Миллионщик

крепыш, тоже неулыбчивый и необычайно серьезный, так называемый Мак- симыч, добрейшей души человек – в отличии от своего начальника зади- ристого, и дерзкого… Разговор был из нелицеприятных:

– Ты что, спишь сидишь, мохноногий, – грозно рокотали на областном конце провода, вызывая внутреннюю дрожь во всем теле Цыплакова, не привыкшего к такому обращению. – Ты милиционер или стрекозел, всю ночь пробарахтавшийся с пышнотелой женушкой, хорошо еще, если со своей, и утром не успевший похмелиться? Мне уже докладывали, как ты там рьяно охмуряешь поселковых женщин, покладистых: по отношению к милицейскому мундиру… Почему так расхлябан? Где твоя выправка? Уверен, ты там сидишь в обнимку с какой-нибудь красоткой, похожей на куклу, умею щей нежно мяукать в постели и произносить это затертое до дыр слово «люблю», хотя никакой любви и в помине нет… Даже не знает, в каком месяце родился задержанный… Это же надо! Да где это видано? Парень утащил у государства более тридцати тысяч, а мы: «да где-то там около восемнадцати… Да за такие ответы раньше не раздумывая или увольняли или переводили в рядовой состав, как потерявших квалификацию. Скоро, наверное, совсем там отупеете и деградируете, черти полосатые. Вся область по вашей милости поставлена на уши, а он сидит там к не чешется. Взяли какого-то заморыша и радуются. Да-может это вовсе и не он брал кассу, а вы уже раскисли и готовы кидать шапки вверх и кричать, ура тогда как нужно, на верное, кричать караул… Точно он или не точно?

– Да… не очень похоже, – честно признался Цыплаков, доведенный чуть ли не до умопомрачительности чрезмерно ретивым начальством.

– Почему?

– И за горло брали, и давили, можно сказать, этого салажонка замухрыш-ку, и по ребрам били… Все равно талдычит свое: «Нет, не брал..»

– Этот Затуманенных или как его… Он кем работает?

– Да тоже… не поймешь, не разберешь… Мутный какой-то… Без опреде- ленного рода занятий… Хотя, пардон, пардон… Вру… Значит, так… Ра ботал сторожем, но сейчас не работает… Жестянщиком неплохим слывет в деревне, людям ведра худые заклепывает… Вот, вру, башмачником, сапожником, то есть, а жестянщиком – это его брат Ильюха, точнее, Петруха мастер на все руки – и сети плести умев, и носки вязать, и колодец копать, и все прочее, – ошалев от напряжения, полу бессвязно бормотал обескураженный начальник районной милиции, смелый и решительный, а на поверку – слабак. – Чинит обувку, в основном. Мастер по пошиву…

– Так башмачник или жестянщик?

– И то, и другое. По-моему,

– Опять сбой, опять неточность, – ворчливо произнесли на том конце.

Значит, так… Пока не нужно спешить. Спешка нужна при ловле блох, хе-хе что-то у вас там не так, по-моему. Нутром чувствую, не то, не в ту лузу

летит у вас, не в ту. Впустую икру мечете. Отвлекитесь. Паренька того пока не трогайте, пусть лежит там у вас на топчане, кушает казенные щи, кхе. А там, может, и след настоящий отыщится. Пусть сидит, пусть. Не он первый. Ничего страшного… Нарушение закона?.. Да он везде нарушается, даже в этой хваленой Америке. Когда нужно, закон подводят под юрисдикцию, а не наоборот. В общем, по ходу дела. Ориентируйтесь. А для лучшей ориентации Зимарина к вам в командировку высылаю, нашего лучшего сыскаря. У него нюх, как у собаки. Он его, этого вашего заморыша, обнюхает и сразу поймет, он или не он… Вы там сейф хоть раздобудьте черти полосатые. Это ж надо додуматься до такого – в деревянном шкафчике тысячи у них преспокойно лежат, провоцируя людей добрых… За подобные делишки, знаешь, что бывает? Вплоть до расстрела, если учитывать суровые сталинские времена, когда не было никаких поблажек разгильдяям… Я специально Антону дал указание все там, всю подноготную в письменном виде доложить – о всех ваших грехах. Ох неровен час, очень неровен. Уверен, многие полетят со, своих постов там у вас. А то пригрелись там, у кормушки. Не милиция, а свинюшник какой-то, скотобазы, честное слово… С какой-то чрезмерной, осторожностью майор аккуратно положил труб ку телефона и около минуты сидел, ступорозно уставившись в одну точку…

– Кажись, пронесло… Прямо как бикфордов горит, а не бабахает.

