Дерево на твоем окне

– Я вот что заметил: люди в последнее время необщительными стали. Каждый в себе и о своем. Точно улитки в раковинах. Вы согласны?.. – он вольготно перебросил одну ногу поверх другой. – Кому как, а мне так это не нравится. Точно в пустыне живем. Изоляция хуже, чем в камере. Чего киваете? Согласны?

И, разумеется, Мила снова кивнула. По всей видимости, ей это было легче, нежели произносить сложные малоубедительные фразы. На фоне ее односложных кивков речь горбоносого выглядела еще более цветисто:

– Простите, не люблю ругаться, но иногда прямо злость берет. Мы с вами что, не люди? Не имеем права слово доброе друг другу сказать? Имеем, конечно! Так на черта отгораживаться друг от дружки? Вон сколько заборов понастроили – все города как зоопарки какие. Еще и копим, копим при этом. Сперва на ковры с холодильником, потом на машину с дачей… А чего копить-то? В могилу все равно не унесем. Согласна, да? И правильно. Ты не то, что другие, я сразу заметил. Сначала по глазам, потом по улыбке. Нет, правда, ты хорошо улыбаешься…

Переключение с «вы» на «ты» произошло абсолютно незаметно. По крайней мере, Мила не возмутилась и не стала поправлять соседа. Значит, дело действительно шло на лад.

На секунду я прикрыл глаза, и вдруг отчетливо увидел горбоносого пассажира в тюремной камере, в окружении сутулых подельников, с кружкой свежего чифиря в руке. От такого видения меня даже передернуло. Ведь точно сидел! И такие же речи толкал, привлекая сторонников, усыпляя потенциальных недругов. Конечно, не Троцкий, не Бухарин, но определенные таланты у мужчины, безусловно, присутствовали.

– У других ведь что? На теле рыжье, брюлики разные, а в глазах холодок. Пусто там, понимаешь? Или депутата одного видел недавно. Живот – как три моих, заколка бриллиантовая, а говорит так, словно пиявок наглотался. Брезгливость у него к нам, понимаешь? Будто с крысами приходится общаться. То есть это он нас за крыс держит, представляешь? Ну, а ты – другое дело! У тебя глаза, как два изумруда… Ты не улыбайся, я правду говорю! Люди вон слышат – подтвердить могут. Ты пойми, Мил, я вот так в лицо врать не умею. Если что говорю, значит, правда. Скажи, Серж, ведь так?..

Я наблюдал за этим говоруном и продолжал удивляться. Наверное, где-то даже завидовал. Во всяком случае, я бы так точно не сумел. Даже если попутчица оказалась бы эстрадной дивой. Для него же это было очевидным пустяком. При этом тактика горбоносого оставалась предельно простой. Главное было не делать пауз, и само собой получалось некое подобие гипноза. Возможно, рыжеволосой Миле не слишком хотелось его слушать, но она слушала, и рука ее, украшенная одним-единственным перстеньком, поневоле тянулась к семечкам. При этом шелуху она бросала не на пол, а в банку из под пива, услужливо подставленную собеседником. Шло вполне дружеское общение, и в этом таилась своя незамысловатая логика: подобие гипноза рождало подобие дружбы.

Между тем, приятель горбоносого также переместился поближе к женщине. Роли у них были отменно распределены, и когда было нужно, он кивал и поддакивал, легко откликался на «Сержа» и «Сержика», не забывая при этом бдительно поглядывать вокруг. Глаза у него оказались по-рыбьи снулые, а ноги в кроссовках почему-то напомнили мне конечности скаковой лошади. Несколько раз рыбьи глазки задерживались на мне. Конечно, я пытался демонстрировать равнодушие, но до талантов горбоносого мне было далеко. По крайней мере, любопытство мое не укрылось от внимания «Сержика». Спустя некоторое время, он перегнулся через спинку сидения и что-то шепнул горбоносому приятелю на ухо. Тот деловито кивнул и пусть не сразу, но вскоре зацепил меня изучающим взором. Сначала вскользь, а после и в полную силу – пронзив точечками зрачков, словно воровской заточкой. Я вовремя успел прикрыть глаза, но этот прощупывающий рентген ощутил даже сквозь веки.

