Тридесятое царство

Тридесятое царство
Андрей Шевченко

«Тридесятое царство» – грандиозная сказочно-героическая эпопея. В захватывающем сюжете сложились переселение предков индоевропейцев с островов Арктики на Урал, славянские мифология, обычаи, боевая система, лечение и даже кухня, весёлые приключения героя, напоминающего сказочного Иванушку-дурочка, любовный треугольник, идеологическое противостояние людей Севера и обитателей степи, научная фантастика и чудовища-мутанты и многое, многое другое. Но главное в романе – цельные, чистые сердцем и крепкие духом люди. Такие, с которыми смело пойдёшь сквозь любые испытания, пусть даже и в читательском воображении.

Андрей Шевченко

Тридесятое царство

Он везде: в мифах и сказках, в островерхих чумах, в названиях азиатских рек и озер, в русской страсти к зимним развлечениям, в наших светлых, как полярные льды, лицах и волосах. Север… С его таинственной Горой, уходящей своим ликом в райский сад с жар-птицами и золотыми молодильными яблоками. Север…

Не оттуда ли, из глубин праславянского духа, этот могучий порыв, когда менее чем в столетие несколько тысяч русских казаков подчинили половину Азии – ту, где им сопротивлялись не люди, а древние божества холода и мрака?…

Север ждёт нас. Он ещё дремлет, но всё яснее и отчётливее его сны о том, как скованный океан освобождается и великий народ, расселившийся и на юг, и на запад, и на восток, возвращается на Родину. Время приходит…

Повесть 1. Старый вещун

Ясным весенним утром по вершине вытянутого посолонь – с Востока на Запад – невысокого взгорья, венчавшего широкую долину, ехал верхом на лошади юноша-ратник. Он с улыбкой подставлял лицо ветерку-Свежуну, будто недовольному вторжением в его владения, восхищённо озирал всё вокруг и пытался напевать, однако часто отвлекался на что-нибудь, и песня его опадала на нежную траву, как капельки росы.

– Какая приглядность в этих Землях! – воскликнул он и так зычно, что выскочил сбоку из травы и удивлённо посмотрел на хозяина пёс-полуволк. – Здоровко! Холень! Какая здесь красота! Ни Леса густого, ни топи смрадной, ни косматых асилков! Так бы и ехать до самого Прибрежья!

Посреди лазоревого Моря
Золотой остров Хорса возвышается.
Жарко – рудым цветом там ярится всё,
Заряница – Заря с дочерьми прохаживается…

А вон и Триозёрье. Видно, Яр хорошо знает дорогу.

Ездок вспомнил дядину обстоятельную запись на берёзовой коре. Всегда скупой на слова, Ярослав писал так, словно опасался и малейшей причины невыполнения своей просьбы. Эта необычность удивила Светислава, ибо совершить небольшой крюк по пути в своё селение и заехать к одиноко живущему на озёрном острове Лебедю нисколько не затрудняло. Об опасностях же и помышлять нечего. Они заканчивались в пяти – шести верстах от Леса. Поэтому предположение могло быть только одно: Светиславу надлежало проводить старика в Любомирово селение на Большое вещенье, где, возможно, решится дальнейшая участь всех их семи племён.

От таких мыслей настроение становилось ещё лучше: он не только возвращается после четырёх Лун в родное селение, где его будут приветствовать, с уважением и опасливо поглядывая на оружие, но и въедет туда с одним из мудрейших людей, который вызовет всеобщее любопытство и которого можно будет расспрашивать в пути обо всём, о чём пожелается: о травах для ран, о нравах лесных духов и о том, какие из них помогают асилкам, а какие их не любят…

Светислав повернул лошадь, и они начали спускаться по западному склону туда, где в редколесье блестело первое и самое маленькое из трёх озёр. Теперь путь пошёл по лугам, но животины нигде не виднелось. С глядня, самого высокого места, которое они недавно миновали, юноша не приметил ни одного селения. Возможно, эти выпасы использовались в летние меженные дни, когда на других трава, поедаемая коровами, не успевала отрастать, если скупились боги на небесную влагу. Хотя в прошлое лето ярых, знойных дней посчитай что и не насылалось, разве один – другой. К тому же и не мог Светислав их ощутить: и месяц светень, и месяц страдень в свой черед провёл он у границы, охраняя мирную жизнь пахарей. Лесные чудища асилки тогда словно уловили перемену в природе, то холодное дыхание Севера, которое уже сковало Острова и начало наступление на Землю: редкая ночь проходила без того, чтоб не обнажались мечи. Тишина вернулась лишь тогда, когда обозлённый гибелью восьмилетнего Пелыслава из рода Загомира, собиравшего в лесочке недалеко от селения ягоду и найденного растерзанным, Яр созвал лучших из ратников и отважно вторгся прямо в Лес на три поприща. Никогда до того люди не проникали так далеко во владения Велеса, где привычные и дружественные дубы, берёзы, ольхи часто сменялись рощами опасной бузины, зловещего терновника, колючих елей и лиственниц, расставлявших во все стороны свои кривые лапы и не пускавших дерзких всадников. По три десятка стрел тогда оставил в Лесу и он, и каждый ратник – Сокол, но враг смекнул, что за расхищения и убийство людей будет жестоко наказан. Утих на время.

Воспоминания нахлынули, вернули в привычное состояние опасливости, но вокруг только летали птицы, мелькал то слева, то справа неутомимый Холень, и Светислав опять задумался о семейном.

В этот год он впервые может после сева ездить в священную вязовую рощу, куда ближе к полудню собираются юноши и девушки всех соколиных родов, а в иной день наезжают и из соседних племён – Кречеты, Лебеди и даже Журавли. Игрища, хороводы… Где певун или гудец – посядут кругом, слушают. Рощу посвятили Ладе и её дочке – красавице Леле, и Рожаницы отплатили людям: поселили в густой листве вязов множество соловьёв, иволг, свиристелей и прочих напевниц, которые и в свет, и в мрак свистят, трелят, щёлкают, погудывают и ухают, так что и слова молвить не хочется. «Усладливо, как в Ирии», – говорила сестра Изяслава со вздохом. Однако слушать- то слушают да и знакомятся, приглядываются, а за жатвой – сговоры, смотрины, свадьбы…

И хотя в свои два десятка лет Светислав мог уже вручить приглянувшейся девице знак Лады и ожидать согласия (а ему, статному, красивому и опытному ратнику, – подумалось вскользь, – таких знаков, точно, будет вручено немало), нет, жениться он не собирался. Но юноше, которому не жутко было идти в Лесном походе дозорным и в одиночку нападать на становища асилков, не пристало робеть, разговаривая с девушками. А он робел. Хорошо, что в их четвёртой городьбе, пограничном укреплении с частоколом на границе Леса, были только юноши.

Светислав устыдился своих самодовольных мыслей, а взлетевшая пара уток – широкохвосток отвлекла его и заставила Холеня жадно посмотреть вослед и подвыть.

– Проголодался? – окликнул он пса. – Ещё версты три – четыре. Думаю, старый вещун не только травами питается, угостит нас чем-нибудь. А вот и второе озеро.

Лес сгустился. Ивы своими длинными вислыми ветвями трогали засеребрившуюся воду и плотно, как узор – край одежды, сопровождали береговую черту. Редкие осины сменились остролистами и берёзами с юной, клейкой листвой, сквозь которую взгляд проникал лишь на восемь – девять десятков саженей. Светислав на всякий случай навострил слух. Можно было наткнуться на семейство диких коров, слеповатых и напористых, или диких свиней со старым клыкастым кабаном. Он поправил плечевой пояс со съехавшим ниже лопаток тулом с луком и стрелами, привычно скользнул правой рукой по рукоятке меча, левой – ножа. Ни копья, ни кольчуги, ни тем более щита со шлемом он с собой не взял: доброго оружия в достатке было только для берёжи – таких, как он юношей – Соколов и Кречетов, охранявших приграничье от вторжений врагов, однако на груди, на поясе, был удобно закреплён цеп, подарок Ярослава на день рождения, – с короткой берёзовой ручкой, толстыми медными кольцами и тёмным билом из неизвестного металла. Яр говорил, что цеп этот был отлит гмурами, жителями горных Подземелий, у которых люди их племени в прежние времена выменивали за зерно и мясо более крепкое, чем их медное, оружие.

Холень куда-то запропал. То, что пёс не издавал никаких звуков, означало, что опасности нет, но Светислав уже привык, когда борзый и сметливый зверь обежит кругом да и вернётся, словно показывает, что всё в порядке. Здоровко по-прежнему вёз его вдоль берега второго озера. Странного берега, то резко бравшего влево и норовившего потеряться в прошлогоднем камыше, то широкой заводью перерезавшего путь, из-за чего надо было забирать далеко вправо.

Неожиданно впереди будто из-под Земли выросла-встала стена невысоких колючих лиственниц, и пришлось, чтобы объехать их, поворотиться к воде спиной. С возвышенностей Светислав примечал, что озерцо с островом вещуна лежит как раз на полуденном Солнце от двух других, и теперь досадовал тому, что надо забирать полверсты в сторону. А если там мшистая болотина? Вот и птицы приумолкли здесь: невесёлое место, несолнечное. Равнинный ветер Свежун давно отстал, потерялся в ивах, а Полуденник сюда, видно, и не залетает: сыро ему, жителю лугов и полей, в таких дебрях.

Сильнее всего Светислав удивлялся тому, что не встречал никаких примет обитания человека: ни троп, хотя бы малозаметных, ни даже сломанной веточки или былинки. Не сидит же сиднем старик на своём острове.

Вдруг юноша ощутил сбоку взгляд, устремлённый на него, и, как всегда, руки метнулись быстрее, чем мысли: миг, и он, не останавливая лошади, выдернул из тула лук, стрелу и, натянув жилу, изготовился бить. Сова… Смотрит – не видит с сухой ветки. Светь для полной уверенности осмотрелся, прислушался. Зверья вблизи нет либо затаилось. Только какой-то непонятный звук прилетел из-за лиственниц и пропал. Здоровко, чей слух был более чутким, запрядал ушами.

– Что это? – прошептал ратник, наблюдая за конём…

Тот мягко ступал по мшистой Земле и не показывал никакого беспокойства.

Снова тот же звук, но более протяжный.

– Дух великого Сокола, дай мне твои зрение и слух, дай мыслью взлететь над деревьями и оглядеть свой путь.

Шепча заговор, Светислав прикрыл глаза и – догадался: песня. Но кто может петь здесь, у жилища одинокого мудреца? Не он сам – голос юный. Угадывать однако уже не было надобности: лиственницы как будто расступились, ещё десяток саженей, и перед всадником появился узкий, с редкими кустиками лещины луг. Почти посереди его взгляду открылось совсем неожиданное: на зелёном ото мха плоском камне сидела девушка с полузаплетённой косой, в обычной одежде, перебирала цветы и негромко пела:

… В тёмном небе ликуют духи,
Чёрный бог там возвеселился:
Неразлучные бранятся дружени,
К лютой сечи идут, яряся…

Пение её изменялось едва ли не с каждым словом: то звенело, то рвалось жалостью… Конь остановился сам и замер. Светислав много раз слышал печальную повесть о соперничестве грозного Перуна и всесильного покровителя зверья и растенья Велеса, влюбившихся в красавицу дочь Дыя, но никогда эта повесть не принималась его душою так близко и сочувственно, словно всё происходило с ним самим. Вокруг него шелестели листвой осины, и, чудилось, все духи леса придвинулись ближе к краю лужка и внимают песне о своём грозном хозяине; а два-три облачка остановились у верхушки высокого осокоря и готовы нести поведанное девушкой вдаль, по всему миру, передавать своим братьям и сёстрам.

Однако ещё более, чем пение, поразило Светислава окружение незнакомки: подле неё, на камне, оцепенело сидел умиротворённый сладкими звуками здоровенный ворон, невысокую берёзку поблизости украсила целая стайка жёлто-зелёных лазоревок, а возле камня стоял и заворожено взирал на певунью его Холень.

«Уж не сама ли она Жива, богиня весны? – смутился всадник. – Человеку не может так легко покориться незнакомый зверь. Мой пёс остерегается чужих… Люди говорят: кто встречается с богами или духами, навечно впадает в забытье». От такой мысли он почувствовал холодок где-то под сердцем и проверил себя: вспомнил, для чего приехал сюда, в Триозёрьё. Всё в порядке, память не пропала.

… Так бы и стояли они со Здоровком под ветками, не решаясь прервать чудесный напев девушки, если бы она сама вдруг не крикнула весело и звонко:

– Что же смутился, добрый человек?! Не подобает скрываться в лесу и глядеть из укрытия! Или принял меня за Луговичку?! Я человек!

И она засмеялась, да так, что вспорхнули птицы и недовольно каркнул старый ворон. Холень метнулся к выехавшему из-под деревьев хозяину и виновато забегал кругом коня, словно извинялся за своё предательство.

Светислав приблизился и спрыгнул на траву.

– Вона! Сокол – буяр в Земле Лебедей!.. И пробрался не по берегу, а сквозь заповедные, заговорённые рощи! Ловок! – она вновь засмеялась, пытливо оглядела его и, догадавшись, наконец, чего ожидает гость, назвалась. – Радислава из рода Творимира.

– Здравствуй. Белые боги с тобой. Я Светислав, сын Годослава, из рода Любомира. Ищу Гостомысла, вещуна из племени Лебедей, жилище которого на острове третьего озера.

– С твоей стороны, буяр, третье, – усмехнулась Радислава его высокопарной речи. – А от нашего селения – первое. Вот оно, ты долго его искал.

Она махнула рукой вправо от себя, и юноша готов был поклясться, что озеро появилось от её взмаха. Хотя с того места, где он остановился, увидев певунью, заметить воду было невозможно из-за деревьев и кустов лещины. Луг в ту сторону сужался, и густой камыш расступался не более, чем на сажень; там стояла небольшая лодка.

– Почём ты знаешь, что я долго искал?

Светь оглядывал берег, смущаясь встречаться с девушкой глазами. А она будто чувствовала его робость и нарочно посмеивалась после каждого слова. Да и держалась Радислава не как с чужим человеком: легко и немного свысока. На вопрос сразу не отзывалась, а пристально смотрела в лицо, будто ловила слова не только слухом, но и пыталась увидеть их.

– А вот знаю. Листичи и Цветичи оповестили.

– Ты разговариваешь с духами? – Светислав опять засомневался: человек ли перед ним. Места эти хотя и открытые, да безлюдные, кто угодно может поселиться.

– Дружу. Но ты ведь хочешь спросить о другом. Гостомысл спозаранку ушёл за травами. Сегодняшний день посвящён Живе. Трава аравень в большой силе до самого полудня…