О.С.А. Роман

Мужичок смотрел внимательно, не отводя от Бокалова своих цепких желтых, словно ночной уличный фонарь, глаз.

– Куда? Я не знаю. Это настолько бредово – то, что Вы говорите. Мне кажется, что кто-то из нас серьезно болен. Жар с бредом, не иначе. А может…

– Нет, – перебил Семена незнакомец, – Вам это не снится, и Вы не бредите. В это сложно поверить, но это так. Вам ничего не нужно делать, просто решите для себя, в какой стране и времени Вы бы хотели дожить свой остаток жизни.

– Остаток? – печально произнес Бокалов.

– Не переживайте: если выберите, куда Вас переместить, то он будет гораздо длиннее, чем уже прожитая Вами жизнь.

– Длиннее? – с надеждой в голосе произнес Семен.

– Намного.

– А если я захочу, скажем, поменять…

– Не меньше сорока лет в обе стороны, – не дав закончить вопроса, ответил мужик.

– Это как?

– Будущее, прошлое. Это самое близкое, куда Вы могли бы быть помещены.

Бокалов принялся подсчитывать в уме, какой это будет год, если от сегодняшнего отнять сорок лет. В будущее ему не хотелось никак. Он не любил будущего, быть может, потому, что вся его жизнь, все его радостные моменты были пережиты им в прошлом. Настоящее, и тем более будущее, Семен не любил.

– Слушайте, это прям какие-то у Вас глубинные залежи идиотизма, – пустился в разоблачительные размышления Семен, – Вы это сами придумываете что ли, на ходу? В том, что Вы говорите, вообще нет не то, что логики – простой последовательности. Вы утверждаете, что судьба каждого человека заранее прописана, и, если в этом времени невозможно построить на практике этот чертеж, тупо можно поменять время. Но в этом времени я искусствовед, и в моей небесной метрической книге бесцветными чернилами прописано, что я искусствовед. Прихожу на работу, опускаю свою жопу на этот диван и сижу до вечера, затем иду домой. А теперь мне нужно выбрать эпоху. Хорошо, предположим, я выбираю древнюю Грецию, пятый век до нашей эры, Афины. Ну, или, скажем, времена крестовых походов короля Ричарда. Это так, к примеру, просто. Я пока ничего не выбираю. Так вот, меня туда перенесут вместе с этой галереей и я, несмотря на глухое средневековье, буду ходить себе тихонько на работу, два через два? «О, привет, Айвенго, как дела, чувак? Отлично, бро, как сам? Все путем! В галерею? Ну да. А ты? А мы тут с Ричардом решили до Иерусалима прокатиться, Гроб Господен отвоевать у сарацин.» Это как-то так будет? – с издевкой спросил незнакомца Семен.

Мужчина молча смотрел на Бокалова, давая ему высказаться, полностью опустошить сосуд своего раздражения и непонимания.

– Хорошо, – не дождавшись ответа, продолжил Семен, – сорок лет. Это что за такая магическая цифра? Почему сорок, а, скажем, не сорок три или четыре с половиной, или лучше, сорок четыре года, семь месяцев, три недели и два дня. Как Вам такой расклад? Вы как ребенок, который придумывает на ходу и выдает эту ересь за чистую монету и при этом, конечно же, сам в это верит. Вы на всякий случай проверились бы у врача.

Мужчина не возражал. У Семена создалось такое впечатление, что вся эта ироничная тирада, произнесенная им, просто пролетела мимо ушей собеседника.

– А к Пушкину можно? – чтобы хоть как-то вернуть незнакомца к разговору спросил Бокалов и ухмыльнулся.

– По идее, можно, – на полном серьезе, без малейшего намека на улыбку, произнес незнакомец, – но есть вероятность, что Вы не встретитесь, просто будете жить в одно время и все.

– Как это все?! – возмущенно произнес Семен. – Если я буду знать, что в Питере живет здоровый невредимый Пушкин, неужели Вы думаете, что я не отважусь посмотреть на него, не приду и не спрошусь побеседовать с ним? Это, честное слово, смешно.

– В том времени Вы можете оказаться холопом, и Александр Сергеевич вряд ли захочет общаться с Вами. Тут я не решаю, – как бы оправдываясь, произнес мужик, – это не в моей юрисдикции. Я навроде курьера, только доставляю товар по нужному адресу.

– Кому? – напрягся Семен, почуяв в словах незнакомца подвох.

– Заказчику, то есть Вам. Вы заказываете, я доставляю, – совершенно не смутившись произнес тот.

– То есть я для вас товар?

– Некоторым образом это так. Простите за этот термин.

Семен много значительно покачал головой.

– Ничего. Только это не курьер тогда получается, а, скорее, сталкер. Зачем Вы это делаете, и кто Вам платит? – задал вполне резонный вопрос Семен.

