О.С.А. Роман

– А что же мне делать? – в отчаянии задала женщина консультанту вечный вопрос русской интеллигенции.

Консультант, вполне себе образованный молодой человек, продолжил молчать, делая вид, что не понимает, что от него хотят. Если великий и могучий Чернышевский не ответил, так кто он такой, чтобы давать какие-либо разъяснения на подобные вопросы?

– У меня тоже не купите? – уже не надеясь на положительный ответ, спросила женщина.

И тут словно бы спящий внутри консультанта любопытный маленький зверек проснулся. И этому зверьку стало интересно, что это за странная особа, и что она хочет продать.

– А что Вы хотите нам продать? – полюбопытствовал консультант.

– Вы знаете, я художник. У вас, конечно, салон, а у меня такие картины, таких нигде нет. Я сама их пишу, у меня свой собственный стиль. Это…

– Простите, а кто Вы, где учились? – перебил ее консультант.

– Я вообще-то мультипликатор, а училась я во ВГИКе. Но это неважно, у меня, знаете, такая очень интересная живопись, для вашего салона может не подойти. Это точно ни на что не похожее.

– Хотите, я Вам расскажу одну историю, – воспользовавшись тем, что художница перевела дух, вклинился консультант. – Марк Захаров попросил Геннадия Гладкова, чтобы тот написал ему несколько тем для очередного фильма. Гладков потрудился на славу. И когда к нему пришел Захаров, тот показал десять придуманных для фильма тем. Захаров сказал: все беру. И спросил, есть ли еще что-то. Гладков признался, что есть еще одна, но он ее не покажет режиссеру. «Почему?» – удивился Захаров.

«Потому что друзья говорят, что она очень похожа на какое-то другое произведение». На какое другое, Гладков не сказал. На что великий режиссер произнес гениальную фразу: «Послушай, Геннадий, если музыка ни на что не похожа, то она нахрен никому не нужна».

Консультант замолчал, внимательно уставившись на женщину с целью выяснить, какой эффект на нее произвели эти слова.

Но художница оказалась к словам равнодушна, она продолжала гнуть свою линию.

– У меня это… – вновь принялась рассказывать она о своей живописи, словно бы консультант ничего не говорил, – и сюрреализм, и немного импрессионизма, ну и, конечно, модерн, так никто не пишет.

Диагноз был налицо.

– Есть еще экспрессионизм, кубизм, фовизм и другие живописные направления, – сыронизировал консультант.

Женщина засмеялась.

– Нет, у меня этого нет. Сюрреализм – это там такой научный подход, он выявляет потусторонний мир человека. Я Фрейда прочла уже в 12 лет, и Юнга тоже.

– Что, тоже в 12? Юнга?

– Да, конечно, это очень, очень интересно.

– Простите, и что же Вы для себя почерпнули из этих книг?

– Очень многое. Да, но ведь сюрреализм – это как раз теория Фрейда. Наши художники – они слабее западных, намного. У нас не очень сильные были художники.

– Это вы сейчас о ком? – удивился консультант.

– Я про 19-й век, там у них художники гораздо сильнее были, – на полном серьезе произнесла девушка, совершенно безапелляционно, словно являясь в этой области экспертом если не номер один, то где-то очень близко.

– Да что вы говорите?! – загадочно улыбнулся консультант, – можете назвать кто?

Женщина слегка замялась, но вовремя нашлась.

– Ну, вот, те же импрессионисты хотя бы.

Чушь и болтовня потихоньку начинали раздражать консультанта, человека хоть и неблестяще, но образованного и работающего в этой галерее на ставке искусствоведа.

– Да что Вы такое говорите?! – возмутился консультант.

– Да, да и вот, если сейчас взять, тоже. У них там художники гораздо лучше, чем наши.

– Гораздо лучше, чем наши… – повторил глупую фразу консультант. – Можете назвать хоть одного современного западного художника?

Тут девушка чуть было не села в лужу, но развернула паровоз на свои рельсы и покатила.

