Да здравствует Герберт Уэллс!

Убеждаюсь, что больше ничья тень на пороге не возникает, и нагло использую тот факт, что войдя с ослепительного сияния, царящего снаружи, они наверняка ничегошеньки не видят. На то, чтоб глаза привыкли к полумраку, обычно требуется хотя бы пара секунд. А раз не выждали – меня здесь точно не ждут. И, раз уж уверены, что охрану тут выставлять без надобности – точно: местные боссы. Или боевики. Презирают плебеев, держат власть в железных руках. Следовательно – вряд ли мои потенциальные союзники.

Ладно. Друзья они мне или враги – разбираться буду потом. А пока…

Делаю быстрый бесшумный шаг вперёд, бью типа с автоматом сложенными в кистевой хват костяшками пальцев в основание черепа за ухом. Прямо под чалмой.

Боец, даже не всхлипнув, падает на пол. Первому, резко обернувшемуся на звук падения, прикладываю кулаком в челюсть – без каппы это чертовски действенно!

Связать кусками распущенной на отдельные полосы чалмы обмякших боевиков нетрудно. Равно как и обеспечить их молчание – кляпами из уже другой чалмы. А вот надеть на себя истоптанную обувь и воняющие потом белые тряпки того, которого принял за охранника, удалось не сразу. Я, оказывается, брезглив.

Впрочем, нечего придираться и выделываться – я теперь готов поспорить на что угодно, что тело – не моё. Как не мой и автомат, который вешаю себе за спину, и подсумок с семью магазинами, который нашёл в пространстве под полкой, и плоская фляга с монограммой, весьма вычурной, но с обычной водой, которую снял с пояса главного – того, который получил в челюсть.

Когда закончил изучать столь полезное пространство под полкой, занялся и тем вторым, на котором из одежды остались только трусы. Упаковал на совесть – можете не сомневаться. Самое время получше обыскать того, который «шейх».

А он молодец. Вот и ножичек-кинжальчик, незаметно припрятанный в складках балахона, и второй: уже в складках шаровар… На правах победителя тоже смело беру себе. Как и мобильник, нашедшийся в каком-то кармане. Хм-м. А мобильник-то… Старинный. Таких не делают уже лет пятьдесят. По всем признакам я – в Афганистане. И на дворе – восьмидесятые. Или девяностые. Когда тут, вот именно – хозяйничали америкосы.

К этому моменту очухивается тот, раздетый. Подхожу. Смотрит на меня во все глаза. Рычит сквозь кляп. Извивается, пытаясь освободиться. Ага – два раза. Уж если я связываю – так на совесть! А кинжальчик из его шмоток уж тоже извлечь не забыл. А на голом, хоть и смуглом, теле ничего не спрячешь. Разве что – в …опе!

Вот об этом у нас вскоре и заходит речь. Потому что на все мои вопросы эта сволочь только рычит и матерится. Ну, это я так думаю, что матерится – не по-русски же! Потому что если б матерился по-русски, я бы с ним так не поступил.

Достаю его же ножичек, и показываю ему. После чего вонзаю в его тощую ягодицу на добрую ладонь! Проворачиваю. «Наслаждаюсь» его возмущённым полузадушенным рычанием, извиваниями, вытаращенными глазами и обильным потом, сразу покрывшем тело: от подмышек до икр обеих ног. Ножечек вынимаю – гад верещит снова. Показываю ножичек ещё раз, и пальцем тыкаю во вторую ягодицу, которую этот гад сразу норовит отвернуть и отодвинуть от меня.

Ну я добрый и покладистый. Если меня не злить, конечно. Спрашиваю поэтому ещё раз. Уже на английском:

– Где заложник?

На меня выпучиваются два о…уевших глаза. Но вместо ругани и воя на этот раз изо рта явно выходят явно какие-то осмысленные слова. Говорю на том же языке:

– Если заорёшь – перережу горло! – и делаю соответствующее движение.

Он кивает торопливо и истово: понял. Спасибо, стало быть, Галине Викторовне. Обучила английскому неплохо. (Ну, или это уж в Братстве постарались: через какой-нибудь гипнопед обучили меня во сне – с помощью импланта!)

Развязываю полосу, удерживающую кляп. Вынимаю тряпичный ком, уже насквозь пропитанный слюной, изо рта. Повторяю:

– Где заложник?

– Там! В доме Рахим-бека. – тут он явно видит, что я недоволен, и хмурю брови, поскольку нетрудно догадаться, что с Рахим-беком я незнаком. Равно как и с расположением его дома. И парень услужливо, как все эти азиаты, выше всяких там «долгов» и «совестей» ценящие свою жизнь, и, вот именно – задницу, спешит исправиться, – На северной окраине кишлака! В самом большом доме. Там много охраны и стена высотой в три метра.

– Много – это сколько?

– Пятнадцать… Нет – шестнадцать человек. И две пулемётных вышки. С пулемётами. И два джипа. И вертолёт на заднем дворе!

– Что за люди? Повстанцы, как вы? Или солдаты?

– Солдаты! Американцы. Профессионалы!

– А кто – заложник?

Тут наступает словно бы ступор. Связанный моргает на меня недоумённо, явно пытаясь понять – прикалываюсь я, или спрашиваю серьёзно!

