Взвихрённая Русь – 1990

– Сначала надо видеть! Таких значков уже не встретишь. Отпели своё! Сегодня наверняка совсем другие. Разве неинтересно сравнить, проследить, как менялся дух жизни?

– Очень даже занятно.

– И близко. У метро «Шоссе энтузиастов» выскочим из автобуса. С километрик лесопёхом и мы у цели. Ну, идёт?

– Летит!

В Измайлове было светло от весенних берёз. Подогревало солнышко. Длинная, широкая аллея чёрно, тесно уставлена народом. Как водой налито. Одни головы короткими червями копошатся в долго вытянутой куче.

У входа на вольном пятачке четыре парня и девушка стоят дужкой, поют под гитары. Перед ними раскрытый рюкзак. Видны трёхи, рублёвки, мелочь белая.

Сверху записка:

«Образец руками не трогать».

Студенты-музыканты? Приварок к стипендии выпевают?

– Юморные кочумаи! – слышит Колотилкин сбоку. – Разбежались рюкзак злата зашибить!

– А то не наработают? – отвечает кто-то. – Цыганка одна, без песен, сколько за день выпрашивает в переходе метро? Без пяти сотняг на груди не уходит!

Людская коловерть властно загребает Аллу с Колотилкиным в свой праздничный омут, и ты уже больше себе не хозяин. Ты не можешь пойти ни быстрей, ни медленней. Пойдёшь, как идёт лавина.

Иди и смотри.

Картины расставлены по краям асфальта, в канавах по обеим сторонам и дальше, на взгорках под липами.

Успевай только головой вертеть.

Ты хочешь остановиться, побыть у обогревшего душу вида, но тебя несёт, наталкивает на раскидной столик с матрёшками. Ты упираешься, не даёшь столкнуть тобой вздрагивающий вместе с фигурками столик. Лавина тяжело трётся об тебя, как вешний бегущий лёд о торчащую из воды кикимору.

Поднимающейся лесенкой выстроились фигурки в три шеренги. Как на параде. Друг другу в затылок смотрят. Замыкает колонну Ильич. Он самый малявый, карликовый плюгаш. С «Искрой». Перед ним Сталин курит трубку. Из трубки торчат две белые, уже обглоданные косточки.

Хрущёв в расшитой рубахе с красным воротом и петухом на груди. В одной руке кукурузный кочан, в другой башмак. На лысине темнеет оттиск башмака.

Брежнев одной рукой держит бутылку с надписью «Водка», в другой стакан. В ухе серёжка в виде звезды Героя.

Горбачёв перепоясан широкой лентой с серпом и молотом. На серпе золотом выведено «1-й президент». В одной руке держит американский флажок, в другой советский со словами «Перестройка – мать родная». Родимое пятно на лбу – огромная красная звезда-клякса.

Народ беззлобно посмеивается, глядя на дрожащих и время от времени падающих под толчками толпы вождями, и никому не верится, что все эти шаткие вождята, купленные каким-то импортным черномазиком за пятьдесят долларов (шишкарь за червонец!), вдруг все будто скопом гавкнулисъ в чёрном горбачёвском чреве. Парень так ловко задвинул, покидал их друг в дружку, как слепых котят в тихий омут, – лысая девка не успела косу заплесть.

– Получай «матрёшку с человеческим лицом»!

– Но долого… – говорит чёрненький.

– Нашёл дорого! В Штатах жизнь всякого человека оценена в четверть миллиона. А я тебе за наш червонец! Да не абы кого! За полста – все завоевания танкового социализма! Весь советский колхоз! Элиту! А из этого полтинничка я должен двести отстегнуть ненаглядным дорогим рэкетирам за место. Спасибо, что ещё капустой[34 - Капуста – наши пустые рубли.] берут. Не брезгуют пока. А ну перейдут на валюту?

– Лэкетил плёхо, – соглашается чёрненький и приставляет к уху горбачёвский живот. – Ти-иха сижю, как мышки. Всеха Миха Селге к?сала…

– Прибарахлился и иди, миттельшнауцер. А то и тебя скушает.

Напор лавы чуть пообмяк.

Колотилкин с Аллой отошли от матрёшек, и неукротимая ходынка покружила их дальше.

Мимо тающих вышивок.

Мимо расписных балалаек, гармошек, самоваров, чайников.

Мимо нарядных шахмат.

Мимо бус.

Мимо колец.

Мимо старых книг – лежали на раскинутой по асфальту газете.

Мимо икры.

– Почём? – подбородком Колотилкин ткнул в бутерброд с чёрной икрой и двумя ломтиками лимона.

– Пятнашка!

– За пятнадцать рубелли жуй сам! – бурчит Колотилкин Алле. – А смотрится натюрель. На салфеточке. Салфеточка на тарелочке. Так и просится под зуб. Толковущий разбойник! Понимаешь, сувенир. Из дерева сконделяпал – слюнки текут!

– Особо не горюй. Он бы тебе с чёрной, может, и не дал. А на красной нету масла. На чёрную положил, а на красную нет. Почему?

– Или забыл, или сэкономил.

Сбоку, на пустырьке под липой, одиноко стоял Горбачёв. Розовенький, напомаженный. Улыбистый. Сытую ручку готовенько выставил на пожатие. Ну, кто смелый? Кто уже вышел на ответственное решение сняться со мной? Давай скорей сюда!

Но к нему никто не подходил. Людская тугая река широко колыхалась в трёх шагах, совсем не замечала его, если не считать редких недоумённых летучих взглядов. Даже фотограф будто совестился стоять рядом, поникло сутулился чуть в сторонке.

Колотилкин заглянул Горбачёву за спину и разочарованно присвистнул. Э-э, президент держится подпоркой! Цветная фотография в рост наклеена на фанеру. А фанера сзади на грязной подпорке. Убери загвазданную палку – навзничь рухнет наш прези!

– Желающих тучи? – Колотилкин свойски подмигнул фотографу. – Отбиваешься без милиции?

– Да вот хоть милицией становь сыматься, – тускло пожаловался фотограф. – Сегодня ни одного дорогого любителя…

– На милицию не надейся. Эта ментура может только забрать тебя.

– За что?

– Ха! Ты что, умнявка, в детстве с горшка упал? Не знаешь? Да за таковецкий политический ляп могут и срок приварить! Где его хозяйка? – Колотилкин гулко постучал по доске.

– Дома пельмени лепит.

– А по-моему, она тебе срок лепит. Ты по телевизору их видел когда-нибудь порознь? Семейный подряд всегда в действии! Даже за границей. А у тебя они вразнопляску! Политическая близорукость! «После подготовительного этапа, который мы прошли, реализуя политику перестройки, наступила фаза решающих перемен!» А ты, фазан кучерявый, что себе позволяешь? Разрушил президентский семейный подряд! Да поставь рядом и хозяйку, у тебя отбою не будет. Я бы первый снялся в семейном президентском кругу!