожил и факт, что стойки для эндоскопических операций начали собирать в России и были они раз в десять дешевле импортных. В Петербурге приступили к изготовлению не одноразового, но очень надежного инструментария для лапароскопических операций, а ЛОМО – стал выпускать специальные видеотрубки – телескопы, не уступающие по качеству Цейссовским.

Все это возникало не благодаря действиям правительства Ельцина, а скорее – вопреки. Ведь тому не было нужды развивать промышленность в России. Держался ламповый завод в Саранске и умирать не собирался, в отличие от Московского, который первым в отрасли «поднял лапки» следом за подшипниковыми заводами. Механические заводы, производящие товары не для оборонки – закрывались тысячами, оборудование распродавалось на металлолом или ржавело.