Планета Крампус. Роман

Рассказчик смолк, заново затянувшись табачным дымом. Закашлялся.

– Ядреный, черт, – прокашливаясь в кулак, уважительно произнес он. – Самосад!

– Ну а дальше-то, дальше чего было? – не вытерпел кто-то.

– Да чего, чего? – еще раз поперхнувшись, ответил рассказчик. – Улетела птаха.

Все, слушавшие эту немудрящую байку, оживились, оценив ее каждый по своему. Многие лица тронула улыбка.

Алексей с интересом слушал эти истории. Он и сам бы хотел оказаться здесь однажды центром внимания, тоже завернуть что-нибудь этакое… Но, к сожалению, ничего примечательного в его жизни не происходило. «А у других-то вот получается, – с долей зависти подумал он. – Про пичужку вон мужик вспомнил, можно сказать – ни о чем, а интересно».

В это время вниманием курильщиков завладел новый рассказчик. Это был молодой боец с перебинтованной головой, волосы сверху торчали пучком, топорщились в разные стороны.

– В разведке было. Первый снег выпал. Холодина. Промерзли все как черти. Уж обратно возвращались. Утро раннее, морозное выдалось. Так хотелось к своим вернуться, ан нет. Это только ночью, знакомым проходом… А до ночи еще оё-ё… Шли почти до обеда. Все прокляли. И вдруг деревенька. Немцев нет. Мы в один домишко. А в избухе такая благодать. Дед с бабкой. Такое тепло! Печь натоплена от души.

У рассказчика глаза посветлели от воспоминаний. Он глубоко, со вкусом затянулся, и все терпеливо ждали, когда он выдохнет табачный дым.

– Старшой напросился у стариков на короткий отдых. Те не возражали. Окромя того нас вареной картохой покормили. Ну и положили спать кого куда. Меня с дружком на печку поместили. Остальные кто на лавке, кто на полу. И так в тепле меня разморило. Уснул как убитый. И сны виделись…

Рассказчик выдержал еще одну паузу, затянувшись дымом.

– Ну, ну, – не выдержал кто-то. – Чего дальше-то было?

– А чего дальше. Как щас помню, снилась мне деваха одна. Ну такая симпапушечка. В пальтеце, в шапочке такой… Бровки, глазки, носик… А губки! И стою я с ней. А она такая доверчивая, нежная, ласковая… Я пуговочки у пальтеца расстегиваю, распахиваю его, руками за грудки хватаю, мну их, а она так ласково, стеснительно улыбается… И сама ко мне теснее жмется…

– Это во сне или на самом деле было? – не понял один из курильщиков.

– Так ты слушай, – разъяснил кто-то. – Во сне, конечно.

– А-а, – протянул непонятливый. И замолчал.

– Ну и вот. Шире-дале. Я уж к ней под подол решился. Руку запускаю. У самого аж сердчишко зашлось…

Рассказчик примолк, тая застенчивую улыбку.

– Ну и? – торопит его самый нетерпеливый и любопытный из слушателей

– Ну и все… – продолжил рассказчик. – Дружок проснулся и мне: «Ты че, совсем охренел. Я тебе баба, что ли?».

Раздался хохот. И пошли оживленные разговоры, воспоминания, анекдоты на волнительную тему.

5

Алексей Боровых родился на Волге, в Покровске, что насупротив Саратова. Этот городок до тридцатых годов так назывался – Покровском, а после того поимел название Энгельс. Поблизости от Энгельса, кстати, есть населенный пункт и с названием Маркс.

Энгельс – городок невелик, но приветлив и уютен. Здесь есть где жителям его поработать и где отдохнуть.

Малым пацаненком со старшим братом Славкой да с дружками Максом и Гехой (полное и настоящее имя Генрих) он облазил его весь. Частенько, конечно, бывали в «Ударнике» – покровском, то есть энгельсовском, кинотеатре, поднимались по деревянным постройкам хлебных амбаров до самых крыш, где обитало полно сизых голубей. Однажды им удалось даже подняться на пожарную каланчу и оглядеть свой городок с ее высоты.

