Следователь по особо важным делам

Я подумал, что есть еще требования, выполнять которые практически невозможно.

Дежурная по этажу проводила меня в номер, и я свалился в постель, чтобы наверстать две ночи полусна в аэропорту. Наутро, в понедельник, я отправился в прокуратуру.

Первый визит, разумеется, – к прокурору края.

Он справился, когда я прибыл, как отдохнул. О недоразумении в гостинице я умолчал – в конце концов, только одна ночь. Вряд ли я задержусь в Барнауле.

– Крылатовское дело знаю в общих чертах, – сказал прокурор. – За всем не уследишь. Вам надо поговорить с замначальника следственного отдела Кукуевым. Он в курсе. А с человеком, хорошо знающим дело, увы, не встретитесь.

– Со следователем?

– С ним. Уволился. Поступил в аспирантуру.

Прокурор вызвал замначальника следственного отдела и представил меня. Мы отправились в его кабинет.

– Что это вы решили вернуться к самоубийству Залесской? – спросил Кукуев.

– Поступил сигнал. – Я рассказал о письме Мурзина.

– Если по каждому письму поднимать дела, никаких штатов не хватит, – покачал головой замначальника отдела и, спохватившись, добавил: – Впрочем, вам, наверху, виднее. Можете, наверное, позволить себе тратить время на одно дело. А у наших следователей в производстве по пять – десять одновременно…

– Знаю, – кивнул я, – работал в прокуратуре области.

– Значит, бывали в нашей шкуре?

– Семь лет…

В его словах послышались доверительные нотки:

– Свой, выходит… Это хорошо. Должен понять. Скажем прямо, дело-то расследовано добросовестно. Парень теоретически подкован. Плохого, наверное, в аспирантуру не приняли бы, да еще в Ленинградский университет. Так я говорю или нет?

Я пожал плечами.

– Аспирантура, она требует… – Он постучал пальцем по лбу.

– Требует, – согласился я.

– Вот именно. – Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул. Как бы согласился: хочешь не хочешь, от тебя, видимо, не отвертеться.

Я его понял. И предложил мировую:

– Возможно, понадобится ваша помощь.

– Группу создавать не будем, – сказал он твердо. – Людей нет.

– И в управлении внутренних дел?

– Это – ради бога. – Кукуев взялся за телефон.

– Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в следствии… Все-таки в курсе дела.

Он кивнул:

– Ладно, организуем. Старший лейтенант Ищенко.

Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдет?

Я прикинул в голове – лет сорок – сорок пять. Опытный, наверное. Во всяком случае, учить не придется.

– Пойдет. Из местных?

– Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев…

Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо знают местность.

В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.

– С чего думаете начать? – спросил замначальника следственного отдела.

– Поеду в совхоз.

– Правильно, – одобрил он, – езжайте. Работайте. Может, и мы у вас кое-чему поучимся. – В его последних словах промелькнула едва уловимая ирония. – А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, – закончил он.

Уладив в Барнауле еще несколько дел, я вылетел в тот же день в Североозерск.

Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился прекратить именно он. И если мое расследование опровергнет результаты предыдущего, неприятностей не оберешься.

Правда, наперед не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и ошибиться. Все мы люди, как говорится…

Человек, который придумал изречение «любое тайное станет явным», вряд ли имел отношение к следовательской работе. А если и имел, то был зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого дается каждый процент раскрываемости. Есть, остаются еще за скобками благополучных цифр неумолимые единицы… Папки, которые лежат в архиве с грифом: «Хранить до…»

Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства…

Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную неудачу.

Собственно, я себе еще и не представлял людей, с которыми столкнусь во время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.

Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь, занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том, что оно было.

Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений совести или боязни разоблачения в измене.

Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.

Но может быть, ее довели до самоубийства? Тогда это преступление. Тяжкое и сурово наказуемое. В принципе следователь шел по правильному пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно, доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.

Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел…

Еще. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии убийства, по-моему, обязательна. Как бы невероятно это ни выглядело… Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме…