Грязь. Сборник

Зарёв встал у него на пути.

– Это будет нашим центром. Фонтаном, вокруг которого всё будет происходить.

Он оперся одной ногой на нижний ярус люстры, как охотник, вставший на свою добычу для памятного снимка. Откинул в сторону руку и начал громко декламировать стихи:

Вот и зима наступила,

А мы всё не верим.

Едем в поезде, чувствуя сырость.

Откуда ей взяться

В металлических коробах

На чугунных колесах?

Мы не знаем.

Ноябрь быстро прошёл,

Как всегда.

Была ли осень

В наших местах?

Под толщей снега

Не верится в лето.

Стук колёс,

Монотонный и мерный –

Это всё, что мы слышим

На протяжении года.

Столько знаем об этих краях,

Вон там речка, холмы,

Слева – город.

На лыжах самое то.

Никто не взял лыжи?

Может, санки достанем?

Покатаемся с горки.

Ах, и санок здесь нет,

Только двери и чай

В гранёных стаканах.

Печально, печально,

Останемся тут.

Нам не верится,

Что наступила зима.

Ладно, в конце месяца выйдем!

Насладимся природой, свободой

От мерного стука колёс.

А поезд наш едет

Всё вперед и вперед.

Мы всю жизнь пассажиры

Непонятных дорог.

Он опустил руку и улыбнулся: все стояли также на своих местах и смотрели на него в полной тишине.

– Зачаровывает, правда? – уверенно сказал Николай и посмотрел на Цвета.

Тот закивал головой и захлопал первым. Окружающие подхватили, и общее оцепенение наконец-то спало: работа закипела вновь.

Полтора часа усиленных репетиций, восклицаний Цвета «Всё не так и всё не то!», его размашистые «дирижёрские» движения руками, беспрерывные зачеркивания и переписывания последовательности номеров, воодушевляющие речи Зарёва, советы, эффектные прыжки и появления – всё ради того, чтобы выступающие знали, как зажечь глаза зрителей; он постоянно начинал говорить стихами и благодарил всех и каждого за это чудесный вечер. Два друга ходили вокруг «сцены», неосознанно держа между собой дистанцию и действия, подобно инь и янь: каждый со своих полюсов, со своей энергетикой, к которой никто не мог остаться равнодушным.

А тем временем город надел вечернюю мантию, пестрящую миллионами огней торопящихся машин и неспешных ресторанов. Музеи закрываются, старинные дворцы остаются в молчаливой темноте. Пришло время зрелищ.

Даня Берк сидел за столом в парадной и продавал билеты. На другой стороне помещения стоял очень серьезный человек в сером пальто и скрещенными на груди руками; он был посланником Министерства культуры и зорко следил за продажей цветастых бумажечек. В тот вечер он должен был стать самым настоящим инспектором мероприятия: проверить сцену, закулисье, присутствовать в зале во время представления и оценивать происходящее с точки зрения господствующей в те годы морали. Но в те годы на этом нельзя было сделать хоть какие-то деньги: цензура, ранее властвующая безраздельно, была наглухо забита под полы редакций, местами – закопана без оказания каких-либо почестей, а «Тропик Рака» стоял в каждом уважающем себя книжном магазине. Так на что жаловаться, за что штрафовать? Если что и произойдет, то это будет очень громко и не ускользнет от внимания министерства. Потому человек в сером пальто покинул здание с последним проданным билетом, изъяв необходимый по закону процент от выручки.

Все двести стульев из мечтаний Цвета были заняты. К тому же общее их число составило даже на 23 стула больше, и сегодня впервые с 1917 года в главном зале бывшего Банка был ажиотаж. Зрители сидели полумесяцем перед красным занавесом, скрывающим круглый центр помещения. Было тесно, но разговорчивая публика не жаловалась, активно обсуждала первые комнаты, через которые она попала сюда. Люди со смешками проходили через первый зал, где по обе стороны от красного ковра-дороги праздновали Новый год. Были наряженные елки, гирлянды, китайские фонарики, сугробы с детских утренников и самые настоящие Дед Мороз и Снегурочка в синих шубах, белых меховых шапках, розовощекие и с магнитофоном в руках: лучшие песни «детей цветов» 60-х доносились из него. Дед с внучкой приветливо махали всем проходящим, поздравляя с самым лучшим праздником в году. Тут зрителей нагоняла напудренная балерина, в белой пачке, белых пуантах, с тонкими белыми ножками и хрупкими белыми ручками, даже волосы были белые-белые с одним воткнутым в них черным пером. Она плавно танцевала по красным дорожкам от входа до главного зала, почти не обращая внимания на проходящих мимо зрителей. В следующей комнате на благородных бордовых шторах, закрывающих стены, висели сабли, мечи, луки, арбалеты, топоры, знамена и прочая бутафория, которую смогли взять студентки из своего института. А смогли они взять только реквизит для Шекспира. Тут было без сюрпризов (на них не хватило времени) – просто красивая комната.

За несколько минут до представления из-за занавеса выглянул Антон и с выражением самого Маяковского произнес:

– Товарищи! Кто-нибудь играет на скрипке?