– Мне не платят, – с досадой в голосе произнес незнакомец, – я волонтер. Я доволен тем, что могу заниматься чем занимаюсь, путешествуя по миру и времени.

– По миру и времени, – повторил за ним Семен. – А Высоцкий тоже?

Незнакомец молча кивнул головой.

– А он куда отправился?

– Эта закрытая информация. Если есть желание с ним встретиться – то шестидесятые, семидесятые, вплоть до восьмидесятых. Точно так же, как с Пушкиным. Еще можно посетить Серебренный век, там много поэтов. Но время не самое, я Вам скажу, спокойное и безопасное.

– И все равно я не понимаю! – негодуя, пожал плечами Семен. – То Вы говорите, что все прописано вплоть до запятой, то странная оса, то теперь время не безопасное.

– Много горя, крови, голод опять же, вши и тиф. Быть может, Вы не умрете, но, вполне возможно, что будете голодать, мерзнуть в холодных квартирах без электричества, газа и прочих удобств, вот в чем дело.

– Да, – задумчиво произнес Семен, – и антибиотиков там еще нет. Ваша правда, время не самое благоприятное, но какие поэты, художники… Там же просто вулкан, да что там вулкан, вулканище! – восхищенно произнес Семен. – Блок, Маяковский, Есенин, Цветаева, Волошин, Гумилев, Ахматова, Хармс, Олейников, Введенский. Можно бесконечно долго повторять, только язык натрешь. Булгаков, Ильф и Петров, Чехов, Толстой, Горький. Голова кругом идет от всего этого многообразия талантов, великих, великих литераторов. А художники! Один Репин чего стоит, а там еще Малевич, Павел Филонов, Кандинский, Бурлюк, Нестеров, Левитан, да кого там только нет!

У Семена кружилась голова от восторга, когда он произносил эти имена. Для него это были величайшие люди, о которых он всегда говорил с огромным пиететом, и вдруг есть такая возможность увидеть их воочию, а, может, даже познакомиться и подружиться.

Семен вновь усмехнулся нелепости подобной ситуации.

Незнакомец же, напротив, был крайне сосредоточен и угрюм, ему, по всей видимости, не казалось все это смешным, или же он так искусно играл свою роль.

– Я так понимаю, Вы выбрали? – словно поторапливая Семена, произнес он.

– Нет, – встрепенулся Бокалов, будто на него плеснули холодной водой из ковша, – все это прелестно, но мне почему-то кажется, что я человек совершенно другой формации, не похож на них. И еще я где-то читал, что лучше не приближаться к своим кумирам, если ты не хочешь в них разочароваться. Это первое. А второе – это лишь хорошо в кино смотреть о людях, которые жили в то время, а сам я туда никак не хочу попасть. Я лучше куда-нибудь поближе к настоящему. Пусть на сорок лет, пусть на пятьдесят, не важно, но, все же, это, как-то, родней мне, что ли. А туда дальше чего-то не хочется.

– Дело Ваше, – сухо произнес незнакомец, – так, значит, в 70-е?

– Почему нет? – задумчиво произнес Семен. – Молодой Гребенщиков, Цой, Майк, Башлачев, все живы, здоровы. И даже Высоцкий, в самом расцвете и все, все, все… Почему бы и нет? Слушайте, еще Джон Леннон живой.

– Хорошо, – произнес незнакомец обыденно, без всякой эмоциональной окраски. – Можно я картины посмотрю? Страсть как люблю это дело.

– Любите? – почему-то удивился его словам Семен. – А кто из живописцев прошлого Вам нравится, если не секрет?

– Почему же секрет? – спокойно произнес незнакомец, и на лице его отобразилась маска задумчивости. – Мне нравятся работы Вермеера, я их нахожу слегка странными, не могу объяснить, почему – он и сам при всех его, казалось бы, нормальностях, был слегка странным. Чего нельзя сказать об Микеланджело Меризи да Караваджо, этот был не просто странным, он был настоящим сумасшедшим, причем буйно помешанным.

– Его тоже укусила…

Семен не договорил, внимательно наблюдая за лицом незнакомца, пытаясь уловить хоть малейший намек на ложь.

– Да, – кивнул тот, – он один из немногих, кто отказался куда-либо прятаться, и умер в положенный срок в маленьком портовом городке.

– А как он умер?

– Банально зарезали. Разбойник, который грабил его, был так напуган, что, когда спящий Караваджо закашлялся во сне, испугавшись, вонзил ему в сердце нож. А затем отволок труп и бросил в какую-то яму, я не знаю подробностей. Меня это не касается. Он отказался, на этом моя миссия для него была закончена.

– Вы что, видели Вермеера и Караваджо? – спросил незнакомца Семен, и голос, которым он задал вопрос, показался ему каким-то не родным, далеким, принадлежавшим кому-то другому.