– Дружинина?
– Д-да. Яна Дружинина.
Юра переключается между проекционными мониторами. Яна неуверенно идёт к стулу посетителя и на полпути оглядывается на дверь. Та неподвижна.
– С… Г… М… Отсортировать по алфавиту.
– Дружинина, – повторяет Яна.
– Да помню, помню. Д… С… В… отсортировать по имени.
Юра находит анкету, скептически вытягивает губы, читает.
– Театральный кружок в школе… Дерматоморфинг… Это у каждого второго. А эта внешность настоящая?
Яна вжимает голову в плечи.
– Я не помню. На паспорте настоящая была.
Юра читает дальше, затем опускает монитор и внимательно, с неподдельным интересом смотрит на Яну. Та нервно разглаживает юбку на коленях.
– То есть вы снялись у шикарного режиссёра, но вашего персонажа вырезали?
Яна вежливо, но грустно улыбается.
– Я хорошая актриса.
Юра подпирает кулаком щеку и читает дальше, будто анекдот.
– Почему такой перерыв?
– Дети… Развод… Но я хорошая актриса.
Юра трёт глаза и поднимает взгляд к потолку.
– Гуревич! Сделай кофе, что ли! Тот, что обезьяны гадят! – Юра смотрит на Яну. – Ладно, дерзайте.
Яна вжимает голову в плечи.
– Ч-что?
– Начинайте, говорю.
Яна ещё больше сутулится.
– А больше никто?..
– А вам ещё кто нужен? Берлинский симфонический оркестр? Кроме меня в таком режиме никто не работает. Да и я уже… Вы пробоваться будете или нет?
Яна, не моргая, смотрит на Юру. Тот в нетерпении стучит пальцами по столу, и, чем дольше молчит Яна, тем громче Юра барабанит. Вдруг Яна меняется: улыбается открыто и счастливо, ногу закидывает на ногу и подаётся левым плечом вперёд. Лицо ее свежеет, округляется, вокруг носа проступают веснушки – Яна становится похожа на восторженную девочку-подростка.
– Ты не представляешь! Иду я, значит, мимо концертного зала, а там шум, свет, музыка. Ну, я и…
Юра машет руками.
– Стоп, машина.
Яна поникает, лицо ее меняется обратно, и только веснушки еще долго не сходят с кожи, будто звезды с рассветного неба. Юра трёт глаза.
– Вот… Вот как вы думаете, сколько из коридора так покажут?
Яна молча отстраняется.
– Все, – отвечает за нее Юра.
– А знаете, сколько людей мне так говорят с детства? Все! Но я хорошая актриса. Я… Я…
– Какая разница? Я дерматоморфинг один вижу, а мне характер нужен. Яркость. Типаж. Где это? Ой, все, летите.
Юра машет руками, Яна растерянно глядит на него.
– Пожалуйста… Ещё раз? Я не настроилась, я…
Он наклоняет голову вбок, как попугай.
– Серьёзно? Уходите. Я вас прошу. У-хо-ди-те.
Яна смотрит на него так, будто ей дали хлёсткую и незаслуженную пощёчину. Медленно встаёт и, хромая, втянув голову в плечи, идёт к двери. На полпути она останавливается.
– Да уйдёте вы или нет? – в раздражении бросает Юра.
Яна резко поворачивается с лицом немолодой, уверенной, довольной жизнью дамы и швыряет на стул сумку. Та переворачивается, содержимое веером разлетается по полу. Яна на секунду замирает, затем берет себя в руки и, виляя округляющимися бёдрами, идёт к столу. Красиво наклоняется влево и вправо, поочерёдно снимая туфли и бросая их вниз, переставая хромать. Из правой, сломанной, туфли на пол вытекает струйка крови.
– Ты? Ты не представляешь. Иду я, значит, мимо концертного зала, а там шум, свет, музыка. Ну, я и заглядываю внутрь. И все от сцены отворачиваются, и смотрят куда?
Яна лихо садится на стол, наклоняет голову и ее волосы растут, волной стекают вниз.
– На меня. Потому что я…
Волосы Яны светлеют, качаются перед лицом загипнотизированного Юры.
– Потому что я… я…
Раздаётся гудение снизу. Яна вздрагивает и смотрит на пол, где разбросаны ее вещи и где сотовый с жужжанием, кругами, ездит по паркету. Юра прокашливается, с трудом отводит взгляд от волос Яны.
– Мам! Это твой ребёнок…
Яна тихо слезает со стола и подбирает телефон. Организм ее возвращается к исходному состоянию с небольшим рассинхроном: правое бедро еще крупнее левого, правая половина волос еще светлее левой.