Африканский дневник

– «?»

– «Его-то ведь дети – каиды; один – кайруанский; другой – каид Сфакса; он смолоду сам был каидом; он сам был бы первым министром у бея, который его уважал, да… пришлось вот, бежать ему: он укрывался в Сицилии; земли и деньги его отобрали в казну».

– «Почему?»

– «А вот видите», – тут затянулся М. Epinat едким дымом коротенькой трубочки, – «он – патриот: до сих пор он горюет о том, что Тунисию мы оккупировали; но винит во всем бейскую власть, разорившую берберов; он с братом бея во дни своей юности тайно составил решительный заговор; целью их было: низвергнуть тогдашнего бея; но заговор этот открылся; брат бея был вскоре отравлен; Али же – бежал; укрывался в Сицилии он до занятия нами Тунисии; смерть бы ему угрожала; впоследствии он возвратился; но жил вдалеке от двора, разумеется; и разводил виноград на скромнейшем участке земли, как простой сельский бербер; сыны его знатны у бея, а он… он – в опале, конечно».

– «Теперь он – богач: ну, не сказка ли?» – так в заключение мне улыбнулся М. Epinat; мы ему улыбнулись в ответ; мы давно полюбили Али Джалюли, проходившего сказкой Гарун-аль-Рашида в зорю: из оливок.

    Каир 911 года

Знакомство с Али Джалюли

Уже перед самым отъездом и мы познакомились с милым Али Джалюли; мы вернулись с полей, пробираясь по площади; перед «Bureau de Tabac», заболтавши с М. Epinat, Джалюли опустил снеговейную бороду в шелесты розовой прорези в бирюзовом отливе хитона, склоняясь тюрбаном; и – пальцами тер переносицу носа; а просини ясных ласкающих благожелательных глаз устремились на нас; он М. Epinat показал головой в нашу сторону, что-то спросил; и М. Epinat нас окликнул:

– «Monsieur Bougay?ff», – так меня называл, – «вы хотите пойти побеседовать с нами в «Bureau»: вот Али Джалюли очень хочет спросить вас о чем-то».

Подходим: знакомимся; входим в табачную лавочку; чем-то польщенная очень Madame Rebeyrole переводит цветистые речи Али:

– «Я вас знаю давно», – говорил мне Али; поднимая синеющий взгляд и играя точеными пальцами с белой лопастью… – «знаю давно: мы видимся часто на наших прогулках».

Стараюсь и я быть цветистым:

– «И мы знаем вас: мы справлялись про вас у М. Epinat.

– «Как и я» – величаво кивает Али, – «и прекрасно: мы знаем друг друга; теперь – познакомимся; вам же могу быть полезен я знанием мест и людей; я вам дам адреса, указания, справки, надеюсь, вы будете здесь разъезжать, посещая местечки Тунисии; вам адреса пригодятся».

– «Мы – тронуты: жаль, что должны мы уехать».

– «Как? Как? Уезжаете?» – брови Али поднялись удивленно, – «не нравится вам в нашей бедной Тунисии? Вам неудобно в Радесе?»

«Напротив: прекрасные эти места удержали нас дольше, чем следует; мы бы должны жить эту весну в Италии, а вот теперь отплываем в Египет».

– «Надеюсь, вы скоро вернетесь из странствий, или из дальней России: в наш скромный Радес».

– «К сожалению, может быть, мы не вернемся, но всем мы расскажем, какие цветут миндали здесь, как воздух Радеса целебен, какие достойные люди живут здесь; и наши друзья, вероятно, приедут сюда».

Тут Али Джалюли, наклонив седины, помолчал; и отчетливо вскинувши бледный, высокий свой лоб, произнес величаво он возглас, который не сразу обдумал:

– «Да будет судьбой освещен их приход».

Так напыщенно мы говорили за кофе, которым старик Джалюли пожелал угостить нас; прощаясь, он нас пригласил к себе в дом; приглашая меня, он оказывал честь мне (мужчины не вхожи к женатым); Али Джалюли в этом смысле, быть может, как житель Сицилии, некогда уж не считался с обычаем; вот он любезно простившись, поплыл тиховейно к закату; и вот бирюзовый отлив голубой гондуры колебался по ветру чуть-чуть; колебались, легчая, белейшие складки бурнуса; и в розовый шелк опадали пушистые пряди сребрейших седин.

Больше я не увидел его.

* * *

Ася – видела; я – задержался в Тунисе в назначенный день, покупая билеты до Мальты; описываю посещение Али со слов Аси: —

– в назначенный час, взяв Madame Ребейроль переводчицей, Ася пошла к старику; у старинных ворот мавританского стиля их встретил слуга; ввел во внутренность сада с фонтаном и пальмами; из-за зелени было им видно: Али Джалюли, восседая на корточках под колоннадой веранды, нас ждал очевидно; когда уже гости прошли половину заросшего сада, Али, приподнявшись с подушек, пошел им навстречу; взяв Асю за руку, он тихо поплыл изразцами в свои изразцовые комнаты, где средь арабских вещей возвышалась резная постель колоссальных размеров, и рядом с которой стояло пестрейшее низкое ложе; Али Джалюли показал ей серебрянный кованый ящик старинной работы, сказавши:

– «Коплю я приданое дочери: в этом вот ящике».

