Сила в содействии

Родившись из огня и плазмы Игнифера, из газа и тверди Уники и двенадцати других планет, Вселенная затем расширилась, распространилась, из точки превратилась в бесконечность. Сильфиды видели процесс, но те силы, что за ним стояли, оставались от них скрытыми. То могли быть и энергии, высвободившиеся с разрушением Клетки и Фантома, но то же могла быть и чья-то воля. Так или иначе, факт оставался фактом: то, на что потребовались бы миллиарды лет, свершилось за мгновение, и вспыхнуло, и ожило, и положило начало новому отсчёту.

У камеры Освободителя-Разрушителя, оплетённая сетью аур, корпускула Ясса чувствовала себя лишней. Ярмида, Янгна и Ятра что-то горячо обсуждали, она же не могла. Не здесь сейчас были мысли Яссы и чувства, а дома, в Стремнине – главном городе восточного луча, расположенном в извивах одноимённой реки. Весь луч Сатиссы – один большой сад, Стремнина же – главное его сокровище, поскольку лишь там произрастают энергоцветы. И сейчас они один за другим распускались, Ясса чувствовала дивные и сладкие прикосновения их энергий даже отсюда, с противоположной стороны Альфалона. Пора цветения энергоцветов коротка, но невыразимо, невыразимо прекрасна!

– А ты, Ясса, что скажешь? – обращается к корпускуле Янгна, выдыхает из ноздрей дым.

– Да, Ясса, – добавляет Ярмида, – тебя бы мне тоже хотелось услышать.

– Я? – трепещет та, – я не знаю…

– Да отстаньте вы от неё, – усмехается Ятра, – не видите, она не в себе.

Яссе обидно, стремительно перетекает из одной формы в другую, но что правда, то правда: сегодня она сама рассеянность. Энергоцветы отвлекают корпускулу и когда Ярмида готовится, облачается в броню аур, и когда та уже в камере, с человеком один на один. Но за противоборством их Ясса следит уже пристально, и вспыхивает, и заходится в ужасе, когда Ярмида проникает в человека, а в неё проникает Разделение. Потом истинная сильфида выходит, и она больше не истинная, и она говорит:

– У меня получилось. Он настроен…

Последним же, что видели сильфиды благодаря Фантому, были лезвия полотен Разделения, протянувшиеся от мира к миру, от плана к плану. Узрели, как Разделение замкнулось в Унике, образуя преграду, непреодолимую ни на одном из уровней мироздания, образуя аналог Клетки. И стало так, что сильфиды оказались внутри неё, пробудились на лучах материка, названного впоследствии Альфалоном, в водах океана, названного впоследствии Замкнутым. Для цвергов подобное заключение стало бы торжеством, ведь того они и добивались в Первом Противостоянии, для сильфид же стало наказанием, и наказанием высшим, ибо добивались прямо противоположного. Так они поняли, что за Разделением стоит всё же не слепой случай, а воля. Мощи этот неизвестный был воистину великой, но действовал не так, как действовал бы, по представлениям сильфид, проснувшийся Творец. Ибо, строго говоря, этот неизвестный не сотворил, а лишь собрал из уже имеющихся деталей. В том, чтобы вернуть Вселенную в русло прежней формы – той, что была до Первого Противостояния, сильфиды и увидели главную его цель. И назван был Форматором.

Орудий у Форматора много, и в то же время оно одно – Разделение. Сильфиды были разделены на тех, кто соприкасался во времена Первого Противостояния с плотью, и тех, кто сохранил чистоту. Первые переродились, обрели физическое тело, вторые же остались без изменений, в энергетической форме, через что и возвысились над остальными. Переродившиеся, в свою очередь, разделились в зависимости от того, в кого по преимуществу вселялись – в людей, в драконов, или в саламандр. Первые стали андрогиниями, вторые – пегасиями, третьи – корпускулами. И как только всеобщая метаморфоза была завершена, открылось её предназначение: переродившиеся сильфиды стали проводниками душ для рас пантеонов Плазмы и Пламени. Ведь в каждой сильфиде оставалась частица Фантома, своего рода ключ, благодаря которому душа, прошедшая путь до конца, могла покинуть эту Вселенную и отправиться дальше. Андрогинии переправляли души людей, пегасии – драконов, корпускулы – саламандр. Сами же сильфиды к Вселенной были привязаны, как были привязаны они к Альфалону, в том числе и сильфиды истинные. Видели всю неестественность нового миропорядка, но он работал, он исправлял, а значит и приближалась цель, к которой двигался Форматор. Сильфиды ждали, сильфиды верили, покорно выполняя возложенные на них задачи. И день пришёл – через барьеры Разделения прорвался человек.

