Галя

– Мне некогда сейчас, я спешу.

– Тогда выслушайте меня здесь. Что вы сказали Лии?

– Ничего я ей не говорил.

– Говорили! Я же видела, как вы шептались во время службы. Что вы про меня наплели?

– Галя, да ничего я про вас не говорил – зачем мне это?

– Нет, говорили: вы сказали, что я бедная студентка. Так? И эта женщина всунула мне в руки деньги.

– ?! – я был ошарашен: – Какие деньги? Зачем?

– Вот и ответьте: зачем вы говорите, что я бедная студентка? Что вы меня позорите? У меня временно нет подработки, но средства есть.

Я не знал, куда деваться. С чего вдруг Лия проявила такую инициативу?

– Галя, да мне никогда бы в голову не пришло вас деньгами унизить. Я не мог такого сказать, поверьте. Это же глупо.

Мы снова вместе вышли из церкви и всю дорогу до «нашего» перекрёстка я оправдывался и объяснял, что это и для меня стало абсурдным сюрпризом. Про юбку ты не вспоминала – несла пакет в руках и просила, чтобы я потом обязательно объяснил Лии, что ты не бедная, что не нуждаешься в такой помощи. Я соглашался, поддакивал и потирал с облегчением руки: удалось подарить любимой девушке красивую вещь.

16 декабря

У Ники сломался подаренный ей кем-то велосипед. Вернее не сломался, а нужно было лишь поменять проколотую камеру. Ей было на год больше чем тебе, насколько я знал, и вы не были знакомы. Она подошла ко мне после окончания акафиста с просьбой о помощи. Видя, что ты занимаешь себе на лавочке место – остаёшься, как и многие прихожане, на еженедельную общую беседу, проходившую по средам, я решил, что до конца её успею всё починить, и согласился:

– Ладно. Забежим в магазин за новой камерой, потом к моему приятелю за инструментом – он здесь недалеко живёт. Но мне нужно успеть до ухода Гали: она пойдёт – я всё брошу.

Ника, не видя альтернативы, только кивнула в ответ, и через полчаса мы уже снимали переднее колесо прямо в притворе церкви – на улице был декабрь и вечер, холодно и темно. Камеру я заменил быстро, но вот снова натянуть покрышку на обод колеса никак не удавалось. А затем послышались поскрипывания отодвигаемых стульев и голоса подымающихся со скамеек прихожан. Люди на пути к выходу перешагивали разобранный велик. Было неловко за разбросанный инструмент, и мы извинялись за неудобства, несмотря на то, что никто нам замечаний не делал. Одной из последних вышла ты. Заинтересованно посмотрела на устроенный нами беспорядок. Я привстал:

– Галя, познакомься, это Ника! У неё колесо прокололось. Мы сейчас закончим, подожди. Давайте вместе посидим где-нибудь.

Ты, к удивлению, не торопилась. Стала болтать с Никой и ещё одной, зависшей над нами студенткой об учёбе – о чём же ещё – а я никак не мог натянуть покрышку на колесо и только отчитывался: ещё пять минут, ещё три минуты, ещё минутку… Кончилось тем, что через четверть часа я, хоть и натянул покрышку на обод, но сильно задел при этом отвёрткой камеру и порвал её вновь. Мы спрятали недоделанный велосипед в подсобке и, захватив с собой ящик с инструментом и колесо, отправились на поиски подходящего кафе. Ориентировался в близлежащем квартале только я, и через несколько минут мы, проводив до метро третью вашу подружку, уже сидели в китайской забегаловке.

Ты в отличие от Ники долго отказывалась выбирать себе блюдо и только после утомительных уговоров согласилась с Никой взять одно овощное блюдо с рисом на двоих. И даже согласившись, ты долго сопротивлялась тому, что угощал вас я. Эта твоя принципиальность всегда превращала мои попытки ухаживания за тобой в постоянную борьбу и споры на пустом месте – вместо того, чтобы продолжать нить какого-нибудь начатого разговора, мы постоянно впадали в напрасные дискуссии принятий и отказов. Всё задуманное, казалось, изящно превращалось из-за таких препирательств в бои мелкого значения, и я ничего не мог с этим поделать – ты почти никогда ни в чем не уступала даже ради гармонии. В этот раз ты уступила благодаря Нике, которая ко всему относилась проще.

Последовав её примеру, ты смиренно взялась за рис с овощами, и я праздновал ещё одну свою тайную победу.

– Галя, ты почти ничего не кушаешь, – мягко укорила тебя более упитанная и розовощёкая Ника.

– Я много ем. Не думайте, я на самом деле много ем, – оспаривала ты каждое наблюдение.

– Ну что, например, ты ела сегодня? – спросил я.

Ты призадумалась и стала перечислять:

– Гречку… макароны… картошку ела.

Брови у нас с Никой полезли на лоб.

– Так много?! – несдержанно воскликнул я. И мы прыснули со смеху.

Потом Ника пыталась щёлкать нас троих на ночных улицах:

– Друзья, это фото для моей мамы. Пусть увидит, как мы развлекаемся!

Мы улыбались и обсуждали, как через два дня ты полетишь домой на каникулы. Я нёс Никино колесо с ящиком инструментов и молча прикидывал, во сколько может быть вылет твоего самолёта и как мне успеть с тобой попрощаться.

На следующий день, найдя на виртуальных просторах несколько видео твоих выступлений, где ты в плотном строгом концертном платье исполняла Рахманинова, я решился на комментарий и написал тебе в социальной сети «дневники»:

– «Рахманинова нужно исполнять в лёгком до колен платье – ему бы приятно было, если бы ты видела его молодым человеком, а не классиком. Исполняй его, как будто ты идёшь на свиданье, Галя. Прости за глупый совет»

Ты тут же ответила, и переписка затянулась почти до полуночи:

– «Да, советы довольно странные, но каждый имеет право на своё личное мнение и, естественно, у всех людей разные вкусы… Для того чтобы играть, нужно ещё выучить…»

– «Ну, вот Сергей Васильевич – ты его как видишь? Как пожилого гения… А в Царствии Небесном всем по тридцать три года. Там он молодой. И ему приятно, если ты к нему будешь относиться не как к старичку, а как к красивому человеку. Ну, ты же не можешь в таком платье ни на свидание сходить, ни со свадьбы убежать: это платье статично – динамики и дыхания жизни в нём нет. Ты в нем как застывшая статуя. Как в музее. А Рахманинов не хочет находиться в музее, он хочет с тобой убежать оттуда на набережную, на пруды. Рахманинов же видит: какая красавица меня исполняет. И платье тоже видит… Ну всё, это просто фантазии, а ты человек серьёзный… Всё, скатертью дорога, Галина. Счастливо, красавица!»

– «Да, Вас послушать… Пишите стихи дальше, это явно Ваше. Всего самого доброго и Ангела хранителя в дорогу».

Неделей до этого я поделился с тобой пачкой стихов, чтобы как-то повысить свой творческий статус в твоих глазах. Ты их никак не комментировала. И теперь лишь вскользь вежливо упомянула об этом.

18 декабря

В пятницу, уложившись на контрольной за час, я сбежал с курсов повышения квалификации к автовокзалу, где отходил автобус до пригородного аэропорта. Я прибежал за три минуты до отправления, но все пассажиры, видимо, были уже внутри, потому что двери были закрыты. Стёкла были затонированны, и я почувствовал себя совсем глупо: стоял перед автобусом и не знал, видишь ли ты меня теперь? От конфуза чувствовалось, как кровь приливает к лицу. Может, лучше куда-нибудь спрятаться? А если ты уже смотришь на меня? Помахать рукой на прощание? Кому? Автобус тронулся, и я стал махать всем: если ты меня сейчас видишь, то уверен, что ты такая же красная от гнева, как я от стыдобы.

Значит, мир устроен так, что в это время в этом месте по разным причинам краснеют два человека, разделённые тонированным окном.

* * *

Мои школьные друзья, те, что не переехали в другие районы столицы и оставались преданы родному Карачарово, пили. Пили почти ежедневно. Чаще всего в приобретённом для этого случая китайском джипе, что был припаркован возле нашей девятиэтажки. Мордой машина упиралась в детскую площадку. При первой же встрече на вопрос, над чем я теперь голову ломаю, я поделился, что мне необходимы рахманиновские ноты старого образца. Те ноты, которые я нашёл в Сети, к моему приезду были, к сожалению, проданы и несколько букинистических лавок уже безуспешно пройдены.

Сидя в машине, я постоянно отнекивался от очередной предлагаемой рюмки и с любопытством разглядывал взрослых и детей на детской площадке, на которой когда-то сам играл в четырёхлетнем возрасте. Обоих моих одноклассников, которым я рассказывал, как мне важно достать эти ноты для одной удивительной девушки, звали Димами.

– Разберёмся! – весело обещал мне один Дима, дипломированный геологоразведчик, разливая содержимое прозрачной бутылки по рюмкам.

– Ты даже не знаешь, что такое «ок гугл»? Темнота! – потешался надо мной второй Дима, главный менеджер по продажам санузлов.

Друзья смеялись, потешались над моей отсталостью, выражавшейся в отсутствии мобильного телефона, и обещали мне решить вопрос, не выходя из салона автомобиля. Они обзванивали всех авторов подходящих под мой запрос объявлений и весело требовали от них Рахманинова. Старых нот была уйма, но концерта номер два нигде не было, и нас посылали то на антикварный рынок, то в консерваторию.

В маленькой комнате, которую любезно освободили к моему приезду мама с сестрой, я первым делом поставил на комод твою фотографию. Не удержался, когда увидел её в соцсети и распечатал.

– Кто это? – поинтересовалась мама.

– Это Галя.

Больше я ничего не мог объяснить. На снимке твои глаза были наполнены любовью. Её было в избытке. И это не была любовь к мужчине – так на мужчин не смотрят. Скорее всего, снимок делала сестра. Это сестринская любовь: к жизни, к одному из её моментов.

Поиски в зелёном джипе разбавлялись удивительными историями из жизни двух закадычных друзей. Чаще всего звучала история о том, как в холодную осень начала девяностых в город не успели завести антрацит, и в старинном доме, куда подавалось тепло из котельной, куда оба приятеля едва устроились истопниками, помёрзли трубы. Оба друга угрюмо ходили по квартирам, на глазах у замерзающих жильцов спиливали отопительные батареи и затыкали оставшиеся дыры деревянными затычками. Это звучало для меня дико и походило на времена Москвы есенинской, когда в печах жгли и заборы, и мебель.