– Моду даже возьмите, вот в центре Москвы есть бутики, если бы Вы знали, сколько там стоит нижнее белье. Я уже не говорю о платье. Это безумные деньги. Это же известные Дома, они уже давно существуют. И художники там. Ну, у нас может Бакст был вот с такой рукой поставленной.

Она говорила так, что человек не сведущий в истории живописи мог бы подумать, что Бакст – это такой теннисист. Тонны словесного мусора сыпались на консультанта. Он молчал и слушал. Но вдруг ему это слегка надоело. И он попытался сбить пыл этой особы.

– Возможно, Жорж Армани не чета по таланту и гениальности посредственному художнику Репину, – саркастически произнес консультант, – только нижнее белье, платья и прочая чушь никакого отношения к искусству не имеет. И кто такие Коко и Кристианы все вместе взятые против одного только Репина?

– Вы что, это же старые Дома мод, им больше ста лет уже! – захлопала глазками женщина.

Консультант явно устал от разговора, он заметно сник и больше не хотел спорить с невежественной тупой гусыней.

Однако дама и не собиралась прекращать столь интересную беседу и продолжала блистать своим недюжинным интеллектом.

– У нас только кино хорошее, эти голливудские боевики надоели уже всем. Там ни ума, ни фантазии, одни спецэффекты, скучно. То ли дело наше кино, современное. У меня есть друг, он сценарист, сейчас пишет сценарий про наш концлагерь.

Консультант чуть не подпрыгнул от возмущения.

– Какое наше кино?! Да Вы что?! Это совершенно бездарное, тупое, неуклюже снятое за три копейки, напрочь лишенное оригинальности кино – лучше голливудского?

От столь бурного эмоционального всплеска его лоб покрылся легкой испариной.

– Вы посмотрите, – не унимался он, – разве это сценарии?! Возьмите Голливуд, сценаристы просто один другого краше, настолько оригинальные ходы, задумки, выкрутасы, смотришь и удивляешься. Вот они – современные сказочники нашего мира. А у нас что? Один сплошной концлагерь и нихрена больше. Кровь, насилие, любовь с извечными проблемами «ты бросил меня, ты бросил меня…»

– Это Вы, наверное, то, что по телевизору показывают, смотрите? – спокойно возразила женщина консультанту.

– Какой телевизор? Я его вообще пытаюсь не включать. Нет, не телевизор, скачаю и смотрю. Раньше советский кинематограф, не все, но это было ярко, самобытно, интересно. Это был чудо, что за кинематограф! И актеры, и режиссеры, и операторы. А сейчас нарушилась связь времен. Мы не умеем снимать так, как снимали тогда, мы не умеем снимать так, как снимают теперь на Западе. И получается у нас один сплошной арт-хаус. Уж лучше мы об этом совсем не будем говорить.

– Да, да, – согласилась женщина. – Спасибо, мне приятно было пообщаться с Вами. Я в Подмосковье живу, дом свой, народу нет совсем. Очень скучно, не с кем словом перекинуться. Нужно в Москву перебираться, тут жизнь кипит, бурлит.

– Такова, видимо, природа человека, – улыбнулся консультант. – Когда слишком шумно и суетливо, нам хочется туда, где тихо и спокойно, и нет никого. Но как только мы попадем в эту тишину, так у нас сразу появляется необходимость оказаться в круговороте событий.

– Да, – печально произнесла дамочка, – тишина и одиночество хороши для творческих людей, у которых есть талант.

Женщина как-то печально выдохнула, как бы давая понять, что она этим талантом почему-то обделена.

Искусствовед увидел в этом выдохе что-то обреченно-трагичное и решил поддержать девушку.

– Талант? – нарочито усмехнулся он. – Это своего рода пилюлька и не больше. Скажем, есть у Вас талант, и что? Вы думаете, это навек? Вовсе нет. Это типа ускоритель, который помогает набрать необходимую скорость, а потом все заканчивается. И молодость, и бензин, и деньги, и талант.