Чуть позже парни хозяйски поднялись и вышли в тамбур покурить. А может, обсудить дальнейшую политику. Возможно, им негде было ночевать, и отзывчивая Мила их крепко заинтересовала.

Конечно, это было не мое дело, но я все-таки воспользовался моментом и немедленно пересел к дамочке. Дернувшись, она поглядела на меня с тревогой. Часть семечек из ладони просыпалась на колени. Чувствовалось, что последние годы не внесли в жизнь рыжеволосой Милы успокоения. Нос ее по-прежнему был смешливо вздернут, но в уголках губ и глубине глаз угадывалось совсем иное. Скорая близость того неуютного, что зовется старостью…

– Вы меня, конечно, извините, – пробормотал я, – но это явные блатари. По-моему, они имеют на вас виды.

– И что? – Мила испуганно приоткрыла сухо накрашенный ротик, и я явственно разглядел паутинку складок на ее лице. То ли она много плакала в жизни, то ли наоборот – столь же много улыбалась.

– Ничего. Просто будьте осторожнее.

– А вы сами-то кто такой?

– Пассажир. Обыкновенный пассажир, – я неловко улыбнулся и вновь осознал, что у горбоносого это выходило гораздо естественнее. Воистину мимическая гимнастика – непростая наука!

– Ну, и зачем сюда пересели? Это место занято.

– Знаю. Потому и пересел.

– Зачем?

– Да вот, наблюдал за вами. Ммм… Сочувствовал.

– А чего мне сочувствовать? – Мила немедленно ощетинилась. – У меня все хорошо!

Я сконфузился. Попытка оказалась неудачной, дамочка меня явно не восприняла и не услышала.

– Что ж, извините еще раз…

Я возвратился на место и успел вовремя. Курильщики как раз покидали тамбур. Уже через пару мгновений я услышал возбужденный голос горбоносого:

– Короче, так: мы с Сержиком обсудили все, и я ему прямо сказал: Милке надо помочь. Скажи, Сержик!.. Видишь – кивает. Такой же, как ты кивальщик… Чего смеешься? Я правду говорю. Так ему и сказал: пусть я не поеду в родной Соликамск, но Милке помогу. Сержик знает: мое слово – гранит! – как бы нечаянно горбоносый вынул из кармана военный билет, рассеянно покрутил в руках. Глядя на него, я поймал себя на мысли, что наличие подобного документа поневоле вызывает уважение. Еще один устаревший стереотип: военные не лгут, значит, им можно и нужно доверять…

– Так что, Мил, не волнуйся. Поможем перевестись в наш мебельный и с жильем устроим все в лучшем виде. У нас там как раз имеется свободная квартирка. Соседка Клава сдает. Две комнаты, третий этаж. И что важно – женщина славная. Шепну ей словечко – снимешь за малые деньги…

Слово «деньги» в устах горбоносого прозвучало особенно завораживающе. Более привычно было бы услышать «бабки», «капуста» или «лавэ». А интеллигентное «деньги» почти резало слух. Я заметил, что монологу говоруна внимают и другие пассажиры. Скорее всего, это тоже было элементом гипноза. Слушать языкастого пассажира было необъяснимо приятно, и, безусловно, этот тип умел внушать доверие. В нем угадывалась некая надежная прочность – та самая, которой так не достает женщинам. Очень скоро проявление искомой «прочности» нам пришлось пронаблюдать воочию.

Неподалеку от нас молодой парень спортивной наружности без конца играл в электронную игрушку. Смартфон, пи-эс-пи или что-то из той же серии. Так или иначе, но каждые пять секунд со стороны игруна долетал победный перезвон бубенцов. Это нервировало, и в определенный момент горбоносый решительно поднялся. Дернувшемуся Сержику незаметно кивнул, то ли успокаивал, то ли напротив подготавливал к предстоящей акции, сам же неспешно приблизился к парню.

– Можно отвлечь, родной?

Спортсмен поднял голову, прыщавое и широкоскулое лицо его отразило недоумение. Родным его явно не называли с момента рождения. Даже родственники и даже знакомые девушки. Но горбоносый на этом не успокоился.

