Завр – вождь Яруллов

– Вот! Смотрите! Это Шуа. Из семьи Старого Охотника. Она умерла сегодня утром, потому что мы не смогли её накормить. Кто будет лежать здесь завтра? Мы не знаем… Предки велят нам исполнить свой закон. Род должен жить! И Шуа – первый знак предков!

– Был ли второй, Гукур? – спросила «мать рода», прервав затянувшееся молчание.

Она сидела напротив шамана, продолжавшего держать на вытянутых руках мёртвую девочку. Лишь пламя костра разделяло их. Вокруг «матери рода» сидели несколько женщин старшего возраста.

– Пусть скажет вождь, – отозвался Гукур, наклонился и положил тело Шуа на складки начавшей оттаивать шкуры.

Ваг поднялся со своего места. Взглянул на Ану.

– Мы слышали звук волчьей охоты. Уллы голодны и ищут добычу.

– Нашим охотникам следует выйти из пещеры и опередить волков, – сухо произнесла «мать рода».

– Ветер продолжает нести снег над землёй, – покачал головой вождь, – И пока ещё он не стал слабее… Где искать зверя, не знает никто… Мы все голодны и потеряли прежнюю силу. Если охотники уйдут и не смогут вернуться, род никогда не получит еду. И тогда умрут все остальные.

– Вы хотите… малую жертву? – глухим голосом спросила Ана.

– Закон предков говорит нам об этом, – жёстко ответил шаман, – И предки дали нам знаки!

– Кого? – усталым голосом спросила женщина и медленным взглядом обвела весь род.

– Будем решать… – отозвался вождь. И тоже оглянулся вокруг.

– Детей, молодых охотников и молодых женщин отведи в сторону, – обратился шаман к «матери рода», – они – надежда рода. Они будут расти…

После непродолжительной процедуры отбора вся указанная категория родичей была отведена к одной из стен пещеры.

Шаман повернулся к вождю:

– Выбери самых сильных и опытных охотников, и отведи их туда же.

Ваг, стоя перед поднявшимися перед ним с пола мужчинами, молчал. Тягостно выбирать того, кому ты точно подаришь сейчас жизнь. И оставить на месте другого, подвергая его опасности лишиться этой самой жизни…

Наконец, видимо, определившись с выбором, вождь медленно поднял руку, указывая на одного из охотников…

И в этот момент яркий сноп искр взлетел над костром, выбитый из пляшущего пламени.

Шаман резко развернулся, выглядывая того, кто посмел швырнуть камень в священный огонь, долгие годы не затухавший в пещере.

И увидел руку, поднявшую второй камень.

– Положи, – глухо произнёс Гукур и подошёл к лежащему на земле мужчине с покалеченными ногами.

Тот откинул камень и кистью руки поманил шамана.

Гукур встал рядом с ним на колени и наклонил своё ухо к самым его губам.

Калека, лёжа на спине, что-то тихо зашептал. Шаман, слушая его, чуть покачивал головой в знак согласия. Но вот, закончив шептать, калека устало прикрыл глаза.

Лежавший рядом с ним другой мужчина, тоже покалеченный на одной из охот, чуть коснулся ноги шамана, привлекая его внимание. А когда Гукур перевёл на него взгляд, мужчина показал рукой на своего соседа, потом на себя и утвердительно качнул головой. Кивнув в ответ, шаман поднялся на ноги.

Повернувшись к нам всем корпусом, Гукур громко сказал:

– Малая жертва выбрана! Два охотника хотят в последний раз оказать помощь роду. Вождь! Пусть твои охотники приготовят всё, что нужно для исполнения закона. «Мать рода» – пусть женщины принесут оленьи шкуры, две – каждому. И уложат их на шкуры.

Кругом тут же закипела работа. Нас – детей и подростков, оттеснили в сторону.

– Смотрите и запоминайте, – не преминул озадачить нас Старый Охотник, – никто не знает, когда этот закон понадобится. Вы должны знать его и помнить всегда.

Мы и смотрели…

Взрослые мужчины принесли ещё дров и сложили их неподалёку от костра. Приготовили по два копья с наполовину сломанными древками. Рядом положили все инструменты, необходимые для разделки туши.

Шаман принёс сушёные пучки каких-то трав и аккуратно раскладывал их возле себя в определённом, ведомом только ему порядке. Здесь же положил и один из черепов пещерного медведя, виденный мной в его каморке.

Между тем женщины, руководимые Аной, сняли с «жертвенных добровольцев» те остатки шкур, что всё ещё прикрывали их тела. Обильно обтерев обоих мужчин принесённым снаружи снегом, женщины насухо вытерли их кусками шерсти, надранной из медвежьих шкур. Использованную шерсть положили возле костра. Получилось, вроде как омовение тел совершили. «Омытые» таким образом тела были переложены на уже подготовленные оленьи шкуры, расстеленные у костра.

На протяжении всех этих действий оба мужчины лежали спокойно, закрыв глаза и, казалось, спали. И лишь когда их переложили на шкуры и суета, вызванная подготовкой к ритуалу, улеглась, они с натугой подняли веки.

Медленно, замирая глазами на несколько секунд, переводили они свои взгляды с одного родича на другого. Будто запоминая наши лица, наши фигуры, наши глаза, они прощались с каждым из нас.

Они ничего не говорили, не делали ни одного движения, только – смотрели. И мы, взглянув им в глаза, опускали головы, прощаясь с ними и благодаря их за жертвенность…

Пройдя глазами по кругу, оба калеки перевели свои взгляды на шамана. Гукур долго глядел им в глаза. Потом глубоко вздохнул и качнул головой.

– Ваг, – произнёс он, – начинай…

И вождь заговорил, глухим речитативом рассказывая о каждом из двух охотников, лежащих сейчас перед нами и готовящихся уходить в поля предков.

Вождь говорил о том, как смелы, сильны, хитры и удачливы были оба охотника. Как много добычи приносили они своему роду.

Сколькими женщинами, зачавшими от них, овладели.

И о том, как бесстрашны они были во время своей последней охоты, когда более сильный зверь покалечил их. И ещё говорил вождь о великом бесстрашии охотников, вызвавшихся стать малой жертвой, повинуясь закону предков. И что для всего рода великая честь принять от них эту жертву. На пользу пойдёт она и живущим ныне, и тем, что родятся после.

Закончив свою не то песню, не то – речь, Ваг встал на колени рядом с отпеваемыми заживо охотниками, обнял голову каждого из них и прижал к своей груди. После чего поднялся на ноги и отошёл в сторону.

И тут запел-заговорил шаман. Опять же – на незнакомом языке. Сидя по-восточному и постукивая двумя выбеленными временем костями по медвежьему черепу, шаман что-то навывал на одной ноте, не открывая глаз и покачиваясь из стороны в сторону.

Продолжалось это, по моим прикидкам, минут десять. Как вдруг, прекратив наигрывать на черепе, шаман вскочил на ноги и открыл глаза. Продолжая подвывать и постукивать костями, уже одну об другую, Гукур закружился вокруг костра в некоем подобии танца.

Танец был достаточно примитивен, но чем-то всё же завораживал, притягивал к себе внимание зрителей и заставлял забыть обо всём, что происходит вокруг.

Шаман то кружился на месте, то прогибался назад, то склонялся к самой земле. Переступая, перескакивая с ноги на ногу, он задавал некий, в целом плавный, но порой – с рваными обрубками, ритм.

В какой-то момент у меня мелькнула мысль, что вижу я сейчас не целый танец, а лишь его части, обрывки, сохранившиеся с давних времён и донесённые нами по памяти поколениями шаманов. Наблюдая за Гукуром, я старался запомнить всё, что он делает. Каждое движение, каждый поворот, каждый жест. Неизвестно, будет ли у меня ещё одна возможность увидеть этот танец…

Между тем шаман, не останавливая танца, время от времени подхватывал пучки трав, разложенные на земле. Некоторые из них он бросал в огонь, а некоторыми, растерев их перед тем ладонями, посыпал тела приносимых в жертву мужчин. В огонь полетели и пучки шерсти, использованные женщинами для обтирания.