Синее

– Давайте чахнем и я пойду.

Я разлил еще по стакашке и всадил её залпом. Стакан боком лёг на стол и покатился до самого края. Пытаясь внешне сохранить трезвость ума и понимание ситуации, я неуклюже поставил его ровно и сделал вид, что зафиксировал это положение. Затем по довольно кривой траектории направился к девочкам. Они уже не плакали.

– Выйди из комнаты, – скомандовал я Юле.

Она кивнула и вышла еще более криво, чем ходил я. Всё ясно, они притащили с собой еще бутылку и спрятали для такого случая. Мне стало неприятно. Оля заранее знала, что я выкину что-то подобное и она пойдет плакаться и пить с кем-то. Просто пить ей уже было скучно – ей хотелось забиться в угол и пить шампанское с горла, думая о том, как мир к ней жесток. Она знала, что я приду. Я не хотел бы быть таким предсказуемым и так бы и сидел на кухне, если бы не пришел к выводу о том, что мне нужно её успокоить и помочь. Мне всё еще было наплевать на неё. Я делал это из жалости к её друзьям, к мальчику, которому она нравится, к матери, которая снова увидит дочь пьяной и заплаканной.

Одна заплаканная девочка слишком сильно влияет на гармонию и делает больно достаточно большому количеству людей. Каким бы я отвратительным не был, я не мог позволить себе портить мир.

Я присел рядом с ней, и пьяная принцесса бросилась мне на шею. Мне нечего было ей сказать, она была достаточно глупа, чтобы понимать все эти глубокие мотивы, скрывающиеся в моей душе. С другой стороны, она никогда не признается в том, что не осознает того, что я пытаюсь ей сказать.

– Зачем ты так со мной поступаешь? – тянула она сквозь зубы, – я же знаю, сколько у вас тут таких девок приходит!

– Зачем тогда ты приходишь? – спокойно спросил я.

– Я не могу так просто тебя отпустить, понимаешь? – она и сама ничего не понимала. Весь изумрудный блеск пропал в пустых покрасневших глазах. Она и моих-то глаз поймать не могла.

– Мы просто пьём с тобой. Откуда чувства, откуда привязанность?

– Конечно, я нужна тебе только чтобы пить! Чтобы приносить пиво по утрам и сигареты вечером! – наконец-то, сейчас она сможет высказаться. – Ты только о той и думаешь, да?! Все это знают, только о ней и базаришь постоянно.

– Фу, разговаривай нормально, ты же девочка.

– Плевать. Видели её, всё понятно. И с тобой всё понятно.

На кухне было шумно. Парни гнали с Юли. Это всегда происходило на грани того, чтобы она поняла – им на неё всё равно, но чуть что, можно и симпатию проявить. Нас с Олей никто не подслушивал, да и кому она нужна.

– Я ненавижу тебя, понял?! Ты мне жизнь портишь, ты сволочь, понял?! Сволочь!

Я надеялся, что она будет стращать меня еще долго, до тех пор, пока хоть какое-то чувство не пробудится. Злость, ненависть, агрессия – от них совсем недалеко до симпатии. Труха. Я сам рассыпался в грязный липкий пепел рядом с ней, и только мысли о небе и звёздах меня отвлекали. Я смотрел в окно и слушал все её оскорбления, не обращая на них никакого внимания. Она не уходила, и я точно знаю, что завтра придет похмелиться, если я вдруг не встану ехать на пары. Значит всё то, что она говорила – было пустышкой.

– Я всё тебе сказал, – начал вставать.

– Прости меня, пожалуйста! Не уходи, посиди со мной, – буквы путались и произносились с такой плавающей интонацией, что абсолютно не несли никакой смысловой нагрузки. Она втупилась в стену, вытянув тонкие руки в сторону, где, приблизительно, должен был стоять я. А я уже сидел на кухне.

– Шо вы там? Сосались?

– Нет.

– Кто бы сомневался.

– Фу, какой ты.

Я просто не хотел. Каждому своё. А они не хотели меня слушать.

Я снова думал, пока вокруг витали музыка, громкий топот и шутки над Юлей. У нас было еще минут двадцать по договоренности с соседями, чтобы пошуметь. Не всегда получалось её выполнить, но в целом ребята мы были приличные.

Хотя, кто сам себе честно признается в том, что он плохой, невоспитанный. Днём, когда я трезвый, я читаю книги, хожу на пары, помогаю тем, кто ко мне обращается за помощью, слежу за хозяйством по дому. Честный христианин. Что поделать, если душа у меня болит, если я буквально горю, пока трезвый. Мне не помогают успокоительные, не помогает «посидеть в кресле и представить, что я в комфортном месте».

– Может «хепкой» размутимся? – мпросил Серый.

– Денег в обрез, сам знаешь. Да и ехать лень.

– Другой движ у тебя остался? Мы же не добивали.

Я добил всё сам. В один из дней мне нужно было хорошенько взбодриться, чтобы выбраться из задницы, в которую попал. Так что ничего не оставалось.

– Нельзя мешать это с алкоголем. Эффекта не будет, – отмазался я. – Да и спать пойду уже, наверное. Забери Олю домой, пожалуйста.

Я похлопал Юлю по плечу и чмокнул в щеку. Попрощался с пацанами и, сделав последнюю затяжку, скинул сигарету в пепельницу. На этот раз в настоящую. Закинул кое-какой мусор в пакет и ушел в комнату.

Включив свет, я осмотрелся. Особого бардака не было, потому что в моей комнате редко кто оставался, но разбросанные носки и прочие вещи явно уюта не добавляли. Задвинул зеркало-дверь шкафа и переоделся. Я любил сидеть на тусовках в уличной одежде, это придавало уверенности в себе. Зато все подруги обычно сидели в моих футболках или кофтах.

