Стас похлопал себя по карману.
– Аналогично.
– Что с гостями? – поинтересовался Тимофей. – Не пойдут, часом, нашей дорогой?
– Гости уже внутри. В том-то и закавыка, что начать они могут в любой момент. Главное, чтобы сработала записка.
Стас фыркнул.
– Не понимаю я этих ребусов, Гепард! Почему бы не сообщить ему обо всем напрямую? К чему городить огород?
Дмитрий кисло улыбнулся, припомнив, что нечто подобное днем раньше спрашивал и он.
– Салапет ты, Стасик. – Он вздохнул. – Не понимаешь большой стратегии. Мы не мстители с большой дороги, мы – негласные представители закона.
– Вот именно, что негласные! – загорячился Стас. – Без того на работе зажимают в струбцины – то нельзя, это. Вон Тимофей знает, как с нас спросят за самодеятельность.
– Да на костре сожгут.
– Ага, а прежде живьем распнут и вопросов мешок хороший на голову ссыплют.
– Чего ж вы со мной поперлись?
– Ладно, не дави на диафрагму. Без того тошно.
А я так считаю: с этой шпаной валандаться нечего! Не терпится им мочкануть друг дружку – хрен вам в помощь! Но коли уж вмешиваемся, почему не поступить проще? Взять да позвонить по обычному телефону?
– Во-первых, по телефону, он не поверит, – объяснил Дмитрий. – Бай – главный советник во всех его делах и пашет на Шмеля уже лет десять. В их среде это срок солидный. А во-вторых, они ведь тоже конспираторы. Вся связь идет через первого помощника, а первый помощник у Шмеля кто?.. То-то и оно. Все тот же Бай. Поэтому и вынуждены прибегать к запискам. Одну он получил вчера, вторую получит сегодня. В любом случае Шмель должен понять, что все всерьез и это не шутки пьяного мишутки… Мы вмешиваемся только на последнем этапе.
– А если не успеем?
– Не успеем, значит, не успеем! – отрубил Тимофей. Ему ночная операция тоже не слишком нравилась. – Не велика печаль, если кончат воровайку.
Дмитрий осуждающе покачал головой.
– Неважный настрой, сеньор-майор.
– Какой уж есть! – Тимофей вздохнул. – Скверный запашок, Дима. И осведомленность эта, честно скажу, подозрительна. – Он кивнул на схему. – Может, ты в курсе, откуда у Рассохина все эти бумажки? И время до минут известно, и фамилии все до одной.
– Вот и займешься этим, когда закончим.
– Почему – я?
– Потому что ты офицер ФАПСИ и справишься с этим проще простого.
– Во-первых, я в краткосрочном отпуске, а, во-вторых, даже если справлюсь, толку от такой информации уже не будет. Мы-то головенками сейчас рискуем!
– Помнится, раньше тебя подобные мелочи не интересовали.
– Раньше я молодой был, глупый. К тому же без семьи, без сына. А сегодня грохнут не за понюх табаку, и кто моей Аньке зарплату носить будет?
– Типун тебе на язык! – Дмитрий хлопнул товарища по литому плечу. – Хватит ныть. В первый раз, что ли?
– В том-то и дело, что не в первый, – Тимофей придвинул к себе схему. – Ладно, Гепард. Показывай, кто там у нас на этажах дежурит? Мне же этих цуциков снимать.
– Давай посчитаем…
***
– Не заснули еще?
– Как можно, ангел мой. С такой-то хреновиной в руке. – Шмель кивнул на опустевшую капельницу. – По-моему, пора.
– Не волнуйтесь, сейчас все сделаем.
Томочка заперла за собой дверь, аккуратными шажочками приблизилась к койке. Стройненькая, невысокая, в укороченном белом халатике. Склонилась над лежащим намеренно низко, умело выдернув из вены иглу, приложила к ранке тампон. С той же величавой неспешностью свернула прозрачные трубки, ваткой отерла краешек запятнанного кровью табурета. Наблюдая за манипуляциями медсестры, Шмель непроизвольно переместил руку, ласково погладил колено медсестры.
– Красивые у тебя ножки, Томочка.
– И только?
– Не только… – рука его скользнула выше, заставив девушку вздрогнуть. Шмель улыбнулся. Главное достоинство Томочки в том и заключалось, что заводилась девочка с полоборота. Ни тебе лишней болтовни, ни предварительной подготовки.
Совершая круговые движения, пальцы Шмеля коснулись краешка трусиков, легонько постучали, словно испрашивая разрешения на вход.
– Штрундя ты моя ласковая! Честное слово, без тебя я бы с тоски тут умер.
– Так уж и умерли… – Прерывисто дыша, она чуть повернула голову, ноги расставила пошире. – Пожалуйста, сожмите руку в локте. Кровь же потечет!
– Пусть течет, у меня ее много, – пальцы Шмеля преодолели сопротивление тугой резинки, продвинулись выше, утонув в мшистом интимном покрове. Томочка продолжала стоять как ни в чем ни бывало. Только глазки накрашенные чуть прикрыла, да за стойку с капельницей ухватилась покрепче.
– Ах, ты моя мягонькая!..
Шмель и сам на секунду зажмурился.
В жизни халявы нет, – это он изведал давно. Хочешь быть богатым, – потрудись, а собираешься заработать авторитет – умей наказывать. Прилюдно и без оглядки на закон. Этому он успел научиться. За то и отбарабанил добрую треть жизни за колючей проволокой. В серных и нездоровых лагерях за Сургутом приобрел букет всевозможных болячек, начиная с классического туберкулеза и заканчивая полной потерей зубов. Таким образом – кашель, протезы и ноющие суставы представляли собой обязательное приложение к званию вора. Потому и приходилось время от времени заглядывать в городские клиники, позволять эскулапам просвечивать себя насквозь, слушать и вертеть, как какого-нибудь бесправного студентика. Шмель ненавидел больницы, однако понимал: без очередной порции капельниц и уколов его скрутит в несколько лет. И потому на недельку другую позволял арестовывать себя на собственной даче, разрешая тыкать иглами в вены и ягодицы, литрами усваивая сдобренные лекарствами физиологические растворы. В свои сорок девять он уже отлично знал, что такое утро и вечер дряхлого пенсионера. Временами после особенно утомительных дней он начинал чувствовать себя полной развалиной, и лишь по женской части здоровье его пока не подводило.
– Ну что, задержишься? – Он улыбнулся, демонстрируя дорогую зубную керамику.
– Ага, – чуть приоткрыв глаза, Томочка улыбнулась в ответ. У медсестры в отличие от него с зубами наблюдался полный порядок. Правда губки были излишне пухловаты, и помаду девочка любила без меры, зато не просила никаких денег. То есть Шмель мог бы дать, скупостью он никогда не страдал, но как пели незабвенные «Биттлз», любовь – товар неконвертируемый и за денежки не покупается. А потому, прибегая временами к услугам путан, Шмель все-таки больше уважал встречи на добровольной основе, роли «покупателя в супермаркете» предпочитая «мужчину-завоевателя». Да и женщины при таком раскладе воспринимались действительно как женщины, а не как одноразовые игрушки. Томочка была именно из таких, – вечно голодная и вечно готовая к соитию. Возможность лишний раз ощутить в себе мощь и движение мужского естества сводила ее с ума, и она даже не думала скрывать это. Оттого и носила на работе несоразмерно короткий халатик, потому и обходилась без колготок. За вызывающий вид ей, разумеется, влетало от начальства, однако до серьезных репрессий дело не доходило. Главврач, по счастью, был мужчиной и к подобным вещам относился снисходительнее своих помощниц. Шмель не без оснований подозревал, что и в больнице Томочка работала исключительно по причине неиссякающего успеха у многочисленных пациентов. Девальвировал рубль, летели вниз акции «Майкрософта», но женские прелести сохраняли свою непреходящую ценность. Кстати сказать, предложи ей Шмель денег, вполне возможно, она бы его просто не поняла.
Рывком поднявшись с кровати, вор небрежно обмотнул бинтом кровоточащую руку, в нетерпении стал расстегивать пуговицы на ее халатике. Эффект был такой же, как если бы он распахнул окно. Шторки разъехались, нагое солнце ударило по глазам. В своих подозрениях Шмель не ошибся. Даже приезжая к нему на дачу, девочка экономила время. Под халатиком у нее ничего не оказалось.
– Бросала бы ты свою больницу, а! Будешь жить здесь, как царица! – Шумно дыша, Шмель стиснул медсестричку покрепче, ладонями жадно зашарил по гладкому телу.
– Может, и перееду… – Медсестра обморочно закрыла глаза, потянулась к нему губами. Сейчас она готова была соглашаться с чем угодно.
– Ах, ты мой цыпленочек! – Не снимая с нее халата, Шмель развернул девушку к себе спиной, заставил наклониться. Она не перечила, подчиняясь любому его желанию. Тело едва прикрытое завораживало Шмеля куда больше откровенной наготы. Пальцы его скользили по ткани, тактильно изучали каждую складочку и каждый выступ. Ребрышки, лопатки, холмики грудок… – он чувствовал себя ваятелем, работающим с податливой глиной.