Маскарад для эмигранта

– Да, вы правы, на моей палке тридцать восьмая зарубка: за такое время «Шарлотта» могла обернуться, пожалуй, не менее трех раз. Значит, она или потерпела крушение, или…

– Или война закончилась, – неожиданно выпалил Гильом.

– Такое тоже возможно, – продолжил Каспар, – и я согласен, нам нужно уходить, но куда?

– Пойдем в Ак-Мечеть и там сдадимся, – предложил Лангар, – пусть нас отправят в лагерь военнопленных. Только скажут, где он, этот лагерь, мы сами туда пешком пойдем.

Предложение Лангара было поддержано большинством.

– Боюсь, друзья, что слово военнопленные к нам может и не подойти, – остановил нас Каспар, – ведь мы сейчас в глубоком тылу, и должны будем признаться, чем мы здесь занимались. А к нашему занятию подходит одно единственное, причем не совсем хорошее слово – мародерство. Возможно казаки, которым мы сдадимся, никуда нас не отправят, а по законам военного времени казнят на месте; о том, что война закончилась, здесь еще могут и не знать. Думаю, что нужно идти в ближайшую деревню и там попытаться узнать дорогу до Евпатории, там ведь кроме турок, должны быть и французские войска. Может проводника уговорим, у нас ведь двое карманных часов, кто-нибудь вдруг и согласится.

Решено было наловить рыбы в дорогу и напечь хлеба. Но в их планы снова вмешалось провидение – ночью Жульена укусила гадюка. Каспар высосал кровь из укушенного места и прижег ранку раскаленным в костре кончиком ножа, но это не помогло; к полудню лодыжка бедного юноши распухла до угрожающих размеров. Глядя на его посеревшее лицо, Каспар объявил: собираемся, вечером уходим.

Вышли после захода солнца, прихватив нехитрые пожитки: циновки и сушеную рыбу. Сделали большую дугу, обходя Ак-Мечеть, чтобы не нарваться на казаков, рассчитывая к утру выйти на южное побережье Тарханкута. Тьма была кромешная, в небе ни одной звезды; шли осторожно, почти наощупь. Жульена несли на носилках, сделанных из невода и двух палок. Откуда-то к нам донесся приглушенный лай собак, и мы пошли на этот звук. По расчетам Лавуазье справа от них должна быть деревня Караджа; они видели, когда проплывали мимо, у причала рыбацкие лодки. Вот, если нам повезет, то в Евпаторию можно уйти на веслах. Кроме собак стали слышны и петухи, и вскоре они оказались в центре небольшой деревушки из четырех десятков домов. Обессиленные переходом, мы опустились на траву на небольшом холмике в центре села. Первыми нас обнаружили несколько дворняжек; они подняли истошный лай и не успокаивались до тех пор, пока каждая не получила по сушеной рыбешке. После угощения они улеглись поодаль, ворча и настороженно поглядывая на пришельцев, готовые в любую минуту поднять тревогу. Затем появились несколько женщин, они также настороженно вглядывались в незнакомых людей.

Каспар произнес хорошо известное ему русское слово – хлеб, и показал на открытый рот.

Женщины ушли, затем возвратились; они принесли с собой хлеб, (настоящий хлеб!) вареные яйца и молоко. Боже, какой это был пир, я просто не могу вам передать!

– Вы кто такие? – нам показалось, что так спросила одна из них.

– Франсе! – ответил за всех Каспар, – сольдат! Франция!

Женщины оживленно стали обсуждать услышанное; несколько раз было произнесено одно и то же имя, и за кем-то тотчас было отправлено двое мальчишек, из числа уже обступивших место событий. Мы заканчивали свою трапезу, когда появилось новое действующее лицо. Этот человек еще не стар, но он сильно хромал, опираясь на палку. Когда он подошел, мы заметили, что у него нет кисти руки, а вместо глаза и уха один ужасный шрам на все лицо. Приблизившись, он выронил палку и упал на колени, протягивая к нам руки и выкрикивая нечто, как нам показалось, не понятное и самим русским женщинам. Калека принялся трогать каждого из нас единственной рукой, на которой были не все пальцы, он гладил наши плечи, руки, волосы, говорил что-то ласковое беззубым ртом, заглядывая каждому в лицо единственным глазом, из которого непрерывно катились слезы. Нам он показался безумцем. Он пытался силой затащить некоторых женщин в наш круг, хватая каждую здоровой рукой и культей указывая на кого-нибудь из нас, те неистово отбивались и тоже плакали. Наконец, им удалось увести его прочь.

Вскоре, в сопровождении восторженных ребятишек, появилась высокая светловолосая женщина. По тому, как все умолкли, можно было предполагать, что в лице этой женщины, причем необычайно красивой, явилось некое начальство. Так оно и оказалось; перебросившись несколькими словами со своим окружением, она обратилась к нам по-французски. Мы вначале опешили, а затем обрадовались: еще бы, сама начальница, староста этой крошечной деревни великолепно говорит на французском языке. Уже одно это вселило в нас самые лучезарные надежды; мы спасены, весело говорили друг другу, хотя и не представляли совершенно, как это произойдет. Каспар и Жульен остались на попечении мадам Марии, а нас тут же отвели к кузнице, где под дощатым навесом лежала большая куча сухой травы; так мы узнали второе русское слово – сено, по нашему «фои», первое был – хлеб. Мы тотчас погрузились в блаженный сон на ложе, пахнущем полынью и чабрецом. Проснувшись, мы уловили приятный запах чего-то необычного – это был борщ: блюдо, совершенно не укладывающееся во французские кулинарные рамки, и третье русское слово, вошедшее в наш словарь.

Наконец, пришел Каспар, и мы тут же засыпали его всевозможными вопросами. Самый важный из них: далеко ли до Караджи? Неизвестно? Все равно, сейчас же следует выходить; выспались, наелись, чего еще нужно? Эти лодки наверняка конопатить придется, так что, двигаемся, командир. Каспар молчал; он как-то странно смотрел на нас и почему-то отводил взгляд в сторону. Самый проницательный среди нас, Гильом, наконец, догадался.

– О, извини, командир, ты ведь совсем не отдыхал, как же мы, олухи, забыли об этом. Так, сейчас шесть вечера, выйдем в девять, пожалуй, за три часа тебе удастся восстановить силы, верно?

Каспар по-прежнему молчал, только теперь он низко опустил голову и не говорил ни слова, и когда поднял к нам лицо, мы увидели, что его глаза полны слез.

– Ребята, братцы…– негромко прошептал он, – нам некуда идти. Война закончилась, и корабли погрузили армию и отбыли к берегам Франции. Теперь, похоже, нас действительно бросили. Нам некуда идти… – голос его прервался, он не мог сдержать слезы. Все молчали, сраженные этим страшным известием.

– Но может еще хоть кто-то остался? Хоть один корабль? Единственный? – воскликнул Ронсед.

– Нет, последний корабль из Евпатории ушел три недели назад, об этом сообщили пастухи, а когда из Севастополя, неизвестно, но скорее всего они все ушли одновременно, – ответил Каспар.

– Что же нам теперь делать, Каспар?

– Пока не знаю. Сутки Жульен должен пролежать неподвижно, так определила старушка, которая его лечит. Пока он лежит, Лавуазье и Лангар отправятся в Караджу, посмотрят лодки, если найдется подходящая, попробуем уйти морем на Болгарию. Староста говорит, что здесь, напрямую, около пятидесяти лье.

– Напрямую шлюпкой не ходят, – возразил Лавуазье, – налетит шторм, потопит. Нужно идти вдоль берега, будет вдвое дальше, но надежнее. Десять пар крепких рук, все одно за месяц доплывем.

На этой оптимистичной ноте мы расстались. Лавуазье и Лангар отправились к взморью, а Каспар к старосте на совет. Меня он прихватил с собой, так как последнее время не оставлял меня в нашей кампании одного. И я на всю жизнь запомнил этот разговор двоих, впоследствии ставших мне самыми близкими, людей.

