– Русская душа требует выхода, якорь тебя! – с лёгким сердцем пояснил Митрофан и тут же куражливо, с вызовом хватил сразу, без разбега, высокую весёлую ноту:
– Зять на тёще капусту возил!..
Не без удовольствия Лиза тукнула его ватным кулачком в бок. Помогло. Пение упало.
– Мить! Ну, ты иль совсем сошёл с орбиты? Гудишь, гудишь, как малое дитё… Передохни?. Мы твои песни слушали? Теперь ты послушай наши. Сверни-ка ушко крендельком…
Лиза удивилась, что муж покорно замолчал и напряжённо стал её слушать.
С просительно-вкрадчивой улыбкой она продолжала:
– Поступил звоночек из области… Нинка хвалилась, что к ним в универмаг завезли дублёнки с клавишными пуговицами. Притаила мне одну. На неделе надо ехать выкупа?ть…
– Привалило счастья, хоть в колокола з-звон-ни!.. А чего нам!? Нам это нич-чего не стоит. И поедем! – торжественно объявил Митрофан. – И не выкупим! На что тебе вторая? А можь, ты заместителька решила приодеть? А?
Митрофан сел так, что, оттолкнувшись от стола, упёрся спинкой своего стула, задравшего над полом передние ножки, в спинку стула Лизы.
Приставил руку к уху, дурашливо канючит:
– Шепни по секрету… Шепни…
Она дважды шлёпнула его ладошкой по плечу:
– Не вяжись!
– Предупреждение шлю… Барабан, в который часто бьют, скоро треснет…
– Ты что-то выдавил, тюбик?
– Так шепни…
– Да ну не вяжись же ты!
Прихватив под собой стул, Лиза отдернулась, отсела на шаг, и Митрофан, вельможно качнув нетвёрдой рукой в атмосфере, опрокинулся, словно чувал с песком, на пол.
Повскакивали с шума девчонки, насыпались подымать отца. Да куда!
Сам же Митрофан встать не мог.
Его только на то и хватило, что сел на полу.
Опустилась на корточки Лютик, выискала у отца под унылым клочком рыжих волос на затылке ссадину, боязно пронесла пальчик над ссадиной, подула: папе больно.
Расчувствовался Митрофан, обнял дочек.
– Спасибушко… Желаннушки мои… Спасибушко… А вот повыпихну вас в жёны… Кто тогда защитит от этой партизанюхи? – указал на Лизу, чуже, с какой-то мстительной тоской уставившуюся в тёмное, не задёрнутое занавеской окно. – Кто защитит?
– Я, – неуверенно, надвое, пискнула Лютик. – Я буду приходить с Женькой Зубковым и защищать тебя от тёти мамы…
– Вот так, тётя мама, якорь тебя! – почти выкрикнул Митрофан, с насмешкой в голосе выделяя слово тётя. – Есть у меня защитница! Знай! А то… Взяла моду… Не лаской, так таской… Неужели, едрён батон, думаешь, это самый короткий путь к дублёнке?
– Не пора ли нам пора? Хватит жечь нервы! Вставай! Собирайся домой!
Митрофан поднялся на ненадёжные ноги и, надевая рубашку, пиджак, пальто, всё глухо ворчал себе под нос:
– Вот наскочил на братскую могилу: упасть, обнять и заплакать…[183 - Братская могила: упасть, обнять и заплакать – толстая женщина.] Ведь все мужеские гены повытрясла эта ночная фиалка… Ну не будь тут бракоделом…
– Это ты-то бракодел? – подал голос было задремавший Глеб. – Ты у нас златокузнец! Дамских дел спец! Три такие девки… Да девками Россия цветёт!
Мне хотелось хоть как-то подправить впечатление от испорченного вечера.
Я отважился поухаживать под конец за сердитой невесткой.
Снял с вешалки её пальто, подставил рукава.
Но она, каменно пробормотав что-то вроде благодарности, резко взяла, почти выдернула у меня пальто и, отвернувшись, с неспешной холодностью надела, с обстоятельностью принялась сбивать платок козырьком на самые глаза.
Насколько помнится, платок она сегодня у нас не снимала, даже за столом была в нём. Почему?
Наверное, слишком пристально смотрел я на её платок, поскольку моё недоумение заметила проницательная кроха Люда.
Люда поманила меня.
Я наклонился.
– Мамка прячет ото всех чужейных поломатую причёску. Утром завивалась на гвоздике. Гвоздик перекалился, а когда мамка выкрутила на гвоздик кудрю, кудря так и отпала. На том месте у неё теперь пусто!
Докладывала Люда захлёбисто и раз за разом поглядывала на мать, отчего, пожалуй, Лиза и Митрофан вполне догадались, про что именно щебетала дочка.
– Ты уж не все секреты фирмы выдавай сразу, – умильно попросил её Митрофан.
Лиза была уже за порогом с сеткой картошки (она никогда не приходила в дом свекрови без сетки и, естественно, никогда не уходила с пустой сеткой) и, поглядывая вокруг на всякого косо и одновременно вверх, как на часы на стене, озлённо стегнула:
– Можа, ты здесь и заночуешь? Мы идём!
Они и в самом деле все трое стояли уже одетые у двери, ждали её одну.
Девочка со всех ног бросилась от меня к родителям, к рукам, но ни одной свободной руки для неё не нашлось.
Лиза и Митрофан держали гордовитую Ляльку за руки. В другой руке у матери была сетка, а отец пустую руку упрятал в карман пальто, будто боялся потерять, настолько орёлик был хорош.
– Хочу за ручку, – пропаще попросила Люда.
– Хотеть не вредно, но у меня не сто рук! – напустила блажи Лиза. – А всего две и обе заняты. Отец, возьми свою защитницу! Ну, просится…
– Мало ли что просится… Пускай хватается за твою сетку да покрепче. А то на дворе грязина, ещё завязнет где… Потеряем…
И девочка, вжав голову глубоко в плечи, потерянно цепляется за сетку.