Немой набат. 2018-2020

День был яркий, солнцеморозный, и мама навязала ей в дорогу старую, ещё бабушкину котиковую муфту для обогрева рук, – их уже давно не носят, наверное, и позабыли о них. Но на Смотровой площадке, где дул лёгкий ветерок, Вера сполна ощутила удобства давнего аксессуара дамского туалета. И странно: заметила, что многие нестандартно, форсисто одетые, праздничные женщины, особенно из молодящегося поколения «вечных девушек», с интересом разглядывают «кисейную барышню» с аккуратной симпатичной муфточкой – уж не последний ли это писк моды? А вдруг – «стандарт светскости», гламурный знак?

Она встала вплотную к высокому гранитному парапету, и перед ней во всей полноте открылся чарующий вид златоглавой зимней Москвы. Свой дом вблизи «Ударника» она отыскала сразу, его было хорошо видно, близко. А вот дом, где промелькнуло её короткое счастье с Витюшей, в районе Бородинского моста, разглядеть не удавалось, слишком много вокруг разноэтажных зданий, скопище крыш.

– Здравствуйте, Вера Сергеевна, – услышала она и обернулась. – Позвольте пристроиться рядом.

Перед ней стоял высокий мужчина в тёмном драповом пальто с меховым воротником, в ондатровой шапке. Она не сразу поняла, кто это, и мужчина счёл нужным представиться:

– Мы с вами однажды встречались у Ивана Максимовича Синягина. Меня зовут Пётр Константинович.

«Генерал Устоев!» – выстрелило у неё в мозгу. Это была большая неожиданность, очень большая. Вера плохо помнила человека в военной форме, сидевшего на нижнем торце стола, хотя память сохранила, что он говорил какие-то умные и нестандартные речи. Сразу стало ясно, что появление Устоева напрямую связано с её визитом к Синягину, никаких сомнений на этот счёт не было. Но в причинных связях ей разобраться не удавалось, она недоумевала, путаница в голове нарастала. Устоев понял её растерянность, внёс ясность:

– Вера Сергеевна, девочки-двойняшки, о которых говорил вам Иван Максимович, – мои дочурки. К великому сожалению, сироты, которых в настоящее время воспитывает пожилая женщина, приглашённая из деревни. Точнее сказать, она их обихаживает, а не воспитывает. – Чётко обозначив тему разговора, он предложил: – Может быть, Вера Сергеевна, мы с вами походим вдоль парапета?

Народу на Смотровой площадке было премного, и подавляющее большинство – без масок, как-никак, свежий воздух. Разномастные зимние одеяния создавали ореол некой карнавальности, в толпе во множестве сновали форсы и мажоры, безобидно куролесили, изобретая фокусы для селфи. Вспомнилось Витюшино присловье, перекочевавшее из его студенческих лет: «Жизнь идёт, пельмени варятся». И Вера с Устоевым как бы растворились в бурлящей толпе, в мельтешне суетного мира. Они не замечали никого, и никто не обращал внимания на них.

Устоев начал разговор первым.

– Уважаемая Вера Сергеевна, Синягин сказал вам всё, мне нечего добавить, а пережёвывать вопрос незачем. Вы всё поняли, осмыслили и приняли, на мой взгляд, верное решение, исходя из некоторых сложных обстоятельств вашей жизни.

– Да, я не вправе брать на себя ответственность за – запнулась – за ваших детей в силу обстоятельств, видимо, уже известных вам. – Довольно резко добавила: – Вообще говоря, мне не хотелось бы мусолить эту болезненную тему, ибо она для меня уже закрыта.

Несколько шагов они сделали молча. Потом Устоев сказал:

– Позвольте, Вера Сергеевна уточнить, верно ли я вас понял.

Не только вы, но и отец девочек, то есть я, не вправе подвергать их опасности, а потому он, то есть я, должен искать другие варианты. Что же до безопасности женщины, которой он намеревался вверить воспитание своих детей, – это не его вопрос, это его не касается, проехали. Своизм! У каждого своя жизнь, остальное – простите за фривольность, до фонаря. Как писал поэт, под каждой крышей свои мыши. Я вас правильно понял?

Настроенная решительно, бескомпромиссно, уже привыкшая плутать в крайностях и погибелях, ожесточённая душевной хворью, Вера с разбега ответила резким и жестким «Да, правильно». Хотела усилить позицию целым каскадом соответствующих фраз, но вдруг осознала, что в вопросе Устоева сквозит какой-то подвох, требовавший более спокойных разъяснений. Она разозлилась на себя за то, что сморозила глупость.

Но слово уже было сказано, и Вера услышала в ответ:

– Спасибо, Вера Сергеевна. Вы очень высоко цените достоинство русского генерала, который, заячья душа, отъявленный конформист, услышав об угрозе, нависающей над вами, оберегая своих дочерей и свой комфорт, под шумок, блистая безразличием, зажмурив совесть, стремглав бежит с поля боя, оставляя вас в опасности. И всё шито-крыто. Считайте, что я тронут такой замечательной оценкой.

Вера замерла, словно упёрлась в невидимое препятствие. Повернулась к Устоеву, посмотрела ему в глаза. Почему-то вспомнила лермонтовского Демона: «И на челе его высоком не отразилось ничего». Она всем существом своим осознала, что не в состоянии осмыслить происходящее. Вопрос о чужих детях, казалось, окончательно решённый ещё в разговоре с Синягиным, неожиданно повернулся совсем иной гранью. Она понятия не имела, что отец осиротевших девочек – генерал Устоев, а он ни сном ни духом не знал, слыхом не слыхивал о злой силе Подлевского, преследующей Веру. Теперь, когда вдруг, по сути случайно, покровы спали и вскрылись эти важнейшие подробности их жизни, всё становилось сложным, запутанным, переплетённым. Вера поняла: говорить в жёстком отвергательном тоне уже нельзя. Придётся объяснять, объяснять, объяснять…

Однако уже в следующий миг разговор принял совершенно иной оборот. Устоев тщательно готовился к встрече и точно угадал момент «главного удара».

– Уважаемая Вера Сергеевна, разрешите мне прибегнуть к профессиональному методу суждений. Разумеется, без военной лексики. Анализ состоит из трёх частей. Первое. На данный момент мне известно о Подлевском всё. И, к сожалению, полагать, что он не узнает о вашей трагедии, что он в воду канет, было бы наивно. Узнает обязательно и почти наверняка случайно. Из случайности произрастает и неопределённость: когда? Может быть, завтра, но не исключено, через год. Гадать бессмысленно. Но именно неопределённость требует от нас – да, да, он так и сказал «от нас»! – в любую минуту быть готовыми к его появлению. – Устоев сделал паузу и предложил Вере несколько минут постоять у парапета. – С вашего разрешения я кратко изложу азбучную позицию военной науки. Бывают ситуации, когда неприятель упивается торжеством победы, ощущает своё всесилие и могущество, наслаждается полнотой власти над побеждённым. Именно в таком качестве и явится Подлевский перед вами. Но оплаченная миллионами жертв военная история свидетельствует, что такие моменты торжества чрезвычайно уязвимы и могут мгновенно обернуться полным разгромом. Если, конечно, противная сторона заранее и скрытно подготовится к встречному бою… Вера Сергеевна, вас не утомили мои туманные умствования?..

Вера, опершись муфточкой на холодный парапет, пребывала в обескураженном, полувменяемом состоянии и нашла в себе силы только для того, чтобы тихо откликнуться:

– Нет, не утомили…

– Тогда перехожу ко второму пункту. Что надо сделать, чтобы мы – Веру опять словно ушибло, он снова сказал «мы», – в любой момент были готовы к ответному удару? Это вопрос чисто технический и решается очень просто. Мой помощник майор Арсений Андреевич Твердохлебов – я вас сегодня с ним познакомлю, парень что надо! – первым делом передаст вам обычную электронную тревожную кнопку, какую на договорных началах выдаёт вневедомственная охрана. Однако я позабочусь, чтобы кнопка была «с секретом» – её сигнал через пульт поступит к Твердохлебову. Вы можете пользоваться кнопкой в любой ситуации: застряли в лифте, нужен транспорт, бытовые хлопоты – достаточно одного нажатия и немедленно придёт помощь, галопом. Шутники называют этот метод «блиц-крик». Но! Вера Сергеевна, прошу вас запомнить следующее: при появлении Подлевского вы должны нажимать тревожную кнопку пять, десять, бессчётное число раз. Это станет сигналом тревоги высшей степени. – Вдруг улыбнулся. – Тревожная кнопка всегда должна быть при вас, чтобы легко и незаметно нажать её. А то знаете, как бывает у женщин? Они не расстаются с этой кнопкой, но почему-то именно в момент опасности выясняется, что они забыли её дома.

Вере казалось, что он впала в состояние столбняка – лицо и впрямь стало белее белого. Всё, о чём говорит Устоев, планетарно далеко от тех мыслей, которыми она жила после гибели Витюши. Это был странный компьютерный сон. Какая тревожная кнопка? Какой майор Твердохлебов? Она по-прежнему не могла понять, какое отношение анализ генерала имеет лично к ней, хотя догадывалась, что это всего лишь прелюдия к возобновлению разговора о девочках-двойняшках Устоева.

Однако она и здесь – пальцем в небо. Когда они вновь двинулись через толпу, Пётр Константинович сказал:

– А теперь, Вера Сергеевна, кратко коснусь третьего пункта моих суждений. Всё, что я излагал, никак не соотносится с вашим решением брать или не брать моих девочек в ваш дом. Узнав об угрозе, исходящей от Подлевского, я не вправе отойти в сторону и намерен действовать так, как наметил. Подлевского вы напрочь вычеркните из памяти до той минуты, пока он не объявится. А когда объявится, – чёрта с два! – мы его встретим с почестями, натянем ему нос, верх возьмём. – Умолк. – Что касается меня, то мне предстоит дальняя поездка, и не удивляйтесь, что отец девочек глаз не кажет. Твердохлебов будет знать, что делать. Вот, уважаемая Вера Сергеевна, пожалуй, и всё. – Снова умолк, о чём-то подумал. – Нет, не всё. В таких серьёзных вопросах, как оборона от неприятеля, важны некие гарантии. Вот наговорил я вам с три короба обещаний защитить от Подлевского, завтраками накормил хоть куда, а как будет на деле, кто знает? Его, то есть меня, потом ищи-свищи. Но я наинадёжнейшие гарантии дать готов. – Широко улыбнулся. – Может ли быть гарантия крепче, нежели мои дочери, отданные вам на воспитание? Если, конечно, вы… Артемьевна, знаете, что в таких случаях говорит? Как отец сказал, так по-мамкину и будет.

Достал из внутреннего кармана мобильник, нажал кнопку.

– Арсений Андреевич, подойди к нам.

Откуда ни возьмись, а вернее, из толпы, мгновенно вынырнул щеголеватый майор, подошёл к Устоеву.

– Арсений Андреевич, это Вера Сергеевна Богодухова. Её телефон тебе сообщили. Позвонишь Вере Сергеевне, чтобы она зафиксировала твои данные. Будешь держать постоянную связь. О деталях скажу особо. Свободен.

Когда они вновь остались вдвоём, Устоев, как бы прощаясь, сказал:

– Позвольте, Вера Сергеевна, на всякий случай заметить следующее. Если вы всё-таки возьмёте моих двойняшек под своё крыло, чему я был бы несказанно рад, то в те крайне редкие дни, когда я буду появляться в Москве, мне хотелось бы общаться с ними. Но вам это не доставит неудобств. За девочками будет заезжать Твердохлебов, он же вернёт их домой. Я своей персоной глаза вам мозолить не буду. Командировка предстоит долгая.

Это был тот нечастый случай, когда Пётр Константинович Устоев лукавил, глядя в глаза собеседнику. На самом деле он завтра же намеревался записаться на личный приём к начальнику Генерального штаба, чтобы обратиться к нему с неуставной просьбой: в силу семейных обстоятельств разрешить ему некоторое время почти безотлучно находиться в Москве, компенсируя такое послабление усиленной нормой дежурств, желательно ночных.

Устоев считал, что обязан лично оберегать Веру Богодухову.

Всегда быть рядом. Это нечто вышнее.

Стоять на часах.

Незримо.

Вера вернулась домой подавленной. И на тревожный вопрос мамы, что случилось, ответила:

– Потом, мама, потом. А сейчас спать, спать, спать…

Глава 20

После завершения бурных выборных событий в Штатах, когда по Америке прокатился девятый вал цифровых убийств, Аркадий Подлевский полностью очистил от дел один из рабочих дней и поехал обедать в малолюдную по будням «Черепаху». Ему было о чём поразмыслить. А главное, он никак не мог разобраться в себе, сознание словно расщеплялось: под влиянием драматических заокеанских перемен его покинула лёгкая ирония, с какой он воспринимал американскую катавасию, или же его охватила настоящая паника от предчувствия своей никчемности.

