Комендантский час

Как-то раз, обедая с ним за столом, он мне пожаловался на то, что продукты пропадают. Трапезничали мы обычно в комнате, сильно похожей на эту. Тоже иконы на стенах, да потолки расписные. То, говорит, у него яйцо пропадет, то яблоко, то кто-то вишни в саду нарвёт и убежит. Ну, я и решил священника поблагодарить и найти этого вора. Павел на самом деле об этом не просил, скорее, просто делился переживаниями. Понимал он, что за время в стране, а потому хотел ситуацию эту просто отпустить, но я не дал.

Вновь леску попросил и колокольчик. Ну и опять наладил свою систему, как на том пастбище, в Краснодаре. Уже через пару дней ночью услыхал звон. Схватил нож свой офицерский, рубаху, и побежал на улицу.

Понял я, что в сарае кто-то прячется, и направился туда. Захожу, а там, в углу, девчонка. Лет 12-13. Черноволосая, красивая, невинная.

– Ты кто такая? – спросил я. А она молчит.

Я нож подвинул ближе, и она вмиг стала разговорчивой. Рассказала, что зовут её Ирит. Уже потом я узнал, что Ирит с еврейского значит – цветок. Действительно, девчушка была красивой.

Рассказала она мне про семью свою. Его отца, адвоката, мужики до смерти забили. Он своих защищал на процессах и сам погромщиков искал. Спаслась она тогда и вот выживала, подворовывая у священника. А воровство в военное время – это тяжкое преступление, карающееся смертной казнью. Так что я должен был эту девчонку застрелить или повесить. Но слишком долго я терпел воздержание. Ирит так и манила своей беззащитностью.

Я приставил к её горлу нож и начал свое дело. Сказал, что если она издаст хоть звук, то я её прирежу. Примерно через полчаса я закончил с ней и опустил нож. Её маленькое, обессиленное тельце упало на солому, вдоволь расстеленную на полу. Осознав, что натворил, я побежал к себе в комнату. Собрав все вещи, кроме нашивки нарукавной, что в болоте оторвалась, я украл лошадь и поскакал на ней в сторону города. В итоге не прогадал я: в городе были наши. Так я и спасся от правосудия.

Сергей Семёнович посмотрел на отца, который явно над чем-то задумался.

– Ну что же, раскаиваешься в содеянном? – спросил рассказчика генерал.

– Нет. Она ведь все равно преступницей была, дык еще и жидовка. Я, считай, её пощадил и в живых оставил.

– Ну, коли так, то один Бог тебе судья!

– Это точно, – сказал капитан и поднял пистолет.

Приставив его ко лбу, он закричал и нажал на курок. Но судьба вновь обошла Самохина стороной.

Капитан засмеялся и, бросив пистолет, бодро вскочил со стула.

– Что тебя так веселит, сынок?

– Да забава наша с тобой, отец, уж больно увлекательной оказалась! Хочешь сказать, тебя это всё не возбуждает? Вся эта игра?

Утюжнов глядел на сына, и кровь в его жилах стыла.

– Из человечьего в тебе остался только облик. И жизнь твоя собачья испещрена грехом.

– Пускай так. Всё лучше, чем сидеть целыми днями в имениях, читая по-французски. Вы стали заложниками собственных принципов, собственной манерности и самолюбия. Не видели ничего дальше своего носа! Не видели голодных бунтов рабочих, не видели слез матерей, которые хоронили сыновей, погибших в войну. Легко сидеть перед камином в теплом доме и рассуждать о мире, который весь такой! – сказал Сергей Семёнович, ударив себя в грудь. – И я герой своего времени, а не ты!

– Ты говоришь, что я «заложник»? Ха, да кто бы говорил? Ты убивал людей, просто из-за того, что они не поверили в призрачную мечту о равенстве, о счастье и достатке для каждого ! Это ты находишься в плену у собственных непонятных идей и незаконченных мыслей. Не такие люди, как ты, строили Россию и не таким, как ты, её унаследовать! – сказал генерал Утюжнов.

– Думай, как знаешь. Вот только доиграем. Ваш ход, отец! – сказал с неким презрением капитан.

– Ну что ж. Мир, как известно, тесен. И тот генерал, что лежал в соседней с тобой комнате, в монастыре, это я. Меня, так же, как и тебя, подобрал отец Павел. Он нашел меня недалеко от того ручья, где я утопил Сашку.

Меня, как и тебя, выхаживали сестры. Откармливали, вот только не говорили, что ещё и красных крыс спасают, вроде тебя. Как-то раз прибыл наш отряд туда. Я удивился, когда увидел своего друга – атамана Кандратьева у ворот. Как оказалось, они искали некоего капитана красных, который уже много чего натворил. Было это поутру. Вдруг выбежал во двор к гостям отец Павел, а на руках держит маленькую девочку, в окровавленном платьице.

Занесли мы её в дом, а священник говорит, что в сарае её нашел. Позже девочка рассказала, что и кто с ней сделал. Мы вбежали в твою комнату и увидели ту нашивку. Тут всё и вскрылось. Ну а щадить тех, кто врагов наших спасал, есть глупость. Всех, кто был в церкви, согнали на задний двор. Пожалели только женщин. А вот священника и помощников приговорили к повешению. Я лично отцу Павлу петлю на шею вешал. Руки дрожали, но поделать я ничего не мог. Ему надо должное отдать. Спокоен был. Стоял смирно и молитву читал.

– Значится, ты своего же спасителя убил?

– Да.

– Что ж…. Чего только эта война не заставит сделать.

