Дожди над Россией

– Земля – дело серьёзное. И такие вещи с бухты-барахты не делаются.

– Но на бухты и барахты уже ушло почти полвека! Не хватит ли? Сколько ещё надо? Крестьяне же всё ждут с в о- е й земли…

– Земля – дело серьёзное…

Голубой писец! Ну разве не ясно: миру – мир, войне – пиписку!

Ну Митя! Ну чудило! И чего затеял этот дурацкий словесный пинг-понг с этим каменным большевицким пипином!?[164 - Пипин – человек маленького роста. (Вспомните короля франков, которого прозвали Пипином Коротким. Его рост был 135 см. Рост Ленина 164 см.)]

И в нетерпении ору я наверх:

– Да ни вы, ни ваши ученики никогда не отдадите землю крестьянам!

– Это откуда такая категоричность растёт?

– А хотя бы из вашего секретного указания вашим же соратничкам-ученичкам: «Упразднить крестьянство!» Тот-то вы так основательно готовились отдать землю тому самому крестьянству, которое приказали уничтожить? Бермудно всё это как-то…

– Мда, – весомо и мудро было сказано сверху.

Похоже, разговор про землю упал в тупик.

– Тогда, – сказал вождь, – давайте вернёмся к памятнику Груне.

– Милей памятника ей была бы своя земелюшка в родной сторонушке где-нибудь под Воронежем, – вздохнул Митечка. – А то лазит, бедная, в чужой Грузии по совхозным чайным горам смерти… Груня героиня Труда. Собирает в год по шесть с половиной тонн чая. Каторга! За каждой чаинкой нагнись да сорви. Какие моторы должны сидеть в руках? За сезон она делает посверх шестнадцати миллионов движений руками! – глубокомысленно вскинул Митя мозолистый палец.

– Груня и должна, молодые люди, стоять на моём месте!

– А вы и не стойте, – неожиданно потянул его сторону Митя. – Лучше идите… Гм… Куда же вы пойдёте? «Ученик» у себя дома, а учителя при хвалёном кавказском гостеприимстве и в дом не пустили? Остановили на прикрайке, у городского порога? Не ходите в богатые сволочные дома ваших же коммунистических олигархов! Идите в бедные. Помогите выскочить из нужды. Скажите, почему вы плотно вошли во все высокие кабинеты? И почему нету ваших портретов в простых семьях?

– Резонно… Что-то я делал не так?.. Я бронзовый… Вколочен вечно стоять на месте…

– Чтоб не мешали орудовать вашим же партаппаратчикам-бюрократчикам? И не мешайте! Занапрасно не переживайте. Вот увидите, грянет времечко, ихний коммунизм сам накроется веником. А пока… Если ж разобраться, жизнь у них умрихинская. Ездят от народа отдельно. Дома, как тюрьмы, за заборищами с проволокой, слышал, под током. Каково? Лишний раз на люди не выйди. Да им за вредность надо платить! Вдумайтесь! Эти отчаюги, не дожидаясь всеобщей мобилизации, бесстрашно кинулись в разведку коммунизма боем незримым! Мы понятия о коммунизме не имеем, а они, рискуя жизнью, живут и даже вроде в поте лица терпужат в нём круглосуточно. Как задвинутые! Как проклятые! День и ночь, день и ночь. Без выходных. Без праздников даже. И это долгими уже де-ся-ти-ле-ти-ями! Глубо-окий манёвр! Покуда мы на излёте сил барахтаемся в трясине «затяжного рывка» к проклятому изобилию, они, величайшие бесстрашные первопроходцы, мужественно обживают окончательный коммунизм! Уже на протяжении почти полувека бедолаги дерзостно принимают изо дня в день роковые удары светленького будущего, неведомого нам. Вот они, герои-великомученики, всё обстоятельно испытают на себе, как на подопытных кроликах, потом, через двадцать лет, по-братски всё покажут и расскажут нам. И тогда мы в торжественном счастье церемониальным маршем войдём стройными шеренгами в осиянное будущее. А сейчас помашем им ручкой и честно скажем: «Правильной дорогой идёте, товарищи первопроходимцы!» Скажем, глубоко плюнем и разотрём!

Митя замолчал.

И надолго.

То ли испугался за сказанное, то ли не знал, что ещё говорить.

– Молодой человек, молчание вам не к лицу… И вообще, поговорите ещё со мной… А то я стою один над площадью. Никому не нужный… Как гнилое яйцо… Если б вы знали, как мне скучно здесь стоять. Я не знаю, что я тут выстаиваю. Никто не знает, как мне хочется спуститься с постамента и удрать в люди. Но я не могу сойти. Не могу даже лицо повернуть. Руку со свёртком задрали, устал на весу уже десять лет постоянно держать. Один торчу и день, и ночь… Присутствие происходит круглосуточно. Народ внизу пробегает мимо, и ни одна душа не видит меня. Лишь вороны да голуби, да воробьи топчутся на голове, на плечах, на ушах, на руке, на свёртке, а согнать их я не могу. Ино и нужду на мне эти сволочи справляют… Ну всякий гад своё говно на моей голове да на моём декрете складирует, а я молчи! Вот вам, батенька, свобода!.. Свобода лишь молчать! Вы первые, кто остановился после Мая.

Митик зарделся, как яблочко в августе.

– А хотите, я расскажу, как однажды конспектировал вас?

– Что за вопрос!

– Только врать я не могу. А за правду за мою не подхвалите.

– Может, и не похвалю. Но не осужу.

Пунцовый Митик уставился в свою драную обувочку и потянул историю с Адама.

Доложил, что наш отец погиб на фронте. Мама неграмотная, одна тащит нас трёх тупарей. Часто и густо у нас не бывает на хлеб, и мы по переменке бегаем с козьим молоком на базар. Туда прёшь мацоню и облизываешься, боишься, как бы сам баночку не слопал, а назад при выручке скачешь с хлебом.

Самый честный торгашок был Глеб. Если и брал тугрики, то только на еду. Дома прямо говорил, на столько-то продал, столько-то проел. Но не на мороженом, не на разноцветных подушечках конфетных. Пресная дешёвенькая булочка, большего он себе не позволял.

– А этот махнутый аварийщик, – мотнул Митя на меня, – всё под копеечку приносил домой. Иногда ему не удавалось продать по потолку, но всегда зуделось. Любил, чтоб его прихваливали. Если где находил завалящуюся монетку, что плохо лежала на столе или на окне, старательно подпихивал её в выручку. Мамочка всегда хвалила его за расторопность, и юный спекулик сиял новеньким пятачком.

– Что ты всё про других? – шёпотом подсыпал я ему. – Ты про себя!

– Сперва закончу про тебя. Потом… Я с шестого класса бегал на базар. Не успею загнать мацоню, пулею в книжный. Там меня знали, загодя откладывали мне самую толстую книгу. Я покупал только самые толстые. С толстой чувствуешь себя как-то толще, надёжней. Я ещё в дверях, а мне уже подают кирпич… Ну, взял «Войну и мир»… «Петра Первого»… Подали вашу. Я и вашу взял, толще не было. И на следующий раз толще не нашлось. Раскрываю дома – я все новинки начинал читать в день покупки – тот же том! Обидно стало. То все книжки я просто читал по ночам при лампе: ток с двенадцати до шести утра у нас выключают. Мама встаёт уже, а я ещё не ложился. Читал. А тут, думаю, раз одно и то же купил дважды, так и польза должна быть сдвоенная. Взял и законспектировал себе назло. Мучайся и помни, за что вдвое платил. И вовсе не зря маял себя. Уже в техникуме, после армии, делал по тому конспекту доклад. Оч пригодилось!

– Умыкание денег на книги не смертельный грех. И как чудесно… В сумке с грязными банками из-под молока домой в глухое местечко бежали и новые книги!

– Красно кончил я восемь классов. И как шёл в техникум, бесплатно сдал в школьную библиотеку на двести сорок рублей. А те книги, что мыши попортили, не взяли. «Петра Первого» даже свалили. Не устояли и марксизм напару с ленинизмом. Один ваш том библиотекарша не приняла. Выговорила: «Зачем перебил мышам аппетит? Неси назад на ужин. Пускай доедают». Или он с сахаром?

– Ну, – хитро засмеялся вождь, – мыши не дуры, на что попало не кинутся… Архитолковые вы мужички!

– С первого класса приучивали нас к вам…

– На Ленина надейся, а сам не плошай. Думайте, думайте, думайте, товарищи! И я взаимно надеюсь на вас. Вы сознаёте своё рабское положение. Раб, сознающий своё рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам.

– А что же мы сможем?

– Нужно верить в свои собственные силы… Вы растёте… Проверять людей и проверять фактическое исполнение дела – в этом, ещё раз в этом, только в этом теперь гвоздь всей работы, всей политики.

– Как замечено, «иногда и в самое жаркое время можно что-либо сморозить». Вы уж извините пустобрёха, если ляпану что мороженое… Да ну его к лешему! Устали мы от вашей великой коммунистической бредологии. Устали от ваших вечных-бесконечных сладких обещаний. Нам бы желательней полные полки в магазинах. А то, как в стриптизе, голенькие полки бессовестно сверкают на виду у всего честного голодного народишка. И «полки ломятся от взглядов покупателей». Пускай хоть папуасы нами правят, абы от голода надальше!

– Вам нужна новая г`еволюция! Г`еволюции – пг`аздник угнетённых и эксплуатиг`уемых. Никогда масса наг`ода не способна выступать таким активным твог`цом новых общественных пог`ядков, как во вг`емя г`еволюции. В такие вг`емена наг`од способен на чудеса!

Тут и подстерегли нас чудеса.

Мы не заметили, как к нам потихошеньку подкрались два ментозаврика и культурненько, под крендель, повели нас к воронку.

Мы завозражали. Почему? За что?

Нам и отвечают:

– Помолчите. Трибунал[165 - Трибунал – отделение милиции.] без сопливых разберётся.

Когда нас уводили под руки, я оглянулся.

Вождь стоял с поднятой рукой. Не то махал нам прощально, не то благословлял мильтонов.

Но с каменных уст не упало ни звука.

Я закосился на Митечку.