С одной стороны, Аркадию, которого Америка искренне восхитила, теперь почему-то расхотелось жить в Штатах, расколотых на белых и чёрно-цветных да вдобавок с жесточайшей, даже репрессивной диктатурой всевозможных меньшинств. Впрочем, он изначально и не намеревался переселяться за океан, а потому нынешние американские передряги его не особенно беспокоили, вызывая лишь эмоциональную оскомину. Для Подлевского было важнее понять, как теперь Америка поведёт себя на внешнем контуре, прежде всего в России. В его ушах звучал концепт, предъявленный ему статуйным Гарри Ротворном в нью-йоркском ресторанчике «Я и моя Маша». В США считают, – говорил этот господин в литом костюме стального цвета, – что перед неизбежной войной с Китаем нам необходимо полностью разделаться с Россией, вывести её из мировой игры.

Но что будет при Байдене? Эта стратегия почти наверняка сохранится, однако несомненно возникнут нюансы. Не исключено, она начнёт постепенно затухать, а возможно, наоборот, новый хозяин Белого дома прикажет её активизировать.

Когда-то, в неясные, майские послевыборные дни 2018 года Подлевский томительно и утомительно размышлял о своём будущем, оккупируя удобную лавочку на Чистых прудах. В тот раз его расчёт оказался верным: премьером стал Медведев. Сейчас интуиция тоже подсказывала Аркадию позитивный для него ход перемен. И не только интуиция, а также здравый смысл, трезвый расчёт. После штурма Капитолия и расправы с трампистами – кстати, не только цифровой, – мировой авторитет Штатов пошатнулся. Кроме того, та ожесточённая свалка оставила в наследство Байдену кучу внутренних проблем и разгрести их – дело не скорое. А усиление внешних воздействий – отличный, проверенный способ показать неувядающую мощь США. В наших СМИ даже каркают о «маленькой победоносной войне», которую может провернуть где-нибудь Байден. Это, конечно, чушь. Скорее всего, речь может пойти о накачке «мягкой силы», в том числе в России. И значит, о постановке новых задач перед ним, Подлевским, перед Суховеем, Сосниным. Достоверный ответ на этот вопрос может дать только Винтроп. Сразу мелькнула мысль позвонить ему, как было в 2018-м. Но о чём говорить по мобильной связи, которую сейчас прослушивают насквозь обе стороны? Боб разозлится, такой звонок в нынешние времена похож на подставу.

После долгих раздумий за меланхоличным поеданием сначала салата панцанелла, а потом аппетитной лазаньи – в «Черепахе» день итальянской кухни, – Аркадий пришёл к выводу, что надо незамедлительно встретиться с Суховеем, которому наверняка коечто уже известно. Импульсивно схватился за смартфон, предложил: «Может быть, Валентин Николаевич, у вас есть возможность присоединиться к обеду в укромном элитном ресторанчике, поболтать о том о сём?» Подлевский намеренно не упомянул о «Черепахе», ибо собеседник должен понять, о чём речь, не раз здесь «заседал». И снова, как почти три года назад, – удача! У Суховея сегодня как раз выдалась пауза в делах, и он готов приехать. Значит, поговорить есть о чём, впустую этот человек временем не разбрасывается.

Аркадий взбодрился.

Между тем звонок Подлевского пришёлся Суховею в самую пору. Валентину было что сказать Аркадию, однако это один из тех случаев, когда важно делать различия между указаниями и советами. В его работе такие различия иногда имели особое значение. Если он пригласит Подлевского на разговор, сказанное – в любой форме – будет воспринято именно как указание. Если же встречу запросит Подлевский, речь пойдёт лишь об ответах на его вопросы и, соответственно, о дружеских советах, высказанных как бы между прочим.

Да, Аркадий позвонил вовремя. Уже недели две Суховей просто жаждал разъяснить ему новую ситуацию – не в Америке, а в России. И вот, наконец, случай подвернулся. Валентин бросил все дела и помчался в «Черепаху».

После штурма Капитолия новости по линии Боба посыпались как из рога изобилия. Сначала Пашнева сообщила, что ей вдруг, совсем уж неожиданно, можно сказать, внезапно предложили учиться в Академии госслужбы с одновременным внедрением в группу «Лидеров России» – по какой-то особой женской квоте. Она даже прошла в Академии неформальное собеседование и получила твёрдые заверения на близкое будущее.

Ещё через несколько дней Суховея пригласил Немченков и начал встречу со странного поздравления: