Дерево на твоем окне

– Теперь-то ты понял, куда попал?

– Кажется, понял…

– Если поискать, можно, конечно, найти фигурку поприличнее, но и то – из медперсонала, а они там капризные да корыстные. Капитализм, ептыть… – Санька наморщил лоб и сотворил сосательное движение губами. По крайней мере, с мимикой у него тоже наблюдался полный порядок.

– Зато свобода… – решил я его подразнить.

– Чего? – изумился Санька. – Какая свобода, Димон! О чем ты? Я про эту грусть давно уж все знаю!

– Неужели?

– А то! У нас обормот один гриппом в Израиле заболел. У него, видишь ли, температура под сорок скакнула, вот он и завибрировал. «Скорую», дурак, вызвал. Они, конечно, приехали, увезли, но как узнали, что он не свой, да еще без страховки, тут же и сбросили в коридоре. Прикинь, сутки мужик пролежал на полу! И ни одна собака близко не подошла! У нас бы уборщица аспирину дала или врачуган какой поинтересовался, а там хренушки! – Санька яростно потряс перед моим лицом пальцем. – Сам, короче, оклемался и уполз. А потом еще, прикинь, счет прибежал по почте. За скорую и место на полу. Вот такая, ептыть, у них свобода. И у нас такая скоро будет… – Санькины брови вагончиками сердито столкнулись на переносице, снова раскатились в стороны. – Только я, Димон, к этим вещам проще отношусь. Что бизнес, что политика – все по большому счету говно. По мне – так тот строй лучше, где старикам хорошо и яблок дешевых полно. Про это еще Задорнов толковал – и правильно, между прочим! Где деткам дают возможность на великах гонять, и где женщины добрые да отзывчивые. Думаешь, чушь несу?

– Почему же? Совсем даже не чушь.

– Вот видишь! А нынешних шмарочек добрыми сложно назвать. Все как одна жилплощадью интересуются. А уж деньги так научились считать, что любое желание пропадает. Подари им букетик, они шубу норковую попросят! Или колье какое… – голос Саньки горестно дрогнул. – Дети-то наши, конечно, привыкнут, а мы уже все – ржавь и лом. Только в переплавку годимся.

– Брось, – постарался я утешить соседа. – Все, что ни делается, все к лучшему.

– Но мир-то ведь катится!

– Это, смотря, чей и куда.

– Да у всех, Димон, катится! У всех – и в одно и то же отхожее место. Потому как с бабами нынче полный абзац. Причем – как внутренне, так и внешне.

– То есть?

– Ты сам приглядись, – что ни грудь, то слезы. Либо, значит, напрочь отсутствует, либо силикон. Ляжек нет, одно желе. А женщина без хороших ляжек – что машина без колес! – Санька по-змеиному зашипел, вдыхая и выдыхая воздух. – С мозгами – еще хуже. Раньше-то, помнишь, наверное, при тоталитарном режиме – на трамваях ездили, книжки читали, на физмат рвались. Да что физмат, – с последней вешалкой можно было про Луну потрендеть, про Шукшина с Гагариным или человека снежного. Сейчас иной коленкор: куда ни плюнь, кругом экономисты с юристами, а кто не юрист, так ножки перед начальством раздвигает. В головенках – циферки, в мечтах – яхты с машинами. И прикинь, все норовят сразу на иномарку скакнуть. Это они, типа, перед мужиками так выдрючиваются: мол, у них права и власть, а у нас шиш с пеплом… – Санька грустновато примолк. То ли вспомнил о чем-то своем, то ли устал от непростой философии.

Пользуясь нечаянным затишьем, я более внимательно оглядел окрестности. Судя по тому, что канавы со рвами закончились, территорию нового санатория мы успели покинуть. Теперь дорога тянулась по уютной деревенской улочке, и шеренга неработающих фонарей провожала нас безмолвным караулом. Лениво кашляли собаки, и в небесных сгущающихся чернилах все чаще мелькали тени летучих мышей. Некоторые из них умудрялись скользить прямо над нашими головами – то ли играли, то ли приглядывались к незваным гостям. Хотел бы я знать, кем мы были для них – страшноватыми монстрами или еще одним медлительным явлением природы. По крайней мере, в скорости мы им безнадежно проигрывали. Я успел подсчитать, что пока мы двигались от одного фонарного столба к другому, эти летуны успевали заложить над нами с дюжину виражей. Оставалось только радоваться тому, что поселок принадлежал к разряду карманных, и даже при таком улиточном продвижении путь наш долго не затянулся. Очень скоро мы оказались возле живописных развалин.

Сталинские соколы

– Вот оно – старое здание санатория, – не без торжественности объявил Санька. – Тоже, между прочим, «Самоцветом» называлось. Мы-то сейчас в новом прохлаждаемся, а тут прежний корпус – аж с сорок девятого года. Хочешь верь, а хочешь нет, но построен по именному указанию Иосифа Виссарионовича.

– Не может быть, – вяло усомнился я.

– Может, Димон! Еще как может! Он ведь только и знал, что ездить в Кунцево да на озеро Рица. Видать, надоело. А тут ему про Урал нашептали, объяснили про целебную грязь. Кроме грязи здесь, конечно, больше ничего не наблюдалось, но вождь клюнул. А может, чуял уже, что недолго ему вековать осталось…

Мы остановились возле развалин. Разглядывая широчнный фриз здания колонны, пилястры и уцелевшую лепнину с гербом Советского Союза, я поневоле впал в задумчивость. Собственно, всей информации у меня и было: сюда, в «Самоцвет», собиралась Настя. Кто-то расхвалил ей курорт и тоже не забыл помянуть про намерение вождя отдохнуть среди сосен Урала. Однако не вышло. Сначала удерживали «безродные космополиты» да необходимость восстанавливать разрушенное войной хозяйство, потом происки Шостаковича с Прокофьевым, а после пошла завариваться каша в расчлененной Корее. Жизнь не притормаживала ни на секунду, выпекая одно событие за другим. То и дело норовили взбрыкнуть Китай с Албанией, не оправдал надежд новоиспеченный Израиль. А после грянул пасмурный пятьдесят третий с его неловким переворотом и подозрительной гибелью великого инквизитора. Вот и получилось, что со строительством «Матросской Тишины» вождь успел, а с грязевой лечебницей припоздал.

Впрочем, время было суровое, и санаторий все равно построили – причем в рекордные сроки, выбрав место на скалистых берегах реки Реж, эшелонами нагнав сюда строителей-арестантов. Чуть позже те же эшелоны, но с другими вагонами, повезли сюда на лечение сталинских питомцев. Соколы и соколята, так их тогда называли. Они и не ведали, что порхать им оставалось очень недолго. Уйдя в иной мир, вождь повлек за собой и большую часть своей плечистой гвардии. Кукурузный секретарь с сокольим племенем особо не церемонился, и в качестве курорта уральские земли более не рассматривались.

Капали месяцы, текли годы, – санаторий ветшал. В запустенье приходил главный корпус, на метр с лишним обмелело грязевое озеро Молтаево. И все же окончательный кирдык санаторию настал в шестьдесят пятом, когда решено было построить новое здание – более комфортное и более скучное. Во всяком случае, разницу между старым и новым я имел возможность наблюдать воочию. Новое поражало размерами и убивало безвкусицей, в старом – полуразрушенном и опустошенном – поныне угадывался страшноватый и загадочный космос убежавшего прошлого. Мы стояли над развалинами и молчали. Соответствующее настроение усиливала спустившаяся на землю вечерняя тишина. Для меня, вечного горожанина, это само по себе было в диковинку, и потому особенно остро воспринимались звуки, исходящие от древнего санатория. Черные окна напоминали бойницы, и казалось, кто-то там временами бродит – то ли призраки мерзлых лет, то ли здешние бомжи.

– Это пацанва, – угадал мои мысли Санька. – Тут под зданием подвалов прорва, – вот они и ползают туда стаями.

– Странно… Что им там делать?

– Как что? Тискаться, само собой. Взрослые-то сюда носа не суют, так что никаких помех. – Санька лениво бросил камушек в сторону здания, но не докинул. – Мне один козырь рассказывал, что у них там и койки с матрасами, и столы с табуретами. Так что пацанва не скучает, бегает сюда практически каждый вечер. Аккурат – в это самое время.

– Ты что, следишь за ними?

– А чего следить! Они и не скрываются. Дело-то молодое, азартное. Прикинь, старше четырнадцати ни одного нет. Тинэйджеры, блин. Малолетки… – Санька в сердцах сплюнул. – Эти, не сомневайся, найдут, чем себя развлечь.

Я задумчиво глянул на него.

– Думаешь, они умеют развлекаться?

– Ты шутишь? Еще как умеют! Картишки, ширево, то-се… Могут клею порадоваться, а могут и бухлу с сексом… Чего так смотришь? Первый раз слышишь? – Санькино фырканье напоминало уханье филина. – Это мы с тобой в вагину женскую после двадцати лазить учились, а ныне – век акселератов, тайны интима в десять лет постигают. Интернет, ептыть, – он и сюда добрался!

– Мда… – я поглядел в сторону темнеющей махины леса и подумал, что издалека он напоминает припавшего к земле мохнатого зверя. Желание говорить о подрастающем поколении начисто пропало. – Слушай, а ты вот про грибы толковал…

– Ну?

– А как здесь с рыбалкой. Рыба в реке еще водится?

– Откуда мне знать? – Санька пожал плечами. – Старики из местных вроде сидят с удочками, только я лично сюда за другой рыбалкой приехал… Кстати, уже и время подступило.

– В каком смысле?

– В том самом, – Санька постучал расплющенным ногтем по ручным часам. – Через полчаса начнется караоке, потом свет потушат, объявят пляски-таски. Тухловато, конечно, но все веселее, чем в ящик пялиться… Так что давай разворачиваться.

– Нет, Сань… – я мотнул головой. – Ты иди, я здесь еще покурю.

– Чего ты? – искренне удивился Санька. – Или задумал чего? Так зря это, сразу тебе говорю. Женского контингента здесь нет, а вот говна по углам – выше крыши. Разве что пятиклассницу какую склеишь, но учти, это статья. Им, соплякам, можно, а нам нет.

– Да мне другое, – успокоил я соседа. – Тишину послушать, воздухом подышать. Я ведь только-только после города. Привыкнуть надо.

– Ах, это… – Санька упихал свои длиннопалые кисти в карманы, ловко и далеко циркнул слюной. – Ну, давай дыши. Только не заблудись потом. Дорога тут, конечно, одна-единственная, но станет темно – поплутаешь.

– Ничего, выберусь.

Санька покачал головой.

– Смотри, я предупредил… Если что, дождись луны, посветлее станет.

Кивнув на прощание, Санька заковылял по дороге. Я глядел ему вслед и наблюдал, как он растворяется в сгущающихся сумерках – все равно как кусок сахара в черном кофе. Еще немного, и я остался с санаторием Иосифа Виссарионовича один на один.

***

Я продолжал молчать, хотя та же Настя, наверняка, назвала бы это беседой. Между мной и чем-то, что осталось здесь после Него. Хоть и не ездил сюда вождь и, возможно, даже не собирался, но печать его имени, словно тень грозовой тучи, успела лечь на развалины. Невольно подумалось, что вздумай он все-таки посетить «Самоцвет», поселок превратился бы в подобие Мекки. И рекламы бы никакой не понадобилось.

Переместившись чуть левее, я всмотрелся в широченный зев стенного провала. Взгляд выловил из полумрака бледные тела колонн, остатки свисающей с потолка проводки, просторный пол с сохранившимся кое-где паркетом. В этом зале наверняка проводились собрания, а может, даже танцевали под музыку оркестрантов. Само лечение, верно, проходило в дальнем крыле, сразу за столовой, а это место отводилось под различного рода торжества.

Исследовательский дух все больше овладевал мной. Я не изучал кладку и не бродил под щербатыми сводами – я просто внимал звукам и шорохам, проистекающим от здания, глотками впитывал ауру той далекой эпохи, что на одних наводила ужас, других заставляла петь гимны и пить горькую.

Со зрением тоже творилось занятное. Я воочию видел фигуры людей, прогуливающихся между уцелевшими колоннами. Ладонями они оглаживали на себе мундиры, а справа и слева от них семенили улыбающиеся матроны. Пожалуй, они имели право на улыбку – то время казалось им лучшим из всех. Оно познакомило их с бдительным страхом, но оно же наделило их невиданной властью – властью, которую знавали разве что в древнем рабовладельческом мире. Собственно, для того и создаются империи, чтобы наслаждаться кушаньем под названием «власть». Блюдо – откровенно плебейское, но голову кружит почище водки. И подсесть на него проще, чем на наркотики. Только раз и стоит попробовать. Не зря толкуют, что испытание богатством выдерживает половина людей, испытания властью не проходит никто. Для того и режут президентские сроки, для того и меняют сенаторов с депутатами. Власть – гигантская коптильня, над которой, скукоженные и подсушенные, вывешиваются лоскутки душ. Чтобы обуглиться и сгореть, времени требуется совсем немного…