Неопознанная педагогика. Красноярский край. Человек вверх тормашками из деревни Караульной

Неопознанная педагогика. Красноярский край. Человек вверх тормашками из деревни Караульной
Анатолий Маркович Цирульников

Российское образование. Неопознанная педагогика
В глазах более тёплых стран Россия всегда воспринималась как Сибирь, но для собственного отечества последняя всегда была краем, которым думали прирастать, а, на деле, убывали, пытались убрать с глаз вон, заткнуть, а оно обнаруживалось и мозолило глаза. Сибирь – это всегда нечаянное и нежданное открытие – месторождения, человека, школы.

Эта книга – о сибирской школе, и в смысле учебного заведения, но ещё больше – жизненного, в смысле, жизненной школы, в которой нам всем приходится пребывать.

Образование, укоренённое в исторической традиции, включённое в контекст жизни нашего века и соединяющее с ним проекты, надежды, нацеленные в будущее – такова сквозная тема исследований академика РАО А.М. Цирульникова. Автора интересует школа, взятая не сама по себе, со своими методиками и режимами, а вписанная в пространство – двора, города, села, мироздания. В его книгах ищут и находят ответы на главные вопросы современного образования: как опознать педагогику вокруг себя и в себе, как поверить в свои силы и объединиться для поиска решений в конкретной жизненной ситуации.

Анатолий Цирульников

Неопознанная педагогика. Красноярский край. Человек вверх тормашками из деревни Караульной

© Цирульников А.М., 2022

© ООО «Образовательные проекты», 2022

Предисловие

Неоконченное жизнеописание сибирской школы

Эта книга – итог путешествия по краю, который только сейчас, когда оно совершилось и книга написана, проявился вдруг в своём первоначальном смысле – в смысле «крайнего», «предельно воз-можного», «последней черты»…

В глазах более тёплых стран Россия всегда воспринималась как Сибирь, но для собственного отечества последняя всегда была краем, которым думали прирастать, а, на деле, убывали, пытались убрать с глаз вон, заткнуть, а оно обнаруживалось и мозолило глаза. Сибирь – это всегда нечаянное и нежданное открытие – месторож-дения, человека, школы.

Эта книга – о сибирской школе, и в смысле учебного заведения, но ещё больше – жизненного, в смысле, жизненной школы, в которой нам всем приходится пребывать, а уж что в итоге получится… Школа тут не причём, всё дело в нас. И в этом путешествии по сибирским краям и школам, в глубинке, меня интересовали не столько методики и программы, сколько люди, которые сами себе программы, хотя я знаю, что официальная педагогика с этим не согласна. Вы не найдёте тут про то, как в Сибири озабочены московскими стандартами, и про более умные краевые эксперименты – книга не о том. Она написана не сверху вниз, а скорее снизу – вбок, и на восток, на север, сколько хватит сил и возможностей, пока не тронулись великие сибирские реки, и на юг – в Саянские горы. В ней немало непредвиденного. Я не думал о связи школы с Тунгусским метеоритом или затопленными при строительстве Красноярской ГЭС деревнями, а она вот обнаруживается даже в названии книги – в виде рисунка на утёсе у затопленной деревни.

Дело прошлого, но почему-то эти деревни тревожат и сегодня. Может, потому что нас всех топят с упорством, достойным лучшего применения – испытывают войной, авариями, некомпетентностью власти, возрождением старых мифов и прежних песен.

Под гнётом происходящего может показаться, что всё утонуло – мозги, силы, надежды, и страна вместе с её школой опустилась на дно мирового океана, откуда поднять невозможно.

Между тем, это не так. Эта книга, несмотря ни на что, именно о том, что это не так, и школа Сибири тому подтверждение. Страна ещё не затоплена. Школа не закрыта. Мы на самом краю, но можем выбраться.

Как? Может быть, что-то подскажут герои книги…

Она – о маленьком человеке, он оброс двойками, а ему нужно место, чтобы отогреться. Об интеллигенте, который подобен в России верстовому столбу. О том, может ли, как выразился один из героев, свет любви и доброты проникнуть в убогий быт.

Она, в общем-то, о школе, которую можно назвать народной. Как? В начале XXI века? Но центральные власти теперь уже офици-ально, законодательно, через сонм поправок в законе, отвернулись от школы, она держится на людях, на учителях, на местном сообществе. Впрочем, так и всегда было. Как сказала одна замечательная сибирская учительница, при любом режиме я всё равно закрываю двери класса, остаюсь наедине с учениками и говорю им всё, что хочу.

Другой учитель, герой книги, заметил, что сегодня что-то инте-ресное в образовании надо искать вне государственных структур. Это не значит, что вне людей, которые в них могут работать. В соз-дании народной школы в прошлом участвовали и министры (если среди них попадались живые люди), и инспектора, и культурные бюрократы, и земские деятели. Многих из этих слоёв уже нет, а то, что есть – это современная версия народной школы.

Эта книга неоконченных, слава Богу, жизнеописаний. И она не исчерпывает того, что есть в крае, да мы к этому и не стремились. Но если читатель узнает что-то стоящее о сибирской жизни и не только, будем считать, что наше путешествие не напрасно.

Глава 1

Фритьоф Нансен, последняя любовь Колчака и вторая жена Буденного

Знакомый красноярец летел работать в Москву (как «питерцы» в правительстве, так «красноярцы» сегодня – в системе образования), а я против течения – в сибирскую провинцию. Хотя назвать Красноярск провинцией – натяжка, скорее, это один из центров, пока ещё многоцентровой – в культурном смысле страны. Когда-то такими центра России являлись университетские города с учебными округами, в девятнадцатом веке их было шесть, в двадцатом – двенадцать. Красноярск в их число не входил, тем более, Енисейск.

Последний, однако, называют «отцом сибирских городов», и с него мне посоветовали начать путешествие – почва, традиция… Я так и сделал.

ИЗ КРАСНОЯРСКА ДО ЕНИСЕЙСКА – часов пять-шесть езды. Попутчица из института повышения квалификации подарила мне свой учёный словарь древнегреческих и латинских слов, встречающихся в русском. Всю дорогу читал.

У греков – больше любви и философии. А латынь несёт «армию», «армаду», «баталию», «батарею», «дуэль», «парабеллум». Империю и виц-мундир. Гардемарин, маринад и крематорий. Впрочем, кому что нравится.

Среди имён – Ермак (Забегая вперёд – в Енисейском управлении образованием мне подарят другой словарь, сибирского (челдонского) говора.

По-моему, он здорово дополняет греко-латынь: «арестанец», «чужовка» (тюрьма), «всяко быват!», «дедушко-суседушко» (домовой), загашник, загулять (ну, загулял Ванька), заимка, кислая вода (летний паводок с гор), клящий мороз (трескучий), морозить тараканов (зимой не топить печь), мурцовки хлебнуть (горе испытать), обноситься, окосеть, попереться (быстро пойти – куда попёрся?), потёкать, «сном духом не знать, чо деется»…

На полпути «Газель» наша встала. А кругом тайга и энцефалитный клещ, о котором узнал за два дня до вылета (побегал-побегал, купил энцефалитник, ботинки серьёзные, московский инфекциолог, симпатичная такая, сказала, в мае они ножками шевелят, просыпаются – на месте, оказалось, давно проснулись, в самом разгаре размножения, только меня и дожидаются…). Посмотрел на укушенных, сильно не воодушевило. В общем, решил на рожон не лезть, ходил вокруг микроавтобуса (что оказалось ошибкой, как раз тут, у дороги, они и сидят на кустиках). На наше счастье шёл рейсовый, подобрал.

Народу в «Икарусе» немного, зашторено, поют о любви под блатную мелодию. Потихоньку двигаемся к «отцу сибирских городов» Напротив меня сидит мужичок с жёсткой бородкой и резко очерченной на фоне красной от загара шеи – белизны бритого затылка. Читает «Богослов» и тихо объясняет что-то слушающей с выражением согласной на всё женщине с большой грудью – о Царстве Небесном.

Село у поворачивающего тут Енисея называется Широкий лог. Чуть дальше – Усть-Тунгуска, Смородинка… Избы одноэтажные, нужды нет настраивать вверх – вширь места хватает. Проезжаем город Лесосибирск, о котором я потом скажу. Едешь, едешь мимо городов и сёл, и везде одно и то же. Взгляду оттолкнуться, кажется, не от чего. А увидишь широкую реку и понимаешь – есть от чего…

Провинциальные картинки

У Енисейска несколько тем – ссыльная, православная, культурно-историческая, и они переплелись в жизни так тесно…

Вот история города в кратком изложении…

Сначала был скит инока, потом казачий острог, на месте, где река Мельничная впадает в Енисей. Острог затопило, и его перенесли на высокое место, откуда и начался город – первенец дома Романовых.

В двадцатые годы XVII века сюда идут волны переселенцев. Привозят женщин непотребного поведения «для лучшей жизни местных казаков» Некоторые поселяются отдельно, уходят от мирской жизни и открывают монастыри. В них, не только молятся Богу, но заточают (в Иверском содержалась Прасковья Салтыкова – будущая жена царя Иоанна Алексеевича).

Наступает русская эпоха географических открытий: через Енисейск (в разное время) проходят Витус Беринг, Хабаров, камчатские экспедиции Петра. В первых церквах, за неимением колоколов, звонят в якоря.

В XVIII веке Енисейск становится одним из центров Сибири (В Енисейскую губернию входят Красноярск и Томск). Переоблачается из дерева в камень…

В 1835 году обнаруживаются богатейшие золотые прииски, среди владельцев Трубецкие, Бенкендорфы и Третьяковы. В городе появляются золотоискатели. Золотая жила российской Империи! Жизнь в городе и окрестностях бурлит. Двадцать лет спустя образовывается Общество трезвости («Значит, и пьянство было уже значительно» – прозорливо замечает по этому поводу автор книги «Енисейск православный» протоиерей Геннадий Фаст). Золотопромышленники гуляют. Процветают гадания и ворожба. В 1868 году сгорает театр. Некоторые считают, что это было предзнаменование, но его никто не понял. В ту же пору объявляется некий юродивый, молодой парень, ссыльнопоселенец, ходивший зимой в сорокаградусные морозы босиком, его везде принимают, считают святым. Потом сажают в острог и высылают. Многие были уверены, что это он в 1869 году предсказал ужасающий пожар, который вскоре охватил город…

Енисейск сгорел. Золотая лихорадка кончилась. Енисейск превращается в тот сибирский городишко, каким мы и видим его сегодня…

ЗАКАТНОЕ солнце равно золотит высокое окно храма и окошко завалящего домишки. Постоишь немного, походишь, и картина провинциальной жизни как на ладони.

Мимо Спасо-Преображенского монастыря проехали мальчишки на велосипедах с длинными удочками. Прошагала на высоченных каблуках плачущая девчушка. У монастырских ворот, под стриженными по-петербуржски деревьями, лежит на боку мужичок. Ему хорошо… Кажется, что в этом городе всем хорошо. Умиротворение, покой. В своей основе город неизменен, сказала мне выросший здесь человек. Подразумевая внутреннее содержание. Как-то в детстве родители ушли в кино, оставив её одну, и девочка вышла из дома с намерением заблудиться – придут родители из кино, и будут плакать. Ходила кругами и не смогла заблудиться.

Необыкновенные чувства испытываешь в этом городе, где всё осталось, как было. Музей как будто. А станешь под окнами купеческого дома с изумительными, выдающимися на ширину бревна резными окнами – и услышишь за занавеской, за цветами женские голоса, и детский смех, и мужской бас: «Васютка, Васютка…» Как будто подслушиваешь в другом веке.

Голубые ставенки. И ставни, и крепкие высокие ворота, и почерневшие бревенчатые стены, и высокие окна – как это могло сохраниться на улицах Рабоче-крестьянской и Пролетарской? Зачем? Красные, белые… Как будто опять кто-то вернулся.

«Сумерки. Сад в ароматах / Плещется сонно фонтана струя / В пламени тихом заката / Грусть – королева моя…

Гимназические стихи двадцатилетнего наркома внутренних дел Сибири Фёдора Лыткина. Чекистская лирика. Много писал и много расстреливал. Хотя в самом Енисейске революция, можно сказать, была «бархатной» В восемнадцатом приходит Колчак. Пароход с большевиками пытается уплыть северным путём в центр России. Возле Туруханска его останавливают, часть расстреливают на причале…

Тут у нас с местным знатоком, водившим меня по Енисейску, Натальей Иосифовной Балютой, возникла дискуссия. «Это были не только тупые большевики?» – спросил я про политических деятелей двадцатых. – «Да что вы. Ну, нет – сказала она. – Я читала биографии этих людей – у них, как минимум, университеты. Многие происходили из именитых семей. Не пойди в революцию – было бы блестящее будущее. И когда я сейчас слышу: «вот, головорезы», – я не согласна с этим. Целое поколение назвать головорезами? Извините, я не соглашусь…»

А кто они?