Комендантский час

– Закололи, а что? – ответил Виктор.

– Похоже, у них нет патронов.

– Теперь есть, ваш пистолет-то у того.

– Да, кругом напасть.

Как и до этого, в тот день рано вечерело. Мы завернули в ткань тело покойного Яна Мостицкого, которое после окончания экспедиции надо было привести обратно к Богдану Всеволодовичу.

После этого был разведен костер. Ханты предлагали свою еду, но мы с капитаном отказались. Они же отказались от нашей водки. Вскоре после окончания ужина, я и Виктор сидели в палатке. Мы то и дело собирались отойти ко сну, но адреналин от случившегося сегодня нападения не отпускал обоих. Мы вели разговоры о столице, о Сибири, о том, как могли сегодня умереть. Когда очередной обрывок разговора был окончен и наступила тишина, наконец пробудившая во мне желание поспать, Сохачевский сказал: « Господин Бегин, меня уже второй день не отпускают ваши слова, сказанные при знакомстве».

– Какие слова? – спросил я.

Капитан посмотрел на меня очень серьезно, но говорил тихо и с уважением.

– Вы, правда, считаете, что они негодяи только с нашей точки зрения?

– Если ты русский, то ты их осуждаешь. Если поляк, то оправдываешь. Вот и все дела.

– Я понимаю, о чем вы говорите, но разве вы не русский?

– Конечно, русский. И я не оправдываю их.

– Но почему вы так об этом говорите? Вас будто задевает то, что мы вынуждены их преследовать.

– Я прожил недолгую, но насыщенную жизнь, капитан. Я видел много людей, я видел много мест, я знаю, как работают относительные ценности и чего стоят наши моральные ориентиры. Я научился уважать чужой взгляд. Но вместе с как бы уважением ко всему условному, пришла и ненависть. Я пытаюсь найти безусловные, абсолютные ориентиры, абсолютные ценности.

– И у вас получается?

– Очень редко.

– Боюсь, что в мире причин и следствий нет места Абсолюту.

– Возьмем наше дело. Мы можем осуждать причины их борьбы или оправдывать, но вряд ли хоть один нормальный человек будет оправдывать методы этой борьбы.

– Вы спасаете себя, ограничивая круг людей? Огромное количество радикалов сказало бы, что и методы их борьбы чересчур мягки. То, чем вы занимаетесь, есть самообман. Нет той ценности или оценки, что разделялась бы всеми. Большинством? Да. Всеми? Нет.

–То-то и оно, капитан. Но я верю, что когда-нибудь найду тот самый Абсолют.

– Что он вам даст?

– Якорь, ведь Абсолют – это то, что не может быть обесценено. Он всегда есть, а потому к нему всегда можно вернуться.

– Вроде родительского дома? – улыбнулся капитан.

– Вроде того, – улыбнулся я в ответ.

– Не хочу вас расстраивать, господин Бегин, но ваши поиски не увенчаются успехом. Мы сыны нашего отечества, сыны своей эпохи и того общества, что нам досталось. С этим ничего не поделать.

– Человек свободен выбирать. Если не общество и его мораль, то отношение к ним.

– В этом Абсолюта нет тем более.

– Может ты и прав, Виктор. Может ты и прав….

– И все же, да, общественная мораль не безусловна. Но ведь она работает, разве не так?

– Когда-то и я смотрел на вещи похожим образом. Нет, она не работает. Когда церковь навязывает пуританскую мораль, но не может заставить собственных священнослужителей ей хоть немного следовать – это разве не пример неработающей морали?

– Вы считаете, что церковники слишком грешны?

– Нет, они как раз грешны, как все. Но ведь больше других кричат о духовности. Не зря Грозный сказал, что они хуже скотов.

– Ох, господин Бегин, да вы циник.

– Я этим не горжусь. Одно дело быть циником в 16, другое – в 40. Я страдаю от этого.

– Цинизм идет от многодумства. Если жить вещами и людьми, а не постоянно думать об их ценности, будто смотрите на жизнь свою со стороны, то все будет хорошо.

– Возможно, капитан, ты и прав.

Вновь в палатке ненадолго воцарилась тишина.

– Господин Бегин.

– Да?

– А как вы спите по ночам, если ваша голова занята подобными мыслями?

– Я? Да легко, – достав фляжку, сказал я и вновь сделал несколько глотков. – Ты только не подумай, это чтоб согреться.

– Конечно, – улыбнулся капитан.

На следующее утро мы отправились по следам, возможно, уже мертвого Людвика Мазовецкого. Мы с капитаном были напряжены, но сохраняли хорошее расположение духа. Кажется, у нас обоих было благостное предчувствие.

Пройдя на лошадях без малого 15 верст, мы вдруг увидели перед собой белые стены монастыря, стоявшего в ста метрах от замерзшей Томи.

– Это еще что такое? – спросил меня капитан.

– Я и сам не знаю, – удивленно отвечал я. – Я, в самом деле, считал, что больше здесь нет ничего вокруг.

– На карте, что мы смотрели в Приобье, тоже никаких монастырей отмечено не было.

– Может, он заброшен?

– Нет, господин Бегин, смотрите: дым!

Действительно, приглядевшись, я увидел, что над строением легко закручивались кружева дыма.