Ледяная оттепель

– Микитка всегда редкостной сволочью был. Если что не по нем, смолчит, но не забудет, станет выжидать и когда возможность представится – ударит. В спину. Того, кто может все уже забыл… Больше всего не любил тех, под кем раньше гнулся…

– Под вами тоже?

– Нет, я мелкая сошка был, но и мне доставалось. Я же говорю – гнида…

Нет, так не пойдет, это эмоции, которые к делу не пришьешь. Видно, что человек сильно обижен. Не бывает так, чтобы только черная краска. Без оттенков, без вкрапления белого. Нужны факты. Только факты. Без интерпретаций.

– Давайте без эмоций, давайте – когда, с кем, при каких обстоятельствах. Только то, что вы точно знаете, где присутствовали или поручения исполняли.

– Под протокол?

– Конечно. Теперь расскажите, потом подробно напишете и роспись под каждой страницей. А это еще может быть еще два или три часа… Вы ешьте, ешьте баранки, вкусные они… Ну что, начали?

Двадцать седьмой год… Двадцать восьмой… Двадцать девятый…

Много знает, потому что в одной связке были и даже дружили. Тут Хрущ прав, такие друзья опаснее врагов. Враг предполагает, друг – доподлинно знает.

Тридцатый – три эпизода… Тридцать второй – целых пять… Не спешит клиент, вспоминает, в подробностях. Потому гонорар – минуты его жизни.

– Хорошо. Может документы какие имеются? Оттуда, из прошлого. Завалялись где-нибудь случайно.

Молчит. Но как-то напряженно, неуверенно.

Значит надо тон сменить. Вдруг побагроветь, врезать кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули.

– Кончай мне тут вола крутить! Ведь знаешь, все знаешь! Говори, пока я тебе яйца каблуком плющить не начал. Ну!

Такой тон они понимают, потому что помнят. Если сами на Лубянке не сидели, кто-то рассказывал. Да и морды разбитые, и пальцы раздробленные тех, кто вышел, сами за себя говорили.

Встать, нависнуть, ощериться – бойся, бойся, того гляди с катушек сорвусь и тогда уже не остановить.

– Там, за буфетом, под обоями. Третья полоса, сверху.

Так-то лучше.

– Молодец. Пей чай – не серчай.

Стучат зубы о край чашки.

– Все рассказал?

– Все.

– Ну тогда будем прощаться.

Мелькнула в глазах безумная, мятущаяся искорка надежды. У всех всегда мелькает, даже когда уже двумя ногами там.

Шагнули с боков и сзади, цепко ухватили за руки, чья-то ладонь зажала рот.

Только обреченный уже почти не сопротивлялся, почти всегда и у всех, наступает момент, когда он сдается, повисая на чужих руках безвольной куклой. И даже когда револьвер приставляют, не пытается отклониться или сесть, даже не кричит. Иные в штаны гадят, еще до того, как их убили. Ждет…, ждет…, ждет выстрела, который оборвет его жизнь. Непонятно почему, но так. Только рассказать об этом некому. Разве самому пройти до конца… Но тогда и ты никому ничего не расскажешь.

– Тащи его на кухню, – где к газовой трубе прикручен хозяйский ремешок, – Суй, да аккуратней, не помни.

Сунули. Дернули вниз. Придержали.

– Уходим. Ты и ты, приберитесь здесь как следует. И чашки с ложками протрите. Да баранки по жадности не грызите. Один он тут был и сам с собой решил счеты свести.

Глава 11

– У нас ЧП.

– Что такое?

– Человек. Поймали возле болота.

– Там же дозоры. Как он мог? Где он?

Человек, точно – был, какой-то с бородой по грудь дедок, в истоптанных сапогах, линялой телогрейке, с заломленными и завязанными за спиной руками, с повязкой на глазах и всунутым в рот кляпом.

– Что он делал?

– Ничего, стоял.

– Вытащите кляп. И повязку…

Сдернули тряпку. Дедок вздохнул, мотнул головой. Оглянулся исподлобья. Сказал тихо.

– Вы чего всякую дрянь мне в рот суете? Хоть бы постирали, ироды. Теперь неделю не продохнуть будет. Сами бы себе…

Кто-то хлопнул деда кулаком меж лопаток.

– Погодите… Ты кто, дед?

– Охотник. Здесь мои угодья, а вы топчитесь, как слоны в посудной лавке, всю дичь распугали. Что вам, место мало – тайга большая.

– Кончай бухтеть, дед. Отвечай – сколько вас, откуда пришли?

– Это вы пришли, а я – здесь. Один. Как перст. А пришел… давно пришел, еще до войны. Охочусь вот, а вы мешаете.

Партизан недобро глянул на дозорных.

– Вы как его пропустили?

– Так они у тебя службу нести не умеют, – встрял дедок, – Ротозеи. Я за спинами их ходил, чуть не в затылки дышал, а они, как слепые котята. Разе так можно?

– Погоди, дедок, – Партизан обернулся к дозорным, – Быстро осмотритесь вокруг, да как следует, как под гребенку. Может, он не один тут.

– Только капканы мои, ироды, не трожьте, они денег стоят. Да и сами не попадитесь. Если каждый будет мне их тут топтать… И обувку в ручье прополощите, а то зверь, он чуткий на запахи. Вы наследите тут, он уйдет, ищи его потом.