После провел он гостей мимо комнат, увешанных сплошь кайруанскими тканями (здесь по стенам все стояли диваны); в простенках блистал ряд зеркал (из Венеции); здесь в этих комнатах, встретила Асю доверчивым поцелуем дочь старца; ей было всего лет четырнадцать, но ей казалось лет двадцать; ходила она в шароварах широких и пестрых; Али Джалюли называл ее Асе «невестой»; она повела за собою Madame Ребейроль, Асю – на пестренький внутренний дворик с фонтанами (сам же Али Джалюли не пошел), где их встретила старая размалеванная арабка: в шуршащих атласах (жена Джалюли); засыпали они градом быстрых вопросов порой… деликатного свойства, совсем не стыдясь; разговор протекал в ритуале арабских приличий.

Потом снова вышли к Али; отпустили гостей с неподдельным приветом и пышным почетом хозяева дома.

* * *

Я помню Али: вероятно теперь он владелец домов и садов, и полей, и маслин: в Кайруане, в Радесе, в Тунисе, еще где-то – там (часть наследства министра теперь перешла к нему); может быть, тот, кто без нас поселится в Радесе, как мы будет спрашивать:

– «Чья это башня?»

– «Али Джалюли».

– «Эти рощи?»

– «Али Джалюли».

– «Чьи сады с антилопами, где так лепечут фонтаны?»

– «Али Джалюли».

И, может быть, как мы, на заре он увидит плывущего ясного старца во всем бирюзовом, с чуть-чуть розовеющей грудью, овеянной белостью чесанных мягких волос; и он спросит:

– «Кто этот торжественный старец?»

– «Владелец домов, и лесов, и садов, и фонтанов: Али Джалюли».

И засмотрится новый, неведомый нами жилец нашей башенки в лопасти рвущихся пальм, под которыми шествует старый Али, где он сыплет пригретые весенним светом зерна щебечущим птицам, или важно несет сладкий корм серорогой, метущейся в клетке своей антилопе.

Покажется темнозеленый таинственный всадник из рощ – сторож рощ; и в косматую гриву оливок уйдет он конем, и поднимется миртовой, пышной аллеей он вверх; и – увидит: пятно голубое далекого моря, да рой парусов, да лиловую гору; быть может, увидит он сверху: за белой стеною, в павлиньих хвостах изразцовых веранд, под витыми колонками на кайруанской подушке, сидящего с синим кальяном… Али Джалюли. Да сияют ему золотеющим пурпуром счастья радесские дни, как сияли они нам безоблачно: десять недель…

    Каир 911 года

На Carthage

Уезжаем; прощайте, – Али, наш Али; и – Али Джалюли, и – Радес, и – Madame Rebeirole, и – Monsieur Epinat; напоследок жмем руки; и – тронулся поезд; и – мимо мелькает Тунис.

* * *

Мы с высокого борта «Carthage» озираем далекие холмики; тихо вливается рябь в полноводные бухты Туниса; как пришлый народ: разливается, грабит по берегу моря, пыхтят по полям на авто, пробираясь на поезде к дальней Гафсе; и оттуда – плестись по пустыне на рослом «мехари».

Да, – верх Захуана таит свое прошлое, помню, как в бухты вливались триремы, и как легионы, блистая железом, блистая орлами значка, проходили фалангами – строить «testudo» пред строем слонов.

Это – помнит вершина Двурогой Горы.

О, какое количество слез и таимой трагедии здесь, в этой бухте; уже Карфаген поклонился пред Римом; но – рос Массинисса, вождь берберов, утесняя тяжелою данью лазурную бухту; комиссия приезжала из Рима, прославленный ветеран аннибаловских битв, Марк Катон, ненавидя заносчивых пуннов, решил погубить Карфаген, доведя их до крайности; и патриоты – восстали, отдав Аструбалу правление; тщетно последний пытался отсрочить войну: война – вспыхнула; карфагеняне готовились к гибели; все население без различия пола и возраста строило всюду машины, ковало оружие; весь Карфаген ощетинился; мог продержаться он долго; наружные стены толщели на шесть с половиной футов, как нам утверждает Полибий; огромнейший каменный вал из массивов кругом обегал Карфаген; а за валом врагов ожидало не менее триста слонов; и тяжелели казармы; все это твердело вдоль Бирзы, Мегалия, за город, где тонули в деревьях прекрасные виллы (здесь – Марса теперь), защищалось оградой; и был укреплен самый мыс (где теперь – Сиди-бу-Саид). Приступ римлян, пытавшихся в город проникнуть сквозь брешь, отразили; под карфагенские стены был послан тогда Сципион Эмилиан; лагерь римлян стоял пред Мегалией (перед Марсой); и Неферис взят был[61 - Неферис находился у склона Двурогой горы.]; Мегалия тоже взята; Сципион морил голодом город; но флот попытался пробиться; и все же не мог; Сципион завладел побережьем; вся римская армия нападала на внутренний город, а моровое поветрие нападало внутри; и вот – город взяли; и много ужаснейших суток, перебегая от здания к зданию, карфагеняне сражались на улицах: тщетно. Сенат приказал, уничтоживши город, плугами пройтись по земле Карфагена.