Ожерелье Зоны

Что-то тогда забилось у сталкера в груди, глубоко, как при аритмии. И по мере приближения Коленьки толчки усиливались. Особенно пульсировало при появлении старика. Близкое его нахождение становилось неприятным. От усиливающегося сердцебиения казалось, еще немного, и какая-нибудь жилка или венка не выдержит.

Первое время Гриф даже морщился. Федорыч это заметил и после недолгих выяснений определил расстояние в три метра, ближе которого вибрации становились болезненными. И еще тепло. Словно Федорыч был ходячей жаркой. При приближении оно не обжигало, не уменьшалось, не увеличивалось, держалось в «терпимом» диапазоне.

Перематывался Гриф самостоятельно. Где не мог, там помогал Коленька. Со временем Гриф пообвыкся, аритмия трансформировалась в легкую вибрацию.

В дальнейшем сталкер обнаружил такие же ощущения к аномалиям и мутантам, словно внутри него был вшит миниатюрный детектор. Эта мысль не давала ему покоя. Он поинтересовался у Федорыча. Старик усмехнулся и проскрипел:

– Ничего, Гриф, привыкнешь. Это тебе такой подарочек от зоны. Радуйся и пользуй, коли заполучил. Ни я, ни кто-то другой не ответит тебе на этот вопрос. А будешь допытываться, могут и распотрошить: «Что это там у него такое колотится и реагирует? Может, проглотил чего? Нам бы тоже такое».

Сейчас Гриф прислушивался к этой загрудинной пульсации. Даже прикрыл глаза для лучшего восприятия. Что-то там в лесу живое ворочалось, возникало у границы и исчезало. Аномалии не попадались.

Свет фар задел накренившуюся старую осину, из которой на макушке росла молодая ель. Некоторое время Гриф вглядывался в сырую темноту, высматривая где-то там, за изломанными деревьями и кустарником «хату».

Растянутые желтые круги скользили дальше, а «хата» осталась позади в темноте, словно канула в Лету. Гриф знал, что без Федорыча и Коленьки избушка превратится в гору веток, и он никогда больше не зайдет к человеку ли, к существу ли, не важно, к тому, кто когда-то помог, наставил на путь истинный, спас.

От этих мыслей снова заворочалось, заурчало тоскливо какое-то неуютное беспокойство. Казалось, что-то он потерял очень ценное, и нет возможности обрести это снова. Многое Гриф растерял в этой жизни безвозвратно. Сталкер отмахнулся от гнетущих мыслей. Быстро отпускает его, а раньше, до знакомства с Явой, и вовсе не цепляло. Что он с ним сделал? Вроде сопля соплей, салабоном был, им и остался. Мягкотелый, жалостливый, доверчивый. Какие только байки и притчи ни рассказывал сталкер парню, на скольких примерах человеческой алчности, злобы, вранья, подлости, предательства ни воспитывал его, нет, тот не меняется, все думает, они хорошие там, где-то в глубине души. Всех, дурачок, по себе мерит.

«То ли Ява туп, то ли псих, – думал сталкер. – Нельзя после того, как не подвинулись, не дали места у костра, при встрече улыбаться жлобу, пожимать руку, а при случае звать на огонь и делиться».

Грифу, конечно, плевать на косые взгляды, ухмылочки за спиной, шепотки: «Вона падальщик со своим мопсом шлындает». Он даже не пытался этим закопченным, тупым рожам объяснять, да что им, он себе не мог объяснить, что в этом парне такого, от чего, когда тот рядом, на душе спокойно и уютно, словно очутился в кругу семьи, что зона вокруг Явы изменяется, что солнце, пусть и редкое на этой проклятой земле, светит ярче, что только от осознания того, что он есть, жив-здоров, все арты меркнут.

«Врос он в меня, – подумал Гриф и остановился. – А надо ли мне, сволочи мародерской, душегубу конченому, размягчаться? Зачем мне о душе вспоминать? Зачем мне об этом думать и сомневаться? Зачем мне смятение? Жил ведь. Шесть лет жил не тужил. Надо с ним поговорить, нечего ему здесь делать. Денег дам и пусть валит. Оставит меня в покое. Пусть семью делает, детей растит. Тут ему не место. Зона его либо сломает, либо сожрет. Он не сможет стать таким… таким, как я, не из того он теста слеплен».

Гриф ворочал мыслью, что, впрочем, тоже стало новой привычкой. Раньше ему не приходилось особо напрягаться по этому поводу. Бродил по зоне, искал хабар, отнимал у других, не очень-то задумываясь о материях, жал на спусковой крючок, обменивал добычу на тугрики, пересылал их на счет, напивался, набирал жратвы, боеприпасов, чинился, лечился и снова в рейд. Он с армии знал простую истину и ее придерживался: «Меньше знаешь – лучше спишь», а что тупые на самом деле самые счастливые, понял в зоне. Они даже могут не догадываться, что настоящее счастье их стороной обошло.

Сталкер тяжело вздохнул: «Ох, сгубит нас этот добряк, тудыть его растудыть, раззявистого. Ну как, как ему еще втемяшить, что нельзя…» Гриф развернулся, сунул голову в люк, осмотрелся. Пистон крутил баранку, Алексей с автоматом на коленях сидел позади него на скамье десанта. Они, в свою очередь, посмотрели на Грифа.

– Все нормуль? – спросил Гриф у Алексея.

– Нормуль, – отозвался тот.

Гриф подмигнул ему здоровым глазом, еще раз прошелся взглядом по транспортеру, остановился на наемнике, сказал:

– Так держи, не отдаляйся от леса.

– Угу, – буркнул Пистон.

– Если че, – Гриф снова посмотрел на Алексея, – я ря…

Сталкер не успел договорить. Машина резко остановилась, словно врезалась в стену. Гриф больно саданулся левым боком о край крышки люка. Автомат соскользнул с брони и упал бы, не перекинь предусмотрительно сталкер ремень через руку. Алексей топором повалился вперед, выставив перед собой руки. С вытаращенными глазами он вцепился в штангу сиденья. «Гадюка» упала и задребезжала по днищу.

– Бляха-муха, – взвыл Гриф, выпрямляясь. – Пистон, падла, ты нас угробить хочешь?

Пистон один остался на месте непоколебимый, так как его нога жала на тормоз.

– Смотри, – он отпустил руль и пальцем указал в смотровой люк. Через стекло с мокрыми разводами виднелось что-то раскорячившееся прямо по курсу. Сталкер и сам уже почувствовал чье-то присутствие со слабой жизненной силой, как-то размазанно, словно след от сырой тряпки по кафелю.

Гриф обернулся, в круге света увидел черный силуэт. Существо, размерами и формой напоминающее слепого пса, стояло неподвижно, растопырив ноги, низко склонив голову. Мутант был неподвижен, создавалось впечатление, что он оцепенел. Ноги напряжены, выпрямлены, хребет выгнут.

– Дай малый вперед, – Гриф, не моргая, смотрел на пса. БТР зафырчал и медленно покатил по сырой земле, подминая сухостой и выдавливая из-под рифленых покрышек жидкую грязь.

– Стой, – сталкер остановил машину. С минуту все рассматривали мутанта. Тот, мокрый, худющий, стоял к ним боком. Сквозь облезлую шкуру виднелась гребенка ребер. Он не обращал на БТР никакого внимания. Его била мелкая дрожь. От носа и до кончика хвоста трясло, словно тот неимоверно замерз. Задние ноги время от времени подгибались, но тварь с усилием их выпрямляла. Опущенная морда едва не касалась земли. Длинная толстая соломина колола пса и собирала складку на верхней губе, он даже не пытался отвернуться. С длинного вывалившегося языка текли слюни.

– Как же его колбасит, – прошептал Пистон.

– Что? Что там? – Алексей вылез через командирский люк и пытался разобраться в происходящем.

– Зараза какая-то его пожирает, – предположил наемник, – типа… – он задумался, затем продолжил, – типа бешенства.

– Ага, – веско вставил Гриф, – или артроз. В «магнит» он вляпался. Зона из него соки пьет. – А про себя подумал: «Что-то много за последнее время «нежданчиков» повылезало».

Из леса донеслось тявканье и скулеж. Гриф повернул голову, посмотрел в темноту:

– Братва воет, а подойти бояться. Чуют, стервы, беду. Этот раззявистый, так ему и надо. Давай, Пистон, забирай вправо, объезжай и прежним курсом.

– Мы что? Так его оставим? Это же… это же издевательство, это же муки какие, – говорил Алексей, задыхаясь, пораженный картиной медленной пытки.

– Иди, в жопу его поцелуй, – осклабился Пистон, усаживаясь на сиденье и берясь за рычаги, – может, ему полегчает.

– Гриф? – Алексей умоляюще посмотрел на сталкера.

– Если такой жалостливый, возьми да пристрели, – пробурчал сталкер, не глядя на парня. Желваки заходили на его скулах. Алексей несколько секунд смотрел на выточенный профиль с подбитым глазом, а когда БТР тронулся, забирая вправо, засуетился. Присел, крикнул Пистону, чтобы тот остановился. Но наемник даже не взглянул на него. Энергично крутил баранку и поджимал педаль акселератора.

Алексей высунулся из люка:

– Скажи ему, – отчаянно посмотрел на Грифа.

Сталкер еще некоторое время не реагировал, только желваками играл, а когда БТР уже проехал мимо подыхающего пса, крикнул:

– Остановись, Пистон! Пусть пульнет, – Гриф с укором посмотрел на Алексея. Тот этого не заметил. Он уже прилаживал приклад к плечу и ставил локоть на броню. Транспортер замер. Алексей прицелился, нажал на спусковой крючок. Одного выстрела хватило, чтобы прекратить страдания твари. С пробитой головой слепой пес рухнул как подкошенный.

В лесу погавкали еще немного и смолкли. БТР не спеша катил вдоль опушки, урчал дизель, капал дождь, желтый свет фар раздвигал темноту, которая сразу же смыкалась за машиной. Гриф водил взглядом по сторонам, прислушивался. Он злился на Яву и ломал голову, как закалить его. Как выковырять из него эту распроклятую мягкотелость, жалость дурацкую. И жаль было Яву, что уродился таким дефективным, что все близко к сердцу принимает, и тут же злился на него, что не старается загрубеть, а потом и вовсе пришел к мысли: надо ли из него стряпать хладнокровного ублюдка, как он сам. И снова сомневался, – как Ява собрался выживать? Случись с ним – Грифом, какая беда, что он сможет? Сколько протянет? Запутавшись вконец, плюнул на все эти экзерсисы и стал смотреть по сторонам, тыкать в темноту взглядом, словно щупом.

В предрассветных сумерках зона выглядит особенно скверно. Иной раз, кажется, лучше бы день не наступал вовсе. Дождь прекратился, хляби грузно, словно обрюхаченные, висли над землей. Ползли по небу тяжело, низко, того и гляди заденут заусенистые макушки елей. Жухлое поле, мозглявый лес поблескивали неуютной холодной сыростью. Грязные лужи в низинах и ямах затянулись небесным хмурьем. Тишина. Мертвая муторная тишина, только рокот двигателя расползался по округе.

Гриф обернулся, вытянул шею, вглядывался в изрытое поле, стараясь увидеть атомный танк.

«Наверное, проехали по темноте. Или все же махновцы сдернули. Плевать, надо скорее за «адову пахоту» сваливать».

Глава 11. Мины

В блеклой утренней дымке они миновали развалины воинской части. С тяжелыми воспоминаниями Гриф проводил взглядом КУНГ на спущенных колесах, с грязными окнами, здание штаба с вывалившейся, словно язык у дохлой коровы, дверью, развалины казармы, караулку с решетками на окнах. От этих видов у него зазудело под правой ключицей, там, где бугрился шрам, возникший вследствие выселения наглых квартирантов. Сталкер удержался, чтобы не почесаться.

Еще через полчаса справа медленно проплыли два ЗИЛа с антенной-лопухом. Затем БТР прополз по полю, оставляя мелкую речушку слева, и наконец въехал на «адову пахоту». Здесь Грифу пришлось, закинуть винтовку за спину и обеими руками вцепиться в поручень. На рытвинах и ямах транспортер вздымало и бросало, как на волнах во время шторма. Искромсанная глубокими рвами долина цеплялась за колеса, за днище. Горизонт ходил ходуном. Пару раз Пистону приходилось сдавать задним ходом, чтобы объехать глубокие то ли ямы, то ли воронки с крутыми склонами. Но все время машина неизменно двигалась к «мертвому лесу».

Вот и холм. Гриф долго смотрел на него, голова поворачивалась по мере продвижения бэтээра. Вспомнил, как тянул Яву, как от напряжения у него едва не оторвались пальцы, а в хребтине что-то хрустнуло. Тогда, от пронзившей боли, он едва не разжал пальцы. Гриф отпустил поручень, поднес правую руку к глазам. Она тряслась мелкой дрожью. Сталкеру захотелось закурить. Он полез в карман, но в этот момент так тряхануло, что он едва не слетел с брони. В испуге обеими руками вцепился в поручень и больше его не отпускал, пока не дотянули до леса. До того самого леса с черными разлапистыми жердинами, наперекосяк торчащими из жухлой перины опавших листьев.

Глаз сразу выцепил парные «стволы», как бы естественно разросшиеся в стороны. В голове прозвучал костяной щелчок, похожий на тот, который получается при столкновении горных козлов.