К истинным сильфидам андрогиния Ятра относилась с холодком презрения – чистенькие, как же. Из-за таких вот чистеньких Первое Противостояние и завершилось крахом. И где были они, истинные, когда пришёл Освободитель-Разрушитель? В благодатной своей Скинии, опять же, защищённые со всех концов, в то время как она, андрогиния Ятра, сражалась – встретила человека лицом к лицу и победила. Впрочем, на любое правило есть исключения, подвиг Ярмиды лишний раз подтвердил нехитрую эту истину. Она тоже встретила человека лицом к лицу и тоже победила, но цену, несомненно, уплатила большую. Потому Ятра её и навещала в лазарете, приходила каждый день. На седьмой, когда Ярмида прогуливалась в сквере, а Ятра подошла, та её узнала, наконец-то узнала – закрутилась на месте, замахала руками, и если бы не поддержка аур, вполне могла бы упасть.

– Ну, здравствуй, сестра, – говорит Ятра, – с пробуждением.

Остановившись наконец, вернув контроль над телом, Ярмида силится что-то сказать, но из горла лишь мычание да хрипы. Ятра понимает и без слов, говорит:

– Человек отправлен обратно, барьер его пропустил.

– Поч-чему?.. – ауры всё же настраиваются, помогают Ярмиде выдавить первые слова, – почему меня не подождали?

– Потому что было пророчество, – Ятра берёт под руку, осторожно ведёт. – Если коротко, то звучало оно так: «Человек должен быть возвращён на ту сторону не позднее пяти дней после контакта с истинной». Так что пусть теперь там, у себя, освобождает и разрушает.

Поникнув, как будто даже уменьшившись в размере, Ярмида говорит:

– Надеюсь, у него получится. Не хочу так… в таком виде вечно…

– В этом ты не одинока, – кивает Ятра, – никто не хочет.

А ночью просыпается Пророк, бушует до утра. Как и всегда в дни пиков.

[Часть первая] Аверс

[Глава первая] Архитектор

[1]

2405 год от Разделения

Квинта Элементала, 10-й день 1-го месяца

Из двух сторон зоны сбора, летней и зимней, Аиртон предпочитал исключительно летнюю, накрытую куполом атмосферного заклинания. Чувствовал, так же было и там, откуда его забрали – жарко, а не холодно; дождь, а не снег. О самом же месте воспоминания были скрыты, убраны заклинанием, как и вообще обо всём, что касалось жизни до сбора. Того требовала процедура ментального ввода, как объяснял Теллур, иначе потом не выйдет поставить ментальный знак. Теллур – мобильный помощник их зоны, или же «умник»; состоят такие из двух частей: элариевый сердечник, а вокруг него ком протоплоти. В сердечник загружается заклинание левитации, да ещё и много других, но самое главное – слепок с ментального тела мага, имя которого «умник» и носит. Протоплоть, изменённая заклинанием, принимает форму его же лица, и получается эдакая живая голова. Для мальчиков «умники», для девочек – «умницы», и Ингеборгу, мобильную помощницу с соседней зоны сбора, Аиртон даже видел. Говорят, что на третьей, заключительной ступени обучения, будут «умники» и «умницы» со слепками с самих Первых – великих магов и волшебниц Первого Совета. Вот было бы здорово! Однако, до той поры ещё учиться и учиться, и кто знает, хватит ли у него, неофита Аиртона, сил…

Общих домов в зоне сбора два, на летней стороне и на зимней. Внутри их не личные комнаты, но отсеки, разделённые перегородками, тянутся по обе стороны длинного коридора. В каждом отсеке раскладная механическая кровать, а ещё стол со встроенной разумной машиной, или ра-мой, как называют их сокращённо. Здесь-то, за столом, Аиртон время в основном и проводит.

И пусть подобных ему, предпочитающих уединение игровым площадкам, не очень много, пусть все, как один, ведут себя тихо, порой даже и от них хочется убежать. К счастью, есть решение и на такой случай: комнаты уединения, расположенные с противоположной, по отношению к игровым площадкам, стороны зоны. Туда-то Аиртон и решил отправиться сегодня утром, именно с уединения начать день.

Странное всё же дело: знать в свои четыре многое такое, о чём не все взрослые-то, наверное, знают, но не помнить при этом, как звали родителей, не помнить их лиц. Всё из-за процедуры ментального ввода? Что-то не верится. А может, он и не помнил их никогда, не видел? Ведь есть же такие дети, которых оставляют в чадо-ящиках, и в этом, как говорит Теллур, ничего страшного. Ну, да, так уж и ничего! Внезапно Аиртоном овладело желание узнать правду, увидеть всё то, что скрыто за блоками памяти. И он узнает, непременно узнает, появилась уверенность, надо только отгородиться от остального мира в комнате. Захваченный ей, необычной этой уверенностью, и не заметил, как добрался до комнат уединения, выстроившихся в ряд вдоль пышной зелёной аллеи. За ногу ухватила живая лоза, и пока отдирал, произошло следующее: одна из крон зашевелилась, раздался треск, затем крик, и в нескольких шагах от Аиртона упал мальчик. Долговязый, но гибкий, весь какой-то стремительный, он тут же вскочил, отряхнулся, выкрикнул звонко:

– Привет!

– Привет, – буркнул Аиртон, – ты чего это тут?

– Да так, – мальчик потёр ушибленное место, – осваиваю левитацию. Пока, правда, не очень выходит.

– Да, не очень, – согласился Аиртон.

– А ты сам-то чего? – неожиданно разозлился долговязый, сжал кулаки.

– А я ничего, – нахмурился и Аиртон, подобрался, – я в комнату уединения иду.

Помолчали, посмотрели друг на друга пристально, но настроение долговязого вновь изменилось: усмехнулся, махнул рукой.

– Да ладно тебе, – сказал, – не кипятись!

– А я и не кипячусь, – буркнул Аиртон.

Мальчик ему не нравился – улыбаться-то улыбается, а веет от него каким-то холодом. Стал вспоминать, видел ли его раньше, но нет, вроде б не видел. Выходит, с другой стороны, с зимней, и здесь появился впервые.

– А тебя как зовут? – спросил тем временем долговязый.

Холода в голосе его и взгляде прибавилось, потому Аиртон насторожился, ответил вопросом на вопрос:

– А тебя?

– Боишься, да? – сощурился тот. – И правильно делаешь, а то я тут двоих уже подловил, Иеронима и Ксана.

– Думаешь, это и правда настоящие их имена? – спросил Аиртон. – Могли же и обмануть, сказать вымышленные.

– Нет, не могли, – покачал головой долговязый, – меня не обманешь.

Аиртон и сам знал, что не обманули, и вопрос задал лишь для того, чтобы позлить. Иероним и Ксан были, как говорится, не разлей вода, с утра и до ночи пропадали на игровых площадках. Оно и понятно, что имена назвали свои настоящие, ибо зачем скрывать-то? Однако, своё собственное Аиртону называть всё равно не хотелось – ну его, этого новенького, обойдётся.

– Ладно, мне некогда, – сказал Аиртон, но не успел отвернуться, как долговязый был уже вплотную, схватил за плечо, развернул.

– Погоди-погоди, – прошипел, – я с тобой ещё не закончил! А ну, говори имя!

Мир стремительно выцветал, терял краски, и когда выцвел весь, где-то справа, в самом углу поля зрения Аиртон увидел прозрачные зубчатые колёсики. Они что-то сделали с ним, как-то изменили, и Аиртон сбросил руку с плеча, повалил долговязого, принялся бить.

– Почему у меня не вышло? – бормотал тот, почти не сопротивляясь, – почему ты не подчинился?..