Взвихрённая Русь – 1990

– Послать, – уточняет третий, – Михаила Сергеевича вместе с генерал-полковником Макашовым. Генерал-полковник Макашов командует целым Приволжско-Уральским военным округом! А тут, понимаете… Развели чайники отъявленный неуставняк!

Конечно, генерал-марш скоренько выстроит в шеренгу всех депутатов и: ать-два! ать-два из кремлёвского зала на губу! Будете знать у меня, духи, как дурить!

Четвёртый расстроенно:

– Бессмысленность посылать Горбачёва…

Начался одесский Привоз.[84 - Привоз – самый большой в Одессе базар.]

Посылать? Не посылать? Кого именно посылать?

Наконец выщелкнулся один умный. И сказал:

– Вы компрометируете себя. Пункт ещё не принят. А вы собираетесь бежать давить на депутатов. Вы только навредите. Они ж назло вам и примут тут же это висячее предложение!

Ничего ещё не сделано, а генсек с генералом уже начеку.

Ощетинились штыками.

Кто там посягает на власть партии? А ну подать сюда!

Не найдись один умный, побежали б душить ещё не вставшую на ноги власть?

Благо, бежать недалече. Всего-то за дверь под замком.

«Да-а… Печальная штука демократия наша», – подумал Колотилкин и спросил:

– А что бы ты, макашист, сказал, заговори я о выходе?

– Я бы сказал, – с нарочитым отецким певучим укором отвечал военком Дыроколов, – не все у тебя, персик, дома. Разбежались по гостям. И ещё бы я просто сказал: перезрел персик. Перегрелся на московском солнцепёке. Время жар сымет… Ну, чего рыпаться? Кого удивишь? Сейчас вся страна занята разоблачительством. Поветрие чумовое. Ну и что? Повякают, повякают… На ту же жопку и сядут. Старушка Капээсэскина и её подружка древняя Софья Васильевна[85 - Софья Васильевна – советская власть.] ещё покажут, где раки зимуют. А на что тебе это внеплановое удовольствие? Глупо. Время от времени какая-то манка нам с тобой сыплется с небес. Как савраска в стойле у яслей жуй ровно и не колыхайся. Сидишь же, хер моржовый, фун-да-мен-таль-но! На красоту! Показательный район. Ни один коммунистик не рванул из партии. И неужели сам первый навяливается выйти первым? Для примера другим? Ни один же дрын-бруевич[86 - Дрын-бруевич – верный ленинец.] пока не вышел!

– Это от страха… А в душе многие уже расплевались с твоей старушнёй. Ещё этот путляный Полозков… Неподъёмный крест на шее партии. Кто бессмысленней носит вывеску? Мало, что этот антиалкоголец выкосил кубанские виноградники… Смахнёт под корень теперь и всю компартию в России… Как мне с Полозковым в одной упряжке?.. Рыба гниёт с головы… Сгнила… Не могу я больше… Эта повседневная ложь… Никакого проблеска… Нет больше моего терпения… С чем идти к людям? Что говорить? О светлом будущем впересмешку с фиговой перестройкой болтать? Мне одна в Чернавке показала голую задницу с печку, шлёпнула по ней и говорит: ты, сейклетарь, соперва подмоги мне купить по талонам трусеи, а ужа потома душесладко потолкуем про твой дохлый коммунизьмий… Что я ей мог ответить, если она сама всё знает про ненаглядную коммунистическую перспективу? С ней же родилась, с ней и помрёт… Как в глаза ему, – кинул руку в сторону боковой двери, – смотреть?

– А какие ещё смотрины? Как вчера. Так и завтра.

– Шали-ишь! После Красной… В очередь я в московском стал магазине партийной попкой, а выскочил академиком. Все университеты за час прошёл. Всё услышал, чем живёт народ. Всё, увидел, чего мы достигли!

– А чем тебе не угодили наши достижения? Вон сам Примаков[87 - Примаков Е.М. – академик, председатель Совета Союза Верховного Совета СССР в 1989-1990 годах.] так прямо и доложил по всей форме: «СССР одержал огромные достижения». А ты как посмел засомневаться?

– Ничуть! Что огромные, то огромные. Ну прямо-таки невиданные наши достижения! – Колотилкин напряжённо огляделся из-под ладошки по стенам, вывалился по пояс в окно, ищуще попялился влево, вправо. – Где они? Где? Похоже, остались в Москве на пустых магазинных полках все наши очумелые завоевания социализма, все наши неслыханные достижения. Похоже, там упокоилось и всё светлое будущее, такое светленькое, что его не разглядеть даже вооружённым глазом. А вот пыль на полках видал невооружённым глазом. Своим! Послушай… А может, эта пыль есть и светлое будущее, и «светлая мечта человечества», и все наши достижения, все наши соцзавоевания всей нашей соцсистемы, за что мы так рьяно бились без передыху с семнадцатого года? И до чего, позволь полюбопытствовать, добились? До пустоты на полках, до нищеты в душах!? Так больше нельзя… Эта дебильная перестройка… Горбостройка вечная… Топтушка на месте… Как президент он должен идти на реформы. Как генсек он их перечёркивает. Бесконечная топтушка на месте. Вся надежда на смерть…

«Да, вся надежда на смерть нашей советской системы… компартии… – подумал Колотилкин. – Семьдесят три года отмучились… Ну сколько же ещё можно прозябать такой великой и богатой стране в нищете да в темноте – в свете решений КПСС? От света решений КПСС разве становится светлей наша жизнь? Только наоборот… Россия всё круче погружается в пучину гибели… Пока проклятые Советы и компартию не сломишь, ходу вперёд не будет!..»

И грустно сказал:

– Так дальше нельзя… Уже не воткнуть меня сегодняшнего в себя вчерашнего… Не м-могу!..

– Вызываю неотложку, – обречённо буркнул Дыроколов.

Он осанисто отбыл в соседнюю комнату, к холодильнику, и скоро вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками, почтительно держа их за талии. Здравствуйте, мои рюмочки! Каково поживали? Меня поминали!?

Деловито разлил.

Разломил кружалку домашней колбасы.

Себе взял меньшую дужку.

– Ты чего такой идейный вернулся? – спросил после первой Дыроколов. – Как с партсеминара.

– Потёрся… Столица кого хошь перекуёт. Очередь в магазине посильней всякого съезда. Только теперь и понимаешь, почему там жизнь винтом. А тут болотная тишь да гладь.

– Брамс!.. Пардон, там что, кадрессы откормленней? Белей? Наваристей?

Дыроколов наливал. Дрогнула рука. Горлышко ударило по рюмке. Рюмка не удержалась на одной ножке, опрокинулась.

– Ит ты, запохаживала рюмочка по столику! – и смехом прилёг он слизывать со стола. – У нас безотходное производство! Это у моего соседа зять чистёха. С полу оброненный кусочек хлеба не съест. А я – обдул да в рот. В лето тот чистоплюй у соседа на дачке по спецприглашению. Где прополоть, где подправить что…

– И пока на деревьях пусто?

– Ну! А осенью и на пушку зятька не подпускает. Всё ж слопает!.. Похвались, как там твоя? Всё хорошеет?

Дыроколов разнёс руки от боков широко назад и вниз.

– Цветёт цветочек, – грустно поморщился Колотилкин. – Слушай! А чего это я да я всё отчитываюсь? Ты-то, заслуженный мастер секса, как тут? Какими судьбами влип? Расскажи толком.

– О! – Дыроколов обрадовался вопросу, как гончая на охоте птице, упавшей комом в зубы. – Это год без перерыва на обед рассказывать! Но я вкратцах доложу. Подыму настроеньице… Раз у тебя запущенный склероз, начну издалека… Прошлый год… Первое, понимай, сентябрелло. По обычаю, весь районный партактив ты разогнал по сельским школам. Как же… Дембельский аккорд![88 - Дембельский аккорд (у военных) – срочное задание.] Начало занятий. Праздничек. Торжественное построение. Ла-ла-ла! Надо, чтоб от райкома кто поздравил. Ну! Несу ахинею про космические достижения в перестройке. А сам поглядываю с голодухи, какую б мне борщёвскую гейшу наколоть. И натыкаюсь на поцелуйную мордашку. Меня мёртво так и зациклило на ней. Она почувствовала мой волчий взгляд. Зыркнула в мою сторону и глазки долу. Поняла, запеленгована капиталиш. Губки, щёчки… Всё на ять! – вскинул Дыроколов оттопыренный большой палец. – По вывеске претензий нет. Одни плюсы. Опускаю смотрелки ниже. Гос-по-ди! Грудь горой. Целый пик Коммунизма! Повна пазуха цыцёк! На такую грудь любой орден не жаль повесить! Нижний бюст ещё роскошней!.. Погибель сплошная… Полный отпад… Язычком-то лалакаю всё разыдейное, а слышу, крючок мой дрыном поднялся. Форменный каменный стояк! Очень уж ему понравилась моя зажигательная речуга. Чую, стоит во мне всё, что может подняться со всей ненавистью к женскому вопросу… Кое-как доболтал. К директору с рацпредложением. Мол, негоже посуху разбегаться, давайте дружненько вспрыснем торжественную линейку красненьким. После уроков сбежалась школьная элитка в одной недоскрёбке. Тут и моя краснознаменная, орденоносная тычинка.[89 - Тычинка – учительница биологии.] Всё ж разворачивается в её бунгале.[90 - Бунгало – дом в деревне.] Вижу, цок-цок, цок-цок она в сарайку за грибками. Я прихлопнул себя по лампасам и следом на пальчиках в разведпоиск. Решилась-таки наша мышка пощекотать их кошку… Без осложнений воссадил на бочку с мочёными яблочками. То-олько прижал к верному сердцу – наглец верхний обруч лопнул! Рассол кэ-эк саданёт во все четыре… А чтоб тебя паралич расшиб! Ну не в куль, не в колоду, не для нового году! Соскочила моя с бочки. Ай-я-яй! Всё своё приданое подтянула и амбец. Включила звезду…[91 - Включить звезду – начать капризничать.] Въехала в блажь… Как ни молил стоя хоть разговеться… Была на грани, но ушла невинной. Ну! Гад буду, ты у меня выхлопочешь за прерванный романс пестика![92 - Пестик – учитель биологии.] Я те устрою рёвтрибунал!.. Я слов на ветер не ватлакаю… И накаркал. Ну прямо мне под руку, мне ж во зло приходит в январе «двести». Что тут делать?.. На всякий случай невоенцу поясню. «Груз-200» – так в официальных железнодорожных бумагах военные называют спецящик… Как матрёшки…В деревянном ящике цинковый гроб. В гробу самоубийца. У нас всем погибшим в Афгане ставили единственный стандартный диагноз. Самоубийство. Будто наших парней на то и тащили туда, чтоб они там самолично кончали с собой. Я отвлёкся… Значит, приходит обычным багажом щучинский иль там чернавский наш афганец…

– Багажом… человек?

– Ну! Мертвяк. Что ему?

– А где сопровождающий? По инструкции положен сопровождающий.

– По инструкции мы уже десять лет должны жить при коммунизме. Да где-то на подступах к нам застрял сердяга?.. Есть к грузу накладная и довольно. Накладная чем не сопровождающий?

– Ты серьёзно?

– Шутю! – ломливо поклонился Дыроколов. – Не все такие грамотеи, как ты. В деревне кто слыхал про сопровождающих? Привезли мужику сына в цинке. Кинется мужик про сопровождающего выяснять? Так вот… Ну, приходит этот афганский подарок… Ё-моё, её сын… Открывать нельзя. Похоронами занялся сам. Уж она гнулась в кровавом рёве, уж гнулась… Жалость сковала меня. За поминальной кутьёй шепнул: это за меня тебя боженька покарал. Думал, глаза повыцарапает. А она улилась плакать… Нанесло тепла. Монстр проснулся, пикой торчит под лампасами. Подавай звёздочку![93 - Звёздочка (здесь) – девственница.] И тут я подумал единственной своей извилиной, которая и та ниже пояса. А возрадую я свою милаху! Нам ли трудно воскресить сынка? И попутно допою прерванный романс пестика… И я отважился…

– На что?

– Не перебивай… Отважился-таки доиграть с нею в буёк по полной схеме. И стал готовиться к этому муроприятию. Прибежит ведь снова первый сентябрь. Уже нынешний. Снова райпартактив разгонят по школам на торжественные линейки. В этом году первое пало на воскресенье. Сразу после линейки ребят отпустят по домам. Какая учёба в воскресенье? Так и быть, думаю. Враг с тобой! Дам я тебе радость. Только и ты мне в ответ отсыпь того же, поделись, тычинушка, с пестиком… А если по большому счету толковать, я не то что пестик – целый зверюга! Да, по первому диплому я зверь![94 - Зверь – учитель биологии.] Все пять университетских лет усердно занимался онанизмом головного мозга.[95 - Заниматься онанизмом головного мозга – усердно зубрить.] Прошёл полный курс зверофака![96 - Зверофак – биологический факультет.] Это уже потом я увинтил на военную стёжку… Видишь, мы с ней повязаны биологией… Родство… Как на этом не сыграть? Ха-апну, хапну я свой призок! И чтоб не было осечки, надо кое-что подштопать… Пролистнул я дельце её сынаша и пошёл строгать. А знаешь, я великий дока подделывать почерки. Пишу от сына… «Наш расчёт попал в плен. Всех убили, я один остался жив. Сейчас я в Пешаваре. Надеюсь, наши спасут меня, и мы cвидимся…». И всё такое…

– Что за херню ты несёшь? Какое может быть письмо из плена? Где логика?

– У меня в штанах!.. Логику ему подавай!.. Да в таком переплясе ей только о логике и думать?! Не мешай. Дай досказать… Ну… Вчера после линейки подхожу к ней. Голову покаянно вниз, руку с фуражкой к сердцу, максимум сострадания на циферблате[97 - Циферблат – лицо.] и голосе. Докладываю. Похороны – досадная и счастливая ошибка. Виноват перед вами. Каюсь-извиняюсь, исправляюсь! Всё в комплексе… Ваш сын жив! Вот и весточка собственноручного производства. Прошу принять и удостовериться! И этаким чёртом даю свою эпистолию прочитать. Тут же убираю. Пока всё тайна! Учтите, ради вас старался, клянусь и дальше стараться. Вырву сына из Пешавара! Слово офицера!.. Руку сына она признала с первой буковки. Вся рвётся от счастья. В плаче целует дурушка меня, тащит в дом показать сыновы карточки. Ну разве мог я уйти, не посмотревши сыновы карточки? Усадила меня за альбом. Сама на секунду выскочила за какой-то мелочью к столу. Но я уже не мог и секунды ждать. А дома была непредвиденная помеха. Детсадовка дочка. Я это подмотай на усок и взял выверенным курсом на сарай. Королевский сеновал кого хошь сольёт. На сеновале и медуза не устоит… Наконец-то и у нас добежало до большого. Чтоб мундирчик не помять, растелешился по уставу а ля Адам и к мармеладке в игру… Смело вышел наш папуас, – подолбил Дыроколов себя в грудь, – один на один. И не дрогнул! Нe рассуждать! Вперёд! Ни шагу назад!.. Если рассуждать, боя никогда не выиграть…

– Кончай! – прикрикнул Колотилкин. – Или мы на дурацких учениях?