– Одним ухом ты слушаешь парламент, а другим – народ.
Теперь Буш нарисовал. Горбачёв:
– Почему ты нарисовал меня с одной большой грудью и с другой маленькой?
– Одной грудью ты кормишь цк, а другой всех аппаратных чиновников.
– А народ?
– Мы не договаривались рисовать ниже пояса.
– Почему нигде нет мыла?
– Партия отмывается.
– Где проходит граница между развитым социализмом и коммунизмом?
– По кремлёвской стене.
– А товарищ Черчилль хорошо сказал: «Главный недостаток капитализма – неравное распределение благ. Главное преимущество социализма – равное распределение лишений».
– Позавчера пошёл в баню на Соколинке.
В парилке полна коробочка. И холодно. Поддаю, чищу:
– О гады! Замерзают! Друг на друга смотрят и никто не поддаст! Все ленивые, хитрые, научились в перестройку.
Уже жарко, внизу сам чувствую. Но все молчат. Кричу:
– Ка-ак? Чего молчите?
– Все коммунисты, – отвечает один.
– Коммунисты не только молчат. Но и обещают. Выступал Горбачёв у студентов.
– Товарищи! Через год мы будем жить лучше!
Все молчат. Горбачёв напористей:
– Или вы не слышите? Товарищи! Через двенадцать месяцев мы ж будем жить лучше!
Молчание.
– Товарищи! Ну я же говорю, через год мы будем жить ещё лучше!!!
– А мы? – пискнул голос из зала.
– В-выхожу один я на дорогу,
Предо мною даль светлым-светла.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…
Это всё нам партия дала.
– Перестроился комсомол. Раньше всё ему было по плечу, а сегодня по хрену.
– Перестройка, перестройка!
Мы и перестроились.
Как на пенсию пошли,
Песни петь пристроились.
– По дороге мчится тройка:
Мишка, Райка, перестройка!
– Пока народ не перевёлся,
Переведи меня, переведи меня,
Переведи меня на хозрасчёт…
– Я знаю, город будет.
Я знаю, саду цвесть,
Когда советским людям
Дадут чего-то съесть.
Слушкий Колотилкин цепко ловил всякое слово.
Ни анекдотец, ни припевка не уходили от него. Он никого не знал из этих людей, что муравьино рассыпались во все углы Москвы. Но с ними ему было хорошо. Какие-то сладкие нити тянулись от души к душе, от глаза к глазу.
С каждой минутой народу оставалось всё меньше, нити лопались. Безвыходность наваливалась горой, давила к земле.
Наконец Красная опустела от маёвщиков.
Её охватили железными отгородинами, никого не пускали.
Толклись у мавзолея стада конной милиции. Сорили яблоками.
Народу на площадь нельзя, лошадям можно.
Вот уже и наряды конников двинулись с площади в цокоте, пошли по Тверской кидать в пару яблоки. Это как бы указывало пунктиром, куда идти Колотилкину с Аллой.
Они обминули гум, тоже выжали на Тверскую.
Чёрное небо было беременно дождём, вспухло. Близкие облака едва не валились спать на крыши.
Народу негусто и праздника в людях не было. Народишко затравленно суетился взад-вперёд, в руке пустая авоська или сумка со слившимися боками. По случаю праздника магазины на окраинах закрыты, брякающий зубами народко осатанело вальнул в центр хоть что покупить к столу.
Да и центр заждался!
Куда ни ткни нос – замок, замок, замок.
На одной двери висела давняя, уже выгорела на солнце бумажка: «Магазин закрыт. Товара нет».