Сердечко во мне проснулось, заторопилось, переступи я только её порожек.
Трудовую жизнь я начинал помощником кочегара, оттого теперь искал приметы былого и, теряясь, ничего похожего, ничего мне знакомого не находил. Ни чёрных гор угля у котла. Ни пыли – на вытянутую руку ничего не видишь. Ни копоти в палец на стенах…
Как всё переменилось!
На окнах лилово горели шары гортензий. Стены и пол, выложенные цветастой плиткой, были ликующе чисты и нарядны.
В приоткрытую дверку несколько мгновений я очарованно наблюдал, как в топке жизнерадостно билось, кипело пламя, вырывавшееся, казалось, вместе с тугими струйками мазута из форсунки, и видел себя давнишнего, ещё заморышем мальчишкой, который, кусая губы, качаясь из стороны в сторону, каторжно тащил центнерные носилки с углём; видел себя без разгиба натужно подбрасывающего в топку уголь; чудилось, смоченный ещё полудетским по?том, горючим, взрывным, отчего, пожалуй, уголь схватывался огненной шапкой едва ли не на лопате…
За котлом почти отвесно взбегала узкая металлическая лестничка. Уже на порядочной высоте она переходила в площадку с перильцами.
С площадки свешивалась Глебова нога в желтоватом шерстяном носке. Сапог смирно стоял под лестницей, переломившись и касаясь верхом голенища пола.
– Гле-еб… – тихонько позвал я.
Глеб готовно катнулся к краю площадки, свесился, как с креста снятый. Утомился бедолага со сна у жаркого котла.
– Высокомученик… Занесло же на такую верхотуру мучиться! Давай спускайся. Дело срочное!
– В обед у меня не может быть срочных дел, – зевая, ответил он. – Я засыпаю своё законное. Глотнул полгранёный молочка…
– Из-под бешеной коровки? – предположил я.
Он несогласно покачал головой.
– Что я, фанерный? На работе – ша! Без глупостей. Зажевал моньку корочкой и на бочок.
– Пролежней ещё нет?
– У меня бочки из дюралюминия. Ни один пролежень не проест. Лучше скажи, как там мама.
– Помалу встаёт…
– О! – оживился Глеб. – Вот кто весь из дюралюминия склёпан! Сколько бегает, за всю жизнь только раз и споткнулась. Всего-то лишь однажды залетела в больницу! Какая выносливая… Мы с тобой размазюхи против неё.
– Слушай! Да слазь ты в конце концов! Я только от главврача Веденеева.
– Так, так… Какие новости из зоопарка?
– А новости такие… Договорились, что в час будет встреча на высшем уровне. Он приглашает Святцева, я приглашаю тебя.
Глеб как-то разом сник. Поскучнел.
– Может, ты сам с ними разделаешься… Один как-нибудь…
– Вот так задел![217 - Задел – исполнение на бис.] Зачем же как-нибудь? Так дела не делаются. Я, собственно, не знаю дела. Всё шло-кувыркалось на твоих глазах. Сто?ит уж только затем пойти, чтоб посмотреть Святцеву прямо в глаза.
– Да что мне эти смотрины? Что мне его глаза? Масла с них не набьёшь… Конечно, я не отказываюсь с тобой пойти. Но мне нельзя отлучиться от мартена. Кинутся – меня нет. Какой звон пойдёт! Апостол месткома в рабочее время покинул территорию завода!
– Не навек же. На десять минут. Без ущерба для производства. Компрессоры без тебя гоняют холод. Всё равно без дела спишь!
– О не скажи! – Глеб щитком выбросил руку. – Это за проходной, дома я без тугриков и без дела сплю. А здесь я сплю строго по графику. Мне за это мани-мани платят!
– Ну и задвигон! Тебя б к капиталисту. Он бы живо из тебя безработного сделал. Вон в Японии… Стоят девочки на конвейере, рвут с огня, умываются по?том. Как какая не выдержала темпа, чуть замешкалась – над нею загорается красная лампочка! Трижды загорится на день – ты уволена!
– Кончай молоть горох! – озлился Глеб. – Будь спок, надо мной не загорится. И вообще отзынь… Срыгни в туман! С работы я никуда не пойду.
Он лёг на другой бок, повернулся ко мне спиной.
3
К моему удивлению, дверь в кабинет главврача была приоткрыта.
Заглянул – никого.
На вешалке пальто, шапка. Вязаный шерстяной шарф с алой весёлостью выбегал из тесного рукава и, круто переломившись, почти до пола стекал по глянцевито-чёрной атласной подкладке пальто.
«Наверное, на минуту куда выскочил?»
Я торчал в дверях и не знал, то ли пройти в кабинет, то ли вернуться.
Мои сомнения уняли зашипевшие со стены часы.
Часы готовились бить. На часах был час.
После единственного колокольного удара я вошёл-таки.
На столе лежала раскрытая мамина амбулаторная карта.
Ага. Значит, меня ждали. Готовились.
Любопытство усадило меня за стол.
Я прилип к карте.
И двух строк не пробежал – шаги.
Я отодвинул карту на край стола, зачем-то встал.
Порог переступил молодой сутулый очкарик.
Слегка сжатая с боков тирольская шляпа с заломленными на ковбойский манер полями наползала на глаза, руки глубоко в карманах настежь расхристанного ядовито-зелёного плаща. На вытянутом узком лице нервничало самолюбие, которое только что укололи и укололи чувствительно.
Не убирая с вошедшего взора, я твёрдо снова сел, будто припёкся к креслу главного.
Вошедший с подчеркнутым безразличием торопливо бросил:
– Так кому это я тут понадобился?