Прекращаю его терзания показом окровавленного лезвия кинжальчика, демонстративно снова хмуря брови.

– Русский он, русский! Военный советник!

– Он ещё жив?

– Да, да, он жив! Его пока не разрешено убивать. Хочет приехать какой-то американский полковник из спецслужб – чтоб допросить лично! Вот за ним после обеда и должен полететь вертолёт!

– А когда обед?

– В три часа! Это у американцев – строго! По часам!

– А сейчас сколько времени?

Снова вытаращенные на меня глаза. Но на этот раз сообразил быстро: я даже сузить глаза и кинжальчиком поиграть у него перед членом не успел:

– Сейчас половина третьего! Ну, или чуть больше!

Не вижу смысла спрашивать больше ни о чём. Аккуратно бью его, как в первый раз, но посильнее – за ухом. Ну вот парень (Ну как – парень! Мужик лет сорока, и на добрых десять килограмм потяжелее меня!) и «отъехал». В небытиё. Продолжительное.

Думаю. Потом всё же решаю не перерезать им глотки.

Мало ли! Вдруг какой-нибудь мудила зайдёт в хибару, да и обнаружит лужищу крови! А в утоптанный пол она так просто не впитается. Или, может, просто придушить?

Нет, тоже не хочется. И вообще, может, вы не заметили, но я – очень человеколюбивый и спокойный. Повторю: если меня не злить!

А эти меня не злили. Ну, почти. Так пусть же так и думают: раз быстро пошли на контакты и рассказали всё правдиво – останутся жить!

Быстро завязываю их для страховочки ещё парой полос импровизированной верёвки – то есть, притягиваю ноги – к связанным за спиной рукам, чтоб уж не дёргались. И заталкиваю вынутый кляп на место. И перетаскиваю тела к полке.

Чтоб вытащить из-под неё всё барахлишко, пришлось поднапрячься: пот так и тёк со лба, и по рукам и телу. Но справился быстро. Зато два тела туда вошли очень даже спокойно. И после того, как заложил их снова всеми этими циновками, коврами, узлами со шмотьём, и мешками с какими-то крупами, получилось отлично. Натекшую из ягодицы лужицу затёр подошвой афганки: не видно. Потому что пыль.

Не видно и моих гавриков.

А когда их найдут, надеюсь, меня с заложником здесь уже не будет.

Правда, тянуть с его освобождением и транспортировкой сюда смысла не вижу.

Поскольку если прилетит высоконачальственная сволочь, и допрос не сложится… Ну, или америкос посчитает, что военный советник унижает его достоинство или грубит, запросто может моего друга и – того! А мне это ни к чему. Следовательно, плевать на яркое освещение – буду пытаться сделать всё в «обеденное время».

Потому что приём пищи в любой армии мира – это – святое!..

Достаю снова из кармана мобилу того, «шейха». Нажимаю красную. Точно: вот оно местное время. Четырнадцать тридцать девять. О – уже сорок! Стало быть, осталось двадцать минут. Нормально. И мне для настройки «внутренних часов» – достаточно. Кладу сломанную мобилу прямо на пол, у проёма. Мне она не нужна: чтоб какой-нибудь идиот, позвонив на него в самый неподходящий момент, выдал моё местонахождение?! Дудки. Ну, а «шейх» купит себе другой.

Высунув нос наружу, только огромным напряжением воли удержался от того, чтоб не засунуть его вместе со всем остальным организмом обратно. Потому что если в хибаре ощущалось как градусов пятьдесят, то тут – все семьдесят! Хоть яйца куриные в песке вари. Вкрутую. Кстати – насчёт песка тоже угадал. Вся улочка покрыта именно им. И имеются здесь следы от колей машин, и, кажется, даже танков: вон они, характерные отметины от траков. Но уже полузанесённые вездесущим песком и пудрообразной белой пылью. Которая, несомая обжигающим порывистым ветерком, сразу же начинает набиваться мне в ноздри и рот, и омерзительно скрипеть на зубах. Вот теперь понятно, зачем на чалмах оставляют полосы материи: прикрывать рот и нос!

Улицей, собственно, эту штуку можно назвать с большим натягом. Вся она – кривая, и извивается, словно тот, кто составлял план кишлака, ну, или архитектор, страдал идиотизмом. Или любовью к зигзагам. Впрочем, о чём это я: не бывает тут «архитекторов». Каждый строит из чего может, располагая свою халупу так, как считает нужным, и втыкает эту несчастную мазанку на «улице» туда, где найдёт незанятое место!

Два ряда этих самых мазанок из самана, сделанные как моя, или даже ещё попримитивней, тянутся куда-то на вот именно – север, оставляя между домиками без окон пространство не шире десятка шагов. Я невольно снова вспомнил горный аул. Где побывал только недавно. (Вчера?!) Только там ширина была метра в три-четыре, и стены саклей были сложены из плитняка, а тут стены сделаны по-другому. Пространство, ограниченное рамами из тех же голых белёсых стволов, а в нём – доски-обрешётка, заложенные крупными обломками из глины, и обмазанные той же глиной. Не фонтан. Впрочем, мне здесь не жить. Надеюсь.