Во дворе старосты под развесистой шелковицей стоял стол с самоваром. Приборов было два – меня, конечно, здесь не ожидали.

– Я привел с собой юношу, вы не возражаете, мадам, против его присутствия? – извинился наш командир.

– Нет, не возражаю. Сколько тебе лет молодой человек? – услыхав ответ, она задумалась, – зачем в таком возрасте он ввязался в эту гадость? Я имею в виду войну, месье Каспар. И хочу вам сообщить, что в русских деревнях все говорят друг другу ты, поэтому будем, как проще. Итак, что ты решил?

– Пока конкретно, ничего. Двое наших отправились посмотреть лодки, и решение мы примем после их возвращения.

– Могли бы и не ходить, лодки там негодные. Хотя, действительно, так даже лучше, если убедитесь в этом сами. Сейчас ты сказал: мы примем решение, но учти, коллективное решение не всегда самое правильное. Чаще всего, наоборот; иногда его, вообще, скопом принять невозможно. Поэтому ты его должен принять сам. Обдумать, взвесить все за и против и после этого предложить остальным. Ты как считаешь?

– Согласен. Но у меня в голове нет ни одного варианта. Учти, я до сих пор жил только во Франции, и совершенно не понимаю той обстановки, которая сложилась вокруг. Если отпадает лодка, то тогда, что взамен? Пешком? Куда, в какую сторону, через какие страны? Мои знания в географии весьма скудны, примерно знаю, где Испания и еще Африка. Если идти пешком, то до ближайшего порта, откуда можно попытаться отплыть во Францию. Но где они в России, подскажи?

– Наши порты на юге, скорее всего, сожжены, как и корабли в них. Ваши суда придут к нам когда-нибудь, но когда, этого никто не знает. И кто возьмет вас на корабль, в качестве кого, если вам нечем будет заплатить за проезд?

– Мы можем завербоваться матросами, это нам знакомо.

– И остаться на этих кораблях навсегда. Мой муж был моряком, по его рассказам такое случается, и довольно часто.

– А твой муж сейчас где? – поинтересовался мой гувернер, и тут же пожалел о своем вопросе, увидев, как потускнело лицо Марии.

– Мой муж и мой сын остались лежать там, на Альме. Оттуда из восемнадцати мужчин нашей деревни вернулся всего один человек, и то его трудно так назвать, скорее, это обломок человека.

– Простите, я не знал, – Каспар перешел на «вы», – я тоже был на этой ужасной речке, наших там полегло много, хотя это не утешение.

– Мне не нужны ничьи утешения. Вас никто не просил приходить к нам, на нашу землю, чтобы погибать на ней, при этом убивая русских людей, – довольно резко ответила староста.

– Не думайте, что я добровольцем пошел воевать или кто-то из нас сам отправился в Россию. Нет, мы все солдаты, и посланы сюда императорским указом. Вряд ли, кто рискнул бы ослушаться. Хотя, постой, были и добровольцы, вот один из них, за твоим столом.

И мой гувернер улыбнувшись, кивнул в мою сторону. Женщина не приняла его улыбку, и осуждающе взглянула на меня.

– Мой сын тоже ушел добровольцем, ему еще не было и семнадцати, но его позвала любовь к своей родине. Но мы сейчас не об этом. Завтра я жду решение, – Мария встала, давая понять, что разговор окончен. Каспар тоже вскочил; они стояли друг перед другом, оба высокие и красивые; широкоплечий Каспар и стройная тоненькая Мария. И смотрели друг другу неотрывно в глаза, и мне показалось, что я увидел нечто странное в их взгляде.

– Ты можешь услышать решение уже сегодня: мы уходим. Если можно, то найди хоть какую-нибудь карту, мне бы только взглянуть в какую сторону следует идти, и я был бы очень благодарен.

На обратном пути мой гувернер долго молчал, и мне стоило немалых трудов его разговорить. Я узнал, что Мария раньше жила в Евпатории; ее родители из обедневших дворян. Она учила французскому языку детей из богатых семейств. Все было хорошо, пока она не встретила любимого человека, простого моряка. Родители были категорически против столь неравного брака, и молодым людям пришлось бежать в Кунан. Они поселились в доме, который достался ему в наследство от родного дяди. После ухода мужа на войну стала старостой по просьбе жителей и благословения ак-мечетского священника. До этого пост старосты занимал ее супруг.

Утро Каспар начал с откровенной беседы. Я догадался, что, несмотря на совет Марии принять единоличное решение, мой наставник остался верен своим принципам: все обсуждать с товарищами. Может поэтому они ему охотно подчинялись, даже понимая, что он простой крестьянин в должности слуги при графском сыне? У него был настоящий талант организатора, и он очень многое знал и умел из того, чего не знали и не умели более именитые по происхождению и положению в обществе остальные члены команды. Пока что обсуждается пеший вариант. Слово взял Гильом.

– Если мы двинемся через перешеек, то можем добраться до Австрии через Бессарабию и Валахию, но вряд ли нас пропустят в Малороссии, так как мы воевали против них. Путь к туркам через Тамань короче, но опаснее, так как будет лежать через Кавказ, где горцы ведут бесконечные войны друг с другом. Без проводника соваться к ним крайне опасно. И неизвестно еще, как мы переправимся на Тамань.

– Значит, двинемся через Россию, мне кажется, что русские не станут чинить нам особых препятствий, – сказал командир.

Корни этого решения кроются в личном опыте общения Каспара с русскими; под Севастополем он попал в плен, где пробыл почти три месяца. После этого у него остались самые лучшие впечатления, о чем он охотно рассказывал нам, во время сидения в нашей балке. Русские делились с пленными своим нехитрым харчем и табаком, не обижали и не притесняли особо, поручая им уход за лошадьми, заготовку дров для костра и прочие мелкие дела. А после Инкерманского сражения их вовсе отпустили. Он рассказал нам о русском гренадере, который притащил на спине с поля боя тяжелораненого нашего офицера и попросил врача оказать ему помощь, но было уже поздно, и бедняга скончался у него на руках. «Жаль, что мы его не сумели спасти. Этот француз, судя по всему, был очень набожен, – заявил русский, – он так неистово крестился и творил молитвы, будучи израненным. Солдат похоронил его собственными руками и устроил даже нечто наподобие надгробия. С тех пор Каспар считал русских добрыми.

Лавуазье и Лангар вернулись только под вечер; лодки оказались безнадежно рассохшимися. Пока они их осматривали, к ним подошел старик, чтобы выяснить, кто они такие. Узнав, что они французы, он тут же стал звать на помощь. На его крики выскочили еще трое, помоложе, и нашим разведчикам пришлось уносить ноги; их спасло то, что преследователи, очевидно, были не совсем здоровы. Чтобы запутать следы им пришлось бежать в противоположную сторону, а затем долго отсиживаться в бурьяне.

Но решение уйти осталось прежним, и обсуждение предстоящего похода развернулось с новой силой. В самый разгар прибежал мальчик с запиской: Мария просила Каспара прийти за картой. Она необходима сию минуту, и Каспар готов тотчас бежать, но ситуация такова, что уйти ему нельзя. Повертев записку в руках, он протянул ее мне: сбегай сам, ты знаешь, где это, только не задерживайся.

Мария встретила меня во дворе и пригласила в дом. В комнате горела лампа, на столике самовар и три прибора, в вазе цветы; точно такие росли вокруг той, нашей балки.

– Это бессмертники, – сказала Мария, перехватив мой взгляд, – они расцветают и цветут до конца лета, когда зной достигает своего апогея, и остаются такими прекрасными навсегда; жара не убивает их, они просто засыпают, чтобы никогда не проснуться. Сейчас будем пить чай, садись вот сюда.