Семён Яковлевич тяжело вздохнул и поднял пистолет. Оставалось всего два хода. Если выстрела не случалось, то Сергей проигрывал. Если же случался, то проигрывал генерал. Обстановка становилась всё тяжелее, но генерал не собирался тянуть. Он нажал на курок…и выстрела не последовало.

Сергей вдруг сменил выражение лица. В его глазах читались тревога и отчаяние. Генерал схватился за лицо и заплакал. Прижимая холодное оружие ко лбу, он несколько раз глухо всхлипнул, а после залитыми крупными слезами старца глазами взглянул перед собой.

– Ну, вот и всё, сынок. Прости меня, – сказал Семён Яковлевич.

– Прощаю, отец, – сказал Сергей и быстрым движением придавил столом Утюжнова к стулу. Это сковало генерала, и он не мог высвободить руку. Тогда Самохин выхватил свой пистолет и выстрелил старику в голову.

Мгновение – и тело Семёна Яковлевича повалилось на пол. Тишина застыла над местом исповеди. Сын смотрел на бездыханное тело отца и чувствовал жгучий прилив стыда, радости и энергии. Эмоции распирали закаленное войной юношеское сердце. Еще никогда Сергей не ощущал себя столь могущественно, как сейчас. Эйфория от победы в игре со смертью захлестнула красного командира, и тот стоял, смотря на тело грозного родителя, смеясь.

В комнате вскоре появились духовники, которые, при виде трупа генерала, замерли в изумлении.

– Готовьте припасы, теперь это наша деревня, – сказал капитан и отправился на выход. На столе же остались лежать 5 патронов, револьвер, сгоревшая свеча и пачка сигарет.

Крайний рубеж

Когда я пишу эти строки, моя рука дрожит так, будто вот-вот начнётся эпилептический припадок. Тремор застал меня врасплох, да так, что я позабыл вовсе о том, с чего хотел начать.

В общем, это и не важно.

Дело вовсе не в этой записке, а в том, что за ней последует. А это неотвратимо. Бумага, что вы читаете, – лишь фантик отчаянного поступка, которому общество редко находит оправдание. Меня зовут Александр Бегин, хотя вы, пожалуй, в курсе. Вряд ли вы, правда, в курсе, что моя настоящая фамилия Альшевский, но это и неважно. Трудно признаваться в этом читателю, но я больше не в силах совладать с собственной зависимостью.

Вы спросите: « Стыдно ли мне?» И я отвечу: « Нет».

Не потому, что считаю морфий злом, которое невозможно одолеть. Не потому, что нахожу в собственном прошлом оправдание для своей жалкости. Нет, просто до того, как признаться вам в собственной слабости, я признался в ней себе. Поверьте, это трудно. Особенно когда о себе ты более высокого мнения, чем другие. За то время, что я мирился с очевидным, возымел свое действие странный эффект: полная атрофия стыда. По-видимому, я все-таки нашел себе оправдание в богатом на события прошлом. И это единственная причина, по которой здоровый сон вновь вернулся ко мне.

Сейчас я сижу в гостиной своего дома и смотрю на последнюю преграду, отделяющую меня от желаемого… а возможно, и необходимого. Я гляжу на тяжелые свинцовые шпингалеты, туго сидящие в ответных планках снизу и сверху от оконной рамы. Когда я завершу свой рассказ, окна будут открыты и я выпрыгну с третьего этажа прямиком на пыльную тропинку Садового бульвара. Перед этим я приму концентрированную дозу своего любимого дурмана. Уверен, это добавит предсмертным видениям немного волшебного безумства.

Как видите, я сочинил себе не самую плохую погибель. Не обижать ведь себя перед финалом.

Тем не менее, я бы хотел рассказать вам одну историю, что, быть может, прольет чуть больше света полиции на причины произошедшего со мной. Хотя молва все равно со скоростью ветра разнесет весть о покончившем с собой наркомане, что перед смертью добровольно принял участь затворника.

Что ж, пускай.

Я не хотел быть наркоманом и уж точно не виноват в беспомощности нынешней медицины. Алкоголизм лечится опиумом, зависимость от опиума – морфием и так далее. Один доктор честно поделился со мной: « Мы ведь лечим зависимость, а не душу». Чистая правда! Душу вы лишь калечите….

Прошло много лет со времен, когда я по воле службы много путешествовал и многое видал. Я бы рассказал вам историю об одном мертвом остроге и приключившихся в нем страстях, но слыхал, что кто-то уже поведал ее широкой публике до меня. Я не расстроен. В конце концов, это не последняя интересная история, что я знаю.

Это случилось во времена, когда Сибирь уже считалась многими обжитым местом. В 1865 году в Томске, о котором я еще упомяну позже, не было ни одной железной дороги, и люди перемещались по давно объезженным путям, а зимой – зачастую по замершим рекам. Я прибыл в небольшой городок, название которого уже навсегда кануло в бездну моей памяти. Он ничем не отличался от других населенных пунктов, куда ссылали всех врагов русского государства. Из особых деталей припоминаю разве что огромное количество арестантских полуказарм для политических заключенных, среди которых было немало поляков. Заметно выделялись среди них ксёндзы, некогда провоцировавшие соотечественников на организованную борьбу и ныне ожидавшие отправки в монастыри.

Меня провели в здание администрации, где меня встретил любезнейший окружной начальник. С Богданом Всеволодовичем я был знаком не первый год, однако, разговор был сухим: чувствовалась усталость городского главы от новоявленных преступников, места которым не хватало. При нашем разговоре в кабинете присутствовал молчаливый молодой человек, которого мне представили позже.

– Александр Аркадьевич, рады, что вы прибыли так скоро, – начал разговор Богдан Всеволодович.

Он широко улыбнулся, и мне представились ямочки на его лице. Одни обрамляли кончики губ, другие же рубином украшали щеки.