– Что он там? О чем говорил? – раздираемый любопытством, произнес Максимыч.

– Да что… Все то же. Как, обычно… – расплывчато произнес Цыплаков, явно не желая входить в подробности. – Старо, как мир.

– Ну а все-таки? – допытывался сердобольно капитан.

– У вас там; говорит, не милиция, а скотобаза…

– Что уж он так, – немного обидчиво немного рассерженно произнес верный служака – заместитель. – У них там только не скотобаза… Сами погрязли… Оттуда, все идет – все нечистоты.

– С преступностью, говорит, нужно бороться, а не сидеть, сложа руки. А иначе в передовые вам никогда говорит, не выбиться.

– а вы что?

– Да что я? Что? – озлобляясь резко и неожиданно рявкну по-львиному майор. – Что я мог ему ответить? Что? подумал лищь про себя.

Куда уж нам в передовые. В передовых идут те, кто умеет лизать начальству, кто умеет говорить льстивые речи и умело произносить это иностранное слово «пардон» о французском прононсе.

– Правильно, правильно… Кто рубит правду матку тот не в чести. Это закономерность льстивые речи нельзя не любить, так уж человек устроен, любит, чтоб его хвалили..» Неожиданно раздался телефонный звонок.

– Майор Цыплаков слушает.

– Это из райкома Угрюмцев. Кого вы там держите по подозрению?

– Промозглых.

– Отпустить. Немедленно. Сейчас же.

– Что-то я не пойму… В чем дело? Чей это приказ, собственно? В конце концов… мы – инстанция не указуемая, а наверное, наоборот, когда дело, касается… э-э… государственной собственности…

– Преступник не он. Преступник настоящий найден.

– Как найден? Кем найден?

– У меня только, что был парторг Слезкинской организации. Он указал на истинного преступника.

– А он откуда знает?

– Ну…, наверное, доложили. Иголку в сене не утаишь. Обязательно где-ни будь, что-нибудь да просочится.

– И все же я попросил бы… э-э …поконкретнее…

– Сынок парторга. Он оказался свидетелем…

– Ну, это мы еще посмотрим, кто там свидетель, а кто не свидетель. Инс танции не важны, важна истина. На этом и стоит незыблимо наше социалис- тическое государство, где справедливость и законность стоит во главе угла, если выражаться фигурально…

Некоторое время в полной тишине там, в райкоме, тщательно прочищали горло, после чего раздался голос с более твердым, каким-то металлическим звучанием:

– Мы повторяем: свидетель! Ясно? Не трогать. Тюльпанов у нас на хорошем счету. Не будем портить его репутацию.

– Хорошо… Кто же он, настоящий преступник? – слегка осипшим голосом произнес Цыплаков, произведя молниеносный мозговой рассчет и также молниеносно перекраивая свое мировоззрение в угоду своему благополучию.

– Широков Иван Васильевич. Семнадцать лет парню. Только что школу окончил. Плугарем работает.

– Вот так-да! Ну и дела! А мы уж тут собирались всю область поднимать на уши, объявлять при необходимости…

– Боже упаси! Наоборот, надо как можно меньше шума, а то и так наш район гремит неустанно, то то, у нас, то это… Все не как у людей… Поменьше бы сор из избы выносить. А то привыкли трещать на всех перекрестках, не милиционеры, а бабы какие-то болтливые. Там, где случайная

пропажа, мы уже горазды, мы уже готовы интерпретировать, как разбойное нападение… А хоть и разбойное… Подумаешь, невидаль… Но не обязательно же об этом кричать во все инстанции… Уверен доложили в область. Доложили?

– Как и положено.

– Ну, сударь… Если мы так будем, подобно октябренкам, ежечастно отчитываться и бить поклоны направо и налево…

– А статистика?

– Что статистика?

– Ну… надо же фиксировать, сколько, чего и где.

– Статистика подождет… Умные все стали. Интегралы уже начали изу-чать. А того не понимают, что на одних интегралах статистических далеко не уедешь… Кто кого укокошил или обворовал – тут тоже надо знать меру, голубчик, а иначе мы никогда не выкарабкаемся из когорты отстающих.

На этот раз не с крайней осторожностью, словно мину, а резко, с ка ким-то отвращением, омерзением даже, словно змеюку или. жаб, майор швырнул телефонную трубку на рычажки, произнеся при этом: