Автобус остановился.
Из прогала двери посыпался народ.
– И место у окна! – продолжал Глеб. – Вот тут. На нём досиживает последние секунды какая-то мамзелино в чёрном.
Тяжёлой нетерпеливой ладонью Глеб с улыбкой хлопнул по стеклу у самого выхода. А ну подымайся! А ну подымайся, живей освобождай место!
На стук оглянулась женщина в чёрном – и она, и мы с Глебом остолбенели.
Это была Мария, Мария Половинкина, та самая Марусинка…
Боже, пути господни неисповедимы.
Я помню Марусинку молоденькой красавицей. Тонка, как травинушка, бела, как сметана… Это было так давно, это было так далеко… Местечко Насакирали близ Батума.
И было тогда и Марусинке и Глебу по восемнадцать.
Сейчас и Мария и Глеб стояли на пятом десятке. Долгие годы помяли обоих, износили. Разбежался в плечах Глеб, хотя и теперь его не выбросишь из десятку. Ещё меньше стала Мария, святая душа на костылях, болезненная и тихая.
Тогда, в Насакирали…
Глеб ушёл в армию, а забеременевшую от него Марусинку силой выжали отец-мать за залётного ухажористого молодца Силаева. Приезжал в гости к одним. Выгостил свою неделю и увёз Марусинку куда-то к своим в Россию.
Сразу из армии Глеб поехал к родителям Марусинки, просил дать её адрес. Хотел забрать свою половинку. Но адреса ему не дали.
Глеб разбежался толкнуться к тем, к кому прилетал погостить Силаев.
Те тоже давно уже уехали из Насакирали.
Ни с чем Глеб и покатил тогда к нам в Каменку. К той поре мы с мамой и Митрофаном уже жили в Каменке. Ехал Глеб через Лиски. И не знал, не ведал, что именно в Лисках жила теперь Мария. И вообще от Лисок до Каменки с полчаса пути. Долгое время они совсем друг подле дружки были, а не знали про то… По одним лискинским улицам ходили. Ведь Глеб раз пятнадцать по полмесяца жил в Лисках, куда приезжал на ежегодные курсы компрессорщиков.
Как-то в новогоднюю ночь перегрелся её благоверный с дружками. Без билетов набились компанией в проходящий поезд. Надумали к его сестре ехать в Сочи купаться.
Но до Сочи далеко показалось ехать, и вывалился он мешком на ходу из вагона в Дон… Проехал всего-то с километр… Он погиб…
Смерть дочери застала Марию в больнице. Телеграммы ей не показывали, боялись, не стало б хуже. И лишь когда немного окрепла, главврач с извинениями отдал-таки целый пук телеграмм. Мария тут же собралась в Гнилушу забрать с чужой стороны Катю… (От Силаева у Марии не было детей.)
…Глеб помертвел, узнав, что Катя Силаева – его родная дочь. И похоронные телеграммы, выходит, слал он Марии, своей Марусинке, вовсе не подозревая, что это была именно его Марусинка… его половинка…
Горько было видеть, как эти уже немолодые, привялые плачущие люди, держась за руки, скользя по грязи и едва не падая, шли по скатывавшейся сверху раскиселенной оттепелью улице. Они шли вверх, а их сносило, они съезжали, при этом безнадёжно взмахивали руками, резко невольно кланяясь то вперёд, то вбок, но, Бог миловал, они ни разу не упали и с каждой минутой всё дальше утягивались-таки вверх по трудной, скользкой дороге, ведущей мимо больницы, мимо завода, мимо нашего дома к кладбищу.
Родители Марии развели её с Глебом.
Зато уже мёртвая дочь Глеба и Марии через долгие годы снова свела эти две половинки.
7
Рядом со мной оказалось место Зои Фёдоровны.
Я обрадовался такому соседству.
Да и сама Зоя Фёдоровна не огорчилась.
Вскоре я знал всё, что не мешало мне знать, а именно: ехала Зоя Фёдоровна в облздрав за новым оборудованием для Ольшанки. Новое оборудование – это так, сбоку напёку. Главное, ехала она на дело Святцева.
Наконец-то столкнуло воз с мёртвой точки. Допекла Зоя Фёдоровна, сама Виринея Гордеевна занялась-таки Святцевым. Говорила с Зоей Фёдоровной по телефону, клялась отозвать Святцева в аспирантуру, а на его место пришлёт нового терапевта.
Предыдущим рейсом отправился на разговор главный врач Веденеев.
Нашим рейсом должен был ехать Святцев.
А его что-то не видно.
– Наверняка прорежется на станции минуту спустя после отхода автобуса или перехватит автобус где-нибудь у прокуратуры, – предположила Зоя Фёдоровна.
Так и вышло.
У прокуратуры, на развилке, автобус стал.
– Вне сомнения, – улыбнулась Зоя Фёдоровна, – это голоснул он. Не выносит очередей у касс, предпочитает совать натуру ездюкам в руки. Оттого его знают все шофёры, останавливаются, где он ни вздумай. О! – качнула в окно взглядом на Святцева, суетился у передней двери.
Автобус набит – руку не воткнёшь.
– Товарисчи унд милые товарки! – хмелько завопил на полную отвёртку крайний на порожках мужичок. – Христом-Богом прошу, разом выдохните на полчеловечка. Впустите женщину с пьяным дитятком!
Судя по тому, как весело перемигивался Святцев с этим в муку пьяным мужичком, были они коротко знакомы.
Святцев хлопнул хваченого мужичка по тощей недвижимости. Так же весело потребовал:
– Жалобней кричи! Не слышат народы гласа беды. Ну не шевелятся!
Наконец Святцев вдёргивает в толпу руку, вдавливается одним плечом и – вываливается из давки.
Обхватив крайних, вкогтившись в них и прочно привалившись к ним верхом, он вжимается-таки в людскую стенку.
Створки двери сошлись неплотно, оставив на воле святцевское плечо.
Автобус двинулся с приоткрытой дверью.
Увидав меня с Зоей Фёдоровной, Святцев как-то смешанно кивнул.
Я тоже ответил кивком, а Зоя Фёдоровна, смутившись отчего-то, виновато наивно показала ему свой тугой кулачок.
В этом жесте пробрызнуло что-то чистое, близкое, понятное только этим двоим и держащее их вместе.
…Девчонки, с кем в одной комнате жила Зоя, – было это ещё в институте, – спрятали в день регистрации её паспорт.
«Не дадим тебе с ним сойтись. Слухи носят, отец у него был дезертир. Да в газете ещё печатали: ради корысти оформил папаня-хват брак уже с покойницей. С сынком такого вязаться – стыдобу на всю жизнь принимать».