Перцовый смузи

– Зачем же так, ведь я теперь страдаю.

– Я тоже, милая, прости.

– Но как простить, ведь я не понимаю.

– Что понимать, ведь это был пустяк, а ты поверь. и я сейчас страдаю.

Но гордость юности оставила свой след. Она кричала средь ночи «Не понимаю!», «Зачем?» «Как мог так поступить?» и все сильнее сердце обжигало. Он замолчал. В груди его кипел иной пожар тщеславья и призренья. Знать, не чиста в сердцах она была, раз за мое такое поведенье вот так взяла и зачеркнула всё, вот так взяла и отступила. Сожгла мосты, и вроде мне урок, но… так жестоко все же поступила.

ЗВОНОК В НОЧИ

В ночной тишине мелькал огонек. Маленькое, едва уловимое свечение. Легкий ветерок ласкал длинные чёрные локоны вплетая в них клубы выходящего дыма. Звезды холодно смотрели на то как постепенно угасает слепящая мерцанием городская пелена. Ей не спалось. В последнее время она не курила, но сегодня, былая тяга взяла верх.

Перекатываясь с одного бока на другой, она наконец улеглась, наблюдая как свет от багровой луны пробиваясь в щель зашторенного окна дорожкой ложился на пол, под симфонию ветра завывающего в железных откосах, то же желающего проникнуть в дом. Звезды, сливаясь в узоры созвездий нагоняли на город безмятежный сон. Свет играл переливами фонарей пустынных улиц, поднимаясь в высь по лестничным клеткам многоэтажек ближе к звездам.

Недвижимый воздух ночной тишины всколыхнул звук любимой песни. Лениво опустив ноги на холодный пол, она подошла к столу, взяла телефон, но в ответ тишина. Тревога цепью сжала грудь не давая дышать. Карина с удивлением взглянула на экран – ничего. Но казалось это не было сном, она слышала звонок, не уклюже ловила зелёную трубу. Или это был сон? Игра утомлённого сознания. Странный, тревожный, непонятный, стирающий грани реальности.

Следующей ночью всё повторилось вновь. Звезды не смотрели с небес, их закрывали блуждающие тучи. Луна не заглядывала в окно, в него барабанили холодные капли косого дождя. Опять не спалось. Та же мелодия тревожила ночи покой лишь только пробило два, но вновь зловещие молчание и тишина. Всё та же злая шутка, уже вторую ночь подряд. Это может быть было даже смешно, если бы не тревоги.

Она устала от бессонницы, мечтала раствориться в хитросплетении улиц. Звонок застал. Карина пыталась говорить, выдерживая паузы для ответа, но все та же тишина. Хотела закричать: «Больше мне не звони!», но что-то сдерживало голос внутри. Странное чувство. Далеко, в глубине души она надеялась на то, что это был он…

Ночные звонки не прекращались неделю. Карина привыкла, с любопытством ждала двух часов что бы вновь помолчать: о своём, о том, что даже себе боялась сказать. Хотела позвонить сама, застать врасплох, но даже оператор сотовой сети не смог определить звонок. Все выглядело словно шутка разума. Шёл девятый день. Город в объятиях ночи. На экране – неопределённый номер.

– Ну что? Тебе ещё не надоело?… Опять сегодня помолчим?… – Карина саркастично улыбаясь хотела трубку положить, но замерла, едва дыша. Услышав его голос внутри зашубуршал малыш. Он на прощанье её сказал: «Прости» и тишина, короткие гудки.

Потоком слёзы