Семья Боровых жила в старинном доме кирпичной замысловатой кладки на Линейной улице. Они там жили не одни. В этом просторном доме размещалось еще три семьи. Наиболее тесное соседство случилось с семьей Штоббе. Семья Штоббе состояла из шести человек: бабушки Марты, ее сына Ивана Карловича Штоббе, трудившегося в паровозоремонтных мастерских, Регины Александровны – его жены и троих детей – двух сыновей, Макса и Генриха, и младшенькой дочки Катрин.

Семья Штоббе была крепкая, дружная и приветливая. Дома вся семья разговаривала исключительно на своем родном немецком языке. Алексей проявлял к нему интерес. Немецкий осваивался им без напряга и школярского штудирования.

Позднее, на фронте, знание этого, теперь уже вражеского, языка не раз сослужило ему полезную службу. Он неоднократно привлекался командованием для допроса плененных немцев. И справлялся с этими обязанностями весьма успешно.

Ну, а как забыть свои юношеские годы в родном Энгельсе. Как забыть!

Как забыть Лизу Маркову, ту милую, славную, замечательную девушку, которая, можно сказать, изменила всю его суть, сделала его тем, кто он есть сейчас – Алексей Боровых, решительный, уверенный в себе, парень не робкого десятка.

А ведь был-то – рохля. Застенчивый, закомплексованный, всегда стеснительный, осторожный… Прямо мальчик-паинька.

А случилось всего-то… Однажды он встретился с Лизой. Совершенно случайно. И их знакомство затянулось. Стали встречаться чаще. И однажды она вдруг признается – как ты, мол, на Сергея Есенина похож.

А кто он такой, этот Сергей Есенин? О нем Алексей тогда ничего и не слышал. И Лиза рассказала о своем интересе к стихам, о некоторых современных поэтах… И даже прочитала как-то наизусть несколько стихов, о которых с улыбкой на лице сообщила – это есенинские.

Стихи ему понравились. Он подумал как просто, легко и как ясно они сложены:

Гой ты, Русь, моя родная.
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза…

Конечно же, о стихах он имел какое-то представление. Известные, даже великие русские поэты ему, как, впрочем, и всем русским людям, были известны, можно сказать, с детства: Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Их творчество казалось таким недосягаемым, что помышлять сочинять что-то свое и в голову не приходило.

Но после того как он неоднократно перелистал тетрадку со стихами Есенина, переписанными Лизой неведомо откуда, у него пробудилось робкое пока еще желание и самому попробовать что-нибудь сложить.

Он вчитывался в строчки, старательно выведенные девичьей рукой, украшенные рисунками цветочков, листочков, птичек, незатейливых пейзажей с березками, деревенскими домишками… И желание взяться за перо или за карандаш разгоралось все больше и больше.

Однажды она подарила ему курительную трубку.

– Ну-ка, присядь, – сказала она тогда, – и возьми трубку в рот.

Он выполнил ее просьбу.

– Ну точно, Есенин, – сказала она тогда. – Дарю.

Много позднее, но тогда еще, до войны, он познакомился ближе со стихами Сергея Есенина в книжках «Радуница», «Любовь хулигана», «Персидские мотивы»… Стал ощущать совсем другим человеком.

В ту пору он взял от Есенина не самое лучшее – хулиганство. Хотя по сути оставался тонким, чутким, душевным человеком.

А Лиза Маркова… Перед самой войной их пути разошлись. Хоть он и был похож на Сергея Есенина, но Есениным для нее не стал. И уже когда их пути разошлись окончательно, он в своей тетрадке записал:

Не переполню душу я,
однако, злобой.
Ты заглянуть в нее сумей,
а ну, попробуй.
В душе гнездится у меня
не только скверна;