Что посмеешь, то и пожнёшь

– Не бред, а суровая реальность. Накатила годинушка… Поспевай только отскакивать!

– До такого договориться… Цок-цок… Кре-епенько смазал утомлённый организм… Ну!.. В сторону твою реальность. Займёмся моей. – Она кокетливо глянула в зеркало на стене, чуть взбила сзади волосы на голове. – Как тебе новая причёска? Оцени.

Он вяло кинул руку в сторону и устало шепнул:

– Прощай…

– Да ну ладно тебе бурить мозги! Это в честь-то чего прощай?

– Прощай, спецфигаро…[453 - Фигаро – парикмахер.] Прощай, – глянул на пустую бутылку из-под коньяка, выглядывала из-за ножки дивана. – Прощай, спецбуфетик… И ты, кусик… прощай… И наш бурундятник прощай. Все прощайте… Прощай наша сладкая жизнь… Безвыходняк…

Лика чувствительней шатнула его плечо.

– Сколько тебе говорить: не пей? Или ты забыл, что водка – пережиток прошлого, настоящего и будущего? А ты… Похоже, мой алконавт словил-таки сегодня белочку[454 - Словить белочку – напиться до белой горячки.]? Ответил на красный террор белой горячкой? Проспишься и белочка убежит снова в лес!

– Некуда бежать белочке… Ты что, не слыхала?

– Слыхала, несчастушко ты мой. И что? Борька пукнул, а ты в обморок упал? Нашёл кого бояться! Да они с Горбатым поцапались у цэковской кормушки. Борька и дерани в дерьмократы. А так кинь пятнистый Горб ему сладенькое местечко и сидел бы помалкивал… Борьки бояться не надо. Свой же! Из коммунистов! А коммунисты ничего серьёзного не сделают!

– Это верняк! Мы вон семьдесят три года бегали при власти. И чего мы сотворили?.. Хорошего?.. А шиш мы чего сотворили хорошего. А за всё прочее… Нас мало повесить за ногу или за кокосы!

– Ну!.. Ты рассуждаешь, как какой паршивый диссидент или бомж… Первому ли секретарю райкома такое лепить?

– А другое, миланя, не лепится… За то, что мы за семьдесят три года утворили со страной, с народом – за ногу повесить ещё большая честь. Та-ак устряпали коммуняки великую державу… Ведь наша советская жизнь – это Варфоломеевская ночь, растянувшаяся на семьдесят три года! О!.. Вот что мы сотворили!.. Нас только на это и хватило… Как ночью хапнули Зимний, так всю ночку длиной в семьдесят три года знай и воспитывали без перерыва на обед… Воспитывали несчастных строителёчков коммунизма… И ка-ак воспитывали… Ссылками… Лагерями… Тюрьмами… Свинцом… свинцом… Голодом… Все воспитывали кому не лень! Вот они, злецы, дорогие наши воспитатели…

Пендюрин трудно подошёл к огромному настенному цитатнику в дорогой золочёной раме.

На работе, в райкоме, у него весь стол в цитатах под стеклом. Цитатами уклеен потолок его «Волги». И дома цитатник в полстены. Просвещённый ленинец! Всюду просвещайся!

– Воспитывали все! От Фили Железкина до матроса Железняка! Только успевали горемыки получать по девять грамм свинца…

Лика ехидно хохотнула:

– Ты с перехвату про какого Филю Железкина толкуешь? У нас такого нет.

– А этот куда девался? – Пендюрин ткнул кулаком в цитату Дзержинского. – К-куда он подевался?

– Так это не Филя. А весь Феля… Фелюшка… «Железный Феликс»…

– И как он учил? Слушай. Цитирую… «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов, является методом выработки коммунистического человека из материала капиталистической эпохи». Какая железная жестокость!.. Для Фелечки человек вовсе не человек, а «материал». Эти сдвинутые по фазе фелечки и колбасили всю чёрнознамённую Советскую Варфоломеевскую ночку… В Москве слетел памятник Фелечке… Это кричат уже теперь нам: «Эй, советские коммуняки! Которые временные! Слазь!» Такова селявуха… Пришло время нам слезать с тронишка… Залили его кровушкой, попили народной кровушки… Как только и отвечать? Как страшно… Жертвенные стоны из жестокой Советской Варфоломеевской ночи рвут меня… Не уходят от меня… Какие мы… Коммунисты… Нас только и хватило на орденоносную Советскую Варфоломеевскую ночку имени Ленина-Сталина и примкнувших к ним кудряша Неолита. На ночку длиной в семьдесят три года. Как минимум за эту ночку покаяться партии надо, попросить у народа прощения за все наши изнущения да поругания… Целых семьдесят три года терзать Россию… Загубленный век России… Убитый русский век… За всё за это просить у народа прощения и каяться… Тогда, может, и уцелеем… А так… Как бы эти дерьмократы не порвали нас на куски. Мы их семьдесят три года не жалели. Пожалеют ли они нас? Не пожалеют! Ведь за то, что мы делали, без слов кидают к стенке! Только ты, горяченький, раньше срока не кидайся к стенке сам.

– Я-то не кидаюсь. Дела, что за спиной стоят, поджимают к стенке.

– А что ж ты творил таковские дела?

– Творил. Да своей ли волей? Я винтик… Гаечка… Куда сверху крутили, туда и крутился…

– А ты уже сам не крутил?

– Крутил в унисон с кручением сверху. И докрутился… Ты хоть мне скажи, что ж мы такое строили все семьдесят три года?

– А ты, первый секретарь райкома, не знаешь?

– Не знаю. А думаешь, первый в обкоме знает? Или Горбачёв?

– Подсказываю… На костях заключённых строили светлое будущее…

– Тот-то и беда! Всему ж миру пример, как гниёт СССР! Коммунизм – всепланетная смерть! Ну кто не знает, где коммунисты прошли – мёртвая остаётся пустыня? Вон учёные доказали, что на Марсе была жизнь. Бы-ла!.. А теперь – нетушки! Куда она уплясала? Может, коммунисты там строили своё светленькое-чёрненькое? А с Плутоном что? И вовсе худо. Самая холодная планета. Вечно зюзя минус двести тридцать! Всегда темно! Не коммунисты ли и там пошухарили и выдавили Плутон в самую даль от Солнца?.. Не останови коммунистических чумиков, они и Земле не состроят ли судьбу Плутона? Ох-ох…

– Оя! Глупов! Несчастный ты мой железный носик…[455 - Железный нос – тюремный политработник.] Что ты так страшно пугаешь? А мне, между дрочим, глубоко не страшно.

– Тот-то и не страшно, что ты великая глупоня… Коммунизм невозможно построить не только в отдельно взятой стране, не только на отдельно взятой планете, скажем, Земля, – его не построить даже в одном самом маленьком советском доме!

– Ой, диванный ленивец Глупов! Ловишь глюки![456 - Ловить глюки – галлюцинировать, находиться в заторможенном состоянии.]

– Лучше ещё разок послушай… Немного базы… Коммунизм – это изобилие по ноздри (как обещается несчастному народу) и право каждого на чужое имущество. Что значит изобилие по ноздри? Это жить, как жил Бровеносец в Потёмках. Этот Потёмкин мог проветривать на своих сорока двух личных автомашинах свои легендарные брови, которые, кстати, так толсто растут от чёрной рыбной икры, а вовсе не от кабачковой или баклажанной. Вся держава вмахивала на одного жителя коммунизма и его ближнее и дальнее спецокружение вплоть до колхозных парторгов. И, по теории, каждый в России должен бы жить так. А кто ж, скажи, создаст такую жизнь к а ж д о м у российцу? Каждому русскому? Никто и никогда! И тут на сцену выбегает Его Величество Право Каждого. Берём пример. В самой крохотной развалюхе княжат лишь две семьи. У одного хозяина из личного транспорта только две ноги и разбитый ещё в детстве самокат, а у другого – мерседец. Объявили коммунизм и… Конечно, владелец мерседеса наверняка не позарится на соседов самокат. Но самокатчик? Не захочет ли он по праву пересесть на мерседес? Мне глубоко кажется, захочет. Один полез отнимать, второй – защищать. И так повсюду. Друг дружку перебьют. На том копец и коммунизму, и народу, и стране… Лунный пейзаж… Вот что оставит коммунизм. Так что коммунизм – это смерть всех и вся… Ну и случись невозможное, построят коммунизм во всём мире, как разбегались большевики поначалу, – всё равно смерть! Где мы тогда будем зерно закупать?.. Сами ж не вырастим… Хоть так – смерть, хоть этак – смерть. Так что русский коммунизм – это только круговая смерть…

– Выходит, мы смерть строили все семьдесят три года?

– Называй как хочешь!.. Гнали туфту. На крови, на лжи, на грязи, на голоде чего светленького выстроишь? У нас даже своей идеи не было. И не украли ли мы её у церкви? Церковь чему учит? Не убий, не укради там что плохо лежит… Словом, не скоммуниздь!.. Довольствуйся малым. Старайся делать всё для других, и счастье тебе персонально боженька на подносе поднесёт уже за гробом. Мы и перехвати эту песенку. Гори в трудах! Трудись во имя будущего! А когда оно придёт это будущее? Через год? Через сто? Кудряшик уж ка-ак усердно стучал себя по кокосам – смертно обещал коммунизм к двадцати четырём ноль-ноль 31 декабря 1979 года или, на крайний случай – это уже наточняк! – выстрою я вам ваш коммунизм к нолю часов к нолю минут 1 января 1980 года! Гор-ряч-чуще обещал. Но! Всё по нолям!.. Прошли и двадцать четыре ноль-ноль 31 декабря 1979 года. Прошли и ноль-ноль часов ноль-ноль минут 1 января 1980-го… Всё прошло! А господин Великий Коммунизм так и не прорисовался. Это и не шелохнуло партправителей… Ну, не вышло у Кудряшика с коммунизмом для людей на отдельно взятой одной шестой Земли, так, может, всем миром сгандобим этот распроклятущий коммунизмишко для коров на отдельно взятой колхозной ферме? И тут – толстый прочерк. Ничего… Ничего мы не можем… Ни для людей, ни даже для скота…

– Глупыч! Где ж это ты строил коровий коммунизм?

– Бы-ыстро ты всё забываешь!.. Да в «Родине»! У преподобного Митрофанушки Долгова!.. Фу ты, ну ты, ноги гнуты! Сам забыл! Да я ж тебе про твоего родного батечку толкую!.. По приказу из области… Всей областью и ляпали… В коллективизацию сгоняли несчастный народушко в колхозы и с уха на ухо летало: «Житуху сулят ладную! Будем жить вместе в одном большом красивом доме! Будем укрываться одним расписным одеялком!..» Охохошеньки… Ни дома… ни одеялка… Зато через полвека Митрофанушка при помощи не всей ли области сгандобил-таки один громадину дом для коров, натянул крышу. Были коровы раскиданы, если не вру, по чёртовой дюжине гнилых фермочек, а тут свёз в кучу. В один комплекс! Идиотская показушная гигантомания! А ну столкай под одну крышу три тыщи рогов! Да шесть тыщ копыт!.. Коровья с-сем-меюшка о-го-го! Один «стол» – конвейер… Всё на кнопочках!.. Культурно лопай свою солому, не отползая от конвейера! Так не хотят лопать под одной крышей! Тесно, видите, им. Да сыро… Да душно… Да сквозняки… Да неуютно… И протест какой дают? В окна, конечно, не бросались… С цепью на шее не бросишься в окно… Да и высоковато оно… Так они ноги на решётчатых полах увечат! Назло, что ли? Не примам ваш коммуонанизмий! Дурочек нашли!.. Сами вы, люди, по отдельным домам-квартирам расползлись! А мы мучайся экой оравищей в одной куче!? Дудушки! Все падём демонстративно, только в ваш коммунизм нас на цепи не затащишь. Упрёмся и не пойдём. У человека две ноги, а у нас – четыре. Крепче вашего упрёмся! И не сдадимся! И не сдались… Какие им ещё условия подноси на блюдечке? Надо было всех вывезти на господское житие на проспект Му-му[457 - Проспект Му-му – Коровинское шоссе в Москве.] в Москве? Так мы сами в глушинке шарачимся… Ну… Изувечила бурёха копыта – всё одно что осталась без ног. Обезноженная корова не корова… А инвалидка-вовочка…[458 - Вовочка, ВОВочка (здесь) – инвалидка Великой Отечественной войны.] Всё стадо изувечили, оно и отбросило копыта…Сшарахнули на мясокомбинат… И весь мудозвонский коммунизм… Ни для людей, ни для животных… Не смогли… А как гордо мечталось до восьмидесятого… Его Величество Коммунизм!.. Прожгли эту мифическую станцию без остановки. Нет в природе такой станции. Негде и остановиться. За семьдесят три года докувыркались в муках до пустых магазинных полок, до талонов даже на спички. Но – гордо обещаем всем счастье в будущем! Всё в будущем, за что никто из вчерашних или сегодняшних строителей никогда не будет отвечать. Эту идею перехватили у церкви, а саму церковь скрутили в бараний рог. Два медведя в одной берлоге не крутись!

– Ну, Глуп Глупыч! – вздохнула Лика. – Тебя послушай, не поверишь, что ты первый секретарь. А так, какой базарный болтунец… Неужели и там, – вскинула палец, – так ваши говорят?

– А думаешь, иначе? На собрании, на активе одно. А в тугом партийном кругу – пострашней всех вместе взятых диссидентов! Никто не имеет и представления об этом коммунизме, никто не знает, с чем его едят. Но все твёрдо знают, что никакого коммунизма никогда не будет. А будет то, что успеешь сам сегодня урвать. Власть у тебя. Рви! Всеми доступными способами. С семнадцатого ж года едут коммуняки на одних спец, спец, спец… Потому как власть советская пришла – жизнь по-мёртвому пошла! И не будь этого спецпартдопинга, не то что строительства коммунизма – самого этого слова никто б уже давно не слышал.

– Эк куда хватанул мой Глупов!

– А ничего я и не хватал… Ты думаешь, чего все лезут в партию? Из-за любви к ней? Из-за горячего желания строить какой-то никому не ведомый коммунизм? Да нужен он как мёртвому припарка! Жрать да повкусней все хотят, вот и лезут! Мы ж так поставили дело на поток, что без партии человеку, будь он семи пядей хоть во лбу, хоть в заду… Будь он хоть разгениальный, а без партии ему ни вздохнуть ни пёрднуть! Тут и закрутишься… На предприятиях как? Партактив. Ля-ля-ля, три рубля… С трибуны строим коммунизм! Отлялякались… С одного собрания разными дорожками стригут господа коммунисты. Рядовой партподданный в голоде бежит домой, передёргивает ремень на дырочку ?же. А партактивистик? А партактивистик-стрикулистик, этот коммунистический прихвостень-подпёрдыш вперемешку с оборотнем, уже с трибуны неотрывно пялится на заветную спецдверку, куда он летит, едва закройся сборня. В той спецкомнате для активистов уже заждались продуктовые спецнаборчики… Нагруженный активистик вышагивает в мажоре. Партдопинг ему не в утруждение. Он заработал! С трибуны коммунизм строил! В пламенных речах готов был кровушку вёдрами проливать! Ну как не подкормить этого отважистого трибунного строителёчка светленького-весёленького? Вот и подкормили. Всё путём! Эх-х… За коммунистами пойдёшь – дорогу к могиле найдёшь… Вот… А в деревне… Ты вот не знаешь, где в магазинах двери. А всё почему? А потому, что есть график… Раз в неделю в определённый час один из двадцати колхозов района по очерёдке-графику завозит нам домой, к чёрному ходу, или полтелка или полсвиньи… И другие также продукты… Не меряно, не вешано, не считано… А приёмный мешочек на чердаке тебя не греет? А залётный?

– Да, Глупов, тебя послушать… Страшно…

– Тебе страшно слушать. А каково мне делать?.. Его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к партии, а он хочет вступить. Хочет вкусно жить. Он хочет, чтоб и я не засох. В лапу столько суёт, что про все красные идеалы разом забудешь… Витаминчик В[459 - Витамин В – взятка.] я любил… На приёмные взятки набрали полмешка золота… А в партии дорвался до власти, он и вовсе распоясался. Грабит при белом дне. Залетел… Ниже уже и не пасть. Гнать, гнать из партии! А он тебе откупной такой – пустишь всё на тормозах, выговорешник ему. Воруй и дальше, да почаще кайся! Залётный мешок толще… На золоте сидим… А в народ с ним не выйди. На казённые копейки в золоте не утонешь… Стукнут куда надо, можешь умыться… Грязь, грязь, грязь… Страшно… И подумать страшно, как мы испоганили народ… Кулака… Этого Святого Труженика, кормильца России, придушили. И стало на земле царевать деревенское шоболо… Лодыри, вертухаи, ворюги… Поплы-ыло говнецо… Всю Россию залило… Это говно никогда не хотело знаться с трудом. И работать его не заставишь. А воровать не учи. Воровством жило все семьдесят три года!

– Глупов! Не глупи. Не наговаривай на славных советских сельских тружеников!

– Ах тебе, если б наговаривал… Мне б легче было… Мы провели у себя в районе опрос. И подтвердились жуткие мои догадки. Шестьдесят пять процентов опрошенных не видят ничего стыдного в воровстве. Вот подарочек! Раз оправдывается воровство, то зачем работать навыкладку? И шестьдесят процентов не возьмут земли больше того, что у них есть в подсобном хозяйстве. Каждый второй не хотел бы иметь в доме туалет, каждый третий считает, что машина ему не нужна… Это как же так пещерно жить? Это отчего же они так хотят жить? Мы так долго приучали их во всём воздерживаться, что они дальше дохлого минимума не хотят и заглядывать? Мы научили их так жить? Или всё-таки за семьдесят три года нам так и не удалось чёрного кобеля отмыть добела? Кулака срубили под самый корень. Новых подлинных тружеников не смогли вырастить на земле… Что же с таким народом? Мне глубоко кажется, какой коммунизм построишь с таким народом?

– Ну, вот… Тебе уже и весь народ не угодил… Кре-епе-нько подловил нынче белочку. Крепенько…

– А как не ловить? – чуть не плача шепчет Пендюрин, помахивая журналом «Политическое самообразование». – Вот тут чёрным по белому… Глянь сама на эту чудь!

Она заглянула в журнал, куда он показывал, и отшатнулась.

– Да не с тобой ли, алконавт, они там, в журнале, пили?