Африканский дневник

– «Где вещи?»

– «Вот».

Вижу в передней – порт-плэд, чемодан: наши вещи.

* * *

Три месяца жили в Тунисе мы; я освоился с нравами белых тунисских арабов: феллах не тунисец.

Нам встали огромные трудности при размене монет. Здесь монета не кратна с монетой турецкой, ни даже – с английской; двухпьястровые монетки (двугривенные) принимались за малые пьястры[77 - Пять миллионов.]; за пьястр я платил пятью пьястрами; фунт египетский чуть-чуть более, чем английский; египетский пьястр чуть-чуть более, чем тунисский; здесь все отношения дробны; и вы на дробях всюду терпите; каждый размен есть потеря; меняете фунты: в египетских фунтах отдают ровно столько же; стало быть, вы потеряли; египетский фунт отдаете на франки и доллары: снова теряете; доллар вы вновь отдаете за пьястры (с потерей); а вместо египетских пьястров приходят турецкие пьястры (теряете); всюду еще в размен вычитывают процент; все устроено так, чтобы чаще менять; каждый шаг есть размен; два египетских фунта обходятся в три с лишним фунта.

* * *

Не выспались: было и душно и знойно; здесь нечего делать; – спешили в Каир.

Экипаж нас уносит по скучным желтеющим уличкам; тонет в песках городок; он украшен фигурой Лессепса на моле, украшен букетом наречий, куда юг Европы, Азия, Африка, даже Австралия шлют проходимцев; на улицах часты: немецкая, итальянская, греческая, турецкая, арабская и китайская речь; и блуждает, ленясь, полосатый сириец, зажавши веревкой с боков капюшон, и блуждает пернатая дама (в атласных перчатках до локтя); навстречу несется толпа итальянцев; проходит сухой абиссинец, в круглеющей шапочке, вздернув бородку, которая – клинушком; засеменит, выгнув ноги дугой, жесткокосый китаец с тюками; бросает робеющий взгляд беспокойными глазками; из закоулка бежит в закоулок; просунется странный тюрбан (в нем арабского мало): то – индус, попавший сюда с малабарского берега.

Здания плоско скучнеют на север, на запад, на юг, и восток парусиной веранд; сбоку виден канал: бок чудовища с грузом из Лондона выперт; он – спрятался; площадь и пыль и какая-то чахлость комочек, и лай: то – вокзал.

Полетели: картонки, тюки; и – забилась с носильщиками компания европейски одетых сирийцев; все в фесках.

Двенадцать чертей обступили:

– «Бакшиш».

Мы – им бросили мзду: но в вагонном окошке подъято двенадцать ладоней.

Еще заплатили.

Один бронзовеющий дьявол все тянется к нам; я – гоню, отбежав, он разинул огромный свой рот, и, – расплакался.

Я, испугавшись жестокости, выбросил несколько пьястров в окошко; сириец, сидевший в вагоне напротив меня, покачал головой:

– «Совершенно напрасно».

В окне показались ладони; но – тронулся поезд.

    Каир 911 года

До Каира

Дома пролетели; песчаные тусклости там заливало пятно белых вод: Мензалех: порт-саидское озеро; издали виделись птицы; и то – пеликаны.

Уже – Кантара: побережная станция; рослые негры в длиннейших верблюжьего цвета пальто, с перетянутой талией в фесках бежали по станции с ружьями: это солдаты-суданцы, наверное жители вади[78 - Долина.]: из вади Хальфы, из вади Шелляль, иль из вади Дебол они взяты; быть может, они поселение Дар-фура, болтающие на языке своем, нубо: в их речи нет боя гортанных; и пела их кучка под окнами поезда «инго-ан-анго» какими-то мягкими звуками в нос; их отцы собирались под знамя Магди.

Я читал, что нубийские негры – стремительно вспыльчивы, злы.

Поезд – тронулся; узкая лента в песках протянулась далеко отливами жести: Суэцкий канал!

– «Такой узкий?»

Здесь тракт караванов к Египту из Сирии: некогда ворвались здесь арабы в Египет; Аравия – там: за полоской она; эти же дюны протянуты вниз до предгорий Габеша; по этому тракту когда-то от озера Манзалех, бросил войско свое Бонапарт, угрожая всей Сирии.

Вдруг обнаглев, зашипел желтолет из песков, обуряя ландшафты; арабы, вскочив, побросались к разинутым окнам; и щелканье всюду послышалось; быстро зигзаги песка нагрязнили на стеклах; к стеклу прикоснулся: оно горячо.

В запустеньях Суэцкий канал прояснился расплавленной лентой жести; и – линией телеграфных столбов сиротел; лиловатым миражем играли рефлексы; над серым холмом белосерый верблюд промаячил отчетливо зеленоватым верблюдом; седой бедуин в полосатом плаще (рыжебелом), подняв к глазам руку, из фиолетовой дымки глядел на наш поезд.

Упало окно; обнаглев желтолетом, песок заплевался в диваны, в одежды и в лица, щеголеватый сириец в сиреневом смокинге предупредительно бросился перед Асей: закрыть его; желтый язык из окна облизнул его пылью; он стал обтираться, открыв несессер, омочил себе пальцы душистой водой; достал портсигар:

– «Сигаретку?»

– «Спасибо!»

– «Она – порт-саидская; лучшие сигареты… Без опиума: а в египетских – опиум».

– «Те прославлены?»

– «Да, но в Египте стремятся курить эти вот: их в Каире уже не найдете!»

– «Высокие пошлины».

Наш собеседник – крещеный; он, – кажется, фабрикант папирос; он болтает: Каир, по его уверению есть файф-о-клок, а Египет – partie de plaisir; он – Европа Европы; каирцам – все ведомо.

– «Что там Москва?»

– «Да, у вас есть Толстой: ваш философ; читал я его.»

– «Никогда бы не стал я писателем».

– «Знаете, я был чиновником; я разъезжал по стране; в одном городе нашем глухом, где едва ли не все умирают от скорпионов (зеленый там есть скорпион), скорпионы чуть-чуть что не съели меня…»

– «?»

– «Их такое там множество: ножки постелей в отелях поставлены в толстые склянки, куда наливают кислоты; а то скорпион забирается в постель; мне пришлось ночевать: я пугался, увидев зеленого скорпиона; и сел я с ногами на стул; так всю ночь просидел».

– «Да, Россия – большая страна; никогда бы туда не поехал; ну что там?»

– «В Каире – балы, туалеты!»

Сириец – совсем надоел.

И сирийцы, и греки – цвет местного общества; а египтяне – лишь пыль: намекает на прошлое наглый феллах своим контуром: плеч (широчайших!) и узкою талией; те же все плоские бедра, которые смотрят на вас с барельефов; и тот же все лоб; наблюдаю феллаха в окне: тонкий, стройный, высокий, угрюмый; какой величавый красавец!

– «Интересуетесь местными нравами», – вновь пристает к нам сириец… – «феллахи!»

«А что?»

«Да они просто пыль: здесь цвет общества – пришлые, мы, анатолийцы, сирийцы и турки; пожалуй, что греки; и европейцы, конечно… феллахи же – фи!»