Спать мне, по правде, еще не хотелось. Я присел на окно и закурил еще сигарету. Присесть на это окно в трезвом состоянии, или увидеть, что кто-либо другой тоже садится на него было равно самому большому греху. После подобного, обычно, я распинал всех и каждого подолгу, а на второй раз просто прогонял. Алкоголь лишал меня возможности продумывать наперед и расценивать последствия. Я курил и вспоминал прошлое лето, когда работал официантом.

Худой, в белой рубашке с такого же цвета кожей, я сидел на холодных бетонных ступеньках перед баром, надеясь, что никто не войдет в зал и мне дадут спокойно докурить сигарету, а ноги хоть немного перестанут ныть. Я честно трудился, отдавая все силы на это. Я мечтал о собственной машине и готов был работать по четверо-пять суток подряд, чтобы получить как можно больше. В день я тратил не больше сотни, хотя выносил и до тысячи. Всё это давалось с очень большим трудом, но я даже не думал о том, что можно по-другому. Просидеть без работы всё лето – означает потерять год жизни, не меньше.

– Где он там? Эй, ты! – звали меня грубым кавказским акцентом.

– Я подержу, – сказал мой сменщик. – Им кола нужна     .

Я оставил ему сигарету и достал из холодильника две бутылки колы, положил в фартук открывашку и подошел к столу. Весь остальной зал был пуст, но клиенты наверняка еще подойдут за те три часа минимум, что этот столик здесь просидит.

Широко улыбаясь, я открыл им две бутылочки колы и кинул крышки в фартук.

– Ай, молодец, какой хороший! – лицемерие. Я улыбнулся всему столику, немного наклонившись и сложив руки за спиной.

– Э, ты не улыбайся девушкам, да? – какой тяжелый акцент. – Когда мужчина приходит в кафе с девушкой, ты не имеешь права ей улыбаться, понял?! – он сильно хлопнул меня по плечу так, что я качнулся. Этот «урок этики» был направлен не на обучение меня, а на то, чтобы показать уровень своих знаний культуры поведения для девушек. В какой-то степени, я понимал их, так что возмущения не было ни капли. В конце концов я простой официант, который должен скрасить их шикарный вечер, так что просто убрал улыбку, поклонился и ушёл.

Свежий морской ветер прошел через наше кафе и смешался с дымом кальяна. Такой набор запахов я помню до сих пор и, закрыв глаза, оказываюсь посреди зала того самого кафе. Вокруг меня шум голосов, настойчиво звенит колокольчик на кухне, кричит музыка, а у меня есть только одна секунда, чтобы насладиться атмосферой. И эту секунду я могу растягивать вечно.  Тогда я был еще совсем мальчиком, даже в сравнении со сверстниками. У меня не было сильного внутреннего стержня, я не знал, как постоять за себя и считал, что кого-то интересуют мои мысли и точка зрения. Я старался влиться в коллектив и, честно говоря, все, кто там был, остаются в моём сердце по сей день.

В тот первый год мне было невероятно тяжело. Я обслуживал отвратительных людей. Людей, которые могли себе позволить оскорблять и издеваться над официантами и другим обслуживающим персоналом как им хотелось. Культурный шок для меня, но признаться в этом вслух я, конечно же, не мог. Три месяца я таскал тарелки, убирал столы. Меня называли собакой, кричали, свистели, говорили, какой я тупой, безрукий, бесполезный, малый. Меня толкали, хватали за шею, угрожали.  Я просто учтиво улыбался, кланялся и уходил за барную стойку.

«Кто ты мне такой, скотина, что имеешь право так со мной разговаривать?! Был бы мой отец жив, он бы так этого не отпустил! Но ты видишь в моих глазах беспомощность, ты видишь, что я еще мальчик, а мне еще и не откуда взять мужественности. И тебе хватает наглости давить это во мне?! Какой ты сам тогда мужчина?!», – так я думал. Выкуривал сигарету и сжимал руку в кулак так, что растягивал связки на костяшках. Ноют они до сих пор. И через минуту снова слышал:

– Эй, где он?! Сюда иди, быстро, быстро!

И я бежал. Но всё это терялось, меркло, забывалось, когда мы всем коллективом в конце дня садились за стол и разговаривали о том, как прошел день. О том, что будет завтра и как кто себя вел. Мы шутили, готовили коктейли и шашлыки, играли в карты на желания и просто так.

– Тосик, – так меня там называли, – сколько там до машины осталось? – спрашивали по очереди то начальник, то начальница, когда я подсчитывал заработок.

Я помню день, когда совершил свой первый косяк. Перепутал позиции в счете для друзей начальства и обсчитал их в большую сторону. Получил я тогда нормально, и дело подходило к увольнению, чего я не очень хотел. Я сидел на измене за барной стойкой, едва сдерживая эмоции от разговора про то, какой я бестолковый, с того самого столика. Мне казалось, что все уже окончательно настроились против меня. Столик уходил, начальница провожала их. Вдруг ко мне подошел начальник и, похлопав по плечу, сказал:

– Тось, мы уезжаем, будем  через полтора часа. Будь умницей.

И ушел. В этот момент я таки откинул голову назад, опершись о стенку барной стойки, и пустил слезу, тихо, так, чтобы никто не слышал и не увидел. Мне так не хватало тогда такой мужской поддержки и сильной руки на плече, что думать теперь о том, что я уйду отсюда, уже было нельзя.

Начальник. Начальница. Это были такие формальности, что сейчас я даже не могу назвать их «бывшее начальство». Для меня это была большая дружная семья. Не так давно у меня была и кровная большая семья, но я её потерял.