– Вот смотри, – движением фокусника он вынул из кармана пиджака расписанную под хохлому зажигалку, щелкнул металлическим клапаном. – Нажимаю вот так пальчиком, – начинает играть. А если тут придавить, то огонек получается уже без музыки. Прикидываешь, к чему веду?

Спортсмен покачал головой.

– Я это к тому, родной, – горбоносый терпеливо улыбнулся, – что нельзя без конца терроризировать слух граждан. В твоей балалайке тоже ведь можно, наверное, отключать музыку? Вот и отключи, сделай милость.

Все было сказано предельно вежливо и доходчиво. Не добавляя более ни слова, горбоносый вернулся на место. Он победил и знал это. Во всяком случае, музыки мы больше не слышали, – крепыш все понял правильно. Горбоносый же, закрепляя победу, протянул свою необычную зажигалку соседке.

– Это тебе, Мил, дарю на долгую память.

– Зачем же? Я не курю.

– Знаю. Только это вроде талисмана. На счастье. Будешь выщелкивать огонек, меня вспоминать…

В голосе горбоносого прозвучала патетическая грусть, и мне стало не по себе. В сером этом коршуне явно дремал неслабый актер! Чуть помешкав, я поднялся и вышел в тамбур. Прикрыв за собой дверь, бессмысленно уставился в окно. Я тоже никогда не курил и теперь сожалел об этом. Занять себя было абсолютно нечем, и никакие мысли в голову не шли. Я даже не знал, о чем сейчас думаю – и думаю ли вообще. Вполне возможно, это был еще один миф, уверяющий нас в том, что люди способны думать. Иначе, зачем бы им убивать время всевозможными ребусами, кроссвордами и сериалами? Добавьте к этому алкоголь, компьютерные игры, сигареты – и картина безысходности станет вполне законченной. Кажется, еще Шопенгауэр определял курение, как суррогат мысли. Дескать, очередное подобие сахарозаменителя. Впрочем, в его век сахарозаменителей еще не создали. Все-таки были на планете неплохие времена – дремучие, чистые, без силикона и консервантов. И отношения выясняли не в судах, а на частных ристалищах. С помощью шпаг, мечей и револьверов. Спорные времена, непростые, но в нашем цивилизованном веке нашлось бы множество людей, что не отказались бы жить в те блаженные годы.

Конфликт местного значения

Артиллерийским снарядом бухнула дверь, и в тамбур зашла знакомая парочка. Снулый Сержик немедленно занял позицию возле выхода, спиной перекрыв желтоватое стекло, а горбоносый сделал вкрадчивый шажок в моем направлении.

– Здорово, инженер! – его глазки ощутимо укололи. – Ты, говорят, не только инженер? Еще агитировать пробуешь?

Я вздохнул. Стало ясно, что Мила проболталась.

– Чего вздыхаешь? Не нравятся мои слова?

– А что ты хочешь от меня услышать?

– Так это не я, – ты чего-то хочешь. Или завидно, что Милка на меня запала? Ну?.. Чего молчишь? Презираешь?

А я и впрямь молчал. Презирать – не презирал, но и сказать мне было нечего. Я уже предчувствовал, что беседа выйдет насквозь глупой. Впрочем, у таких, как он, на это был свой точный расчет. Как известно, демагоги к логике обращаться не любят – своих оппонентов берут энергией и напором.

Между тем, горбоносый приблизился вплотную, дохнул в лицо застарелым табаком.

– Она тебе кто, в натуре? Знакомая? Подруга? – веки его нехорошо сузились, вмиг превратив в оборотня из якудзы.

– Сестра, – неловко пошутил я. – Троюродная.

– Ты мне шнягу не гони. Сестру он нашел! – горбоносый продолжал давить взглядом. Сила его глаз казалась вполне ощутимой, и можно было не сомневаться, что гипнотизер из горбоносого вышел бы отменный. – Ты сам-то кто? Кусок из столичных или местный фраерок?

Я не ответил. Это была не моя лексика, и я ничуть не сомневался, что на этом поле собеседник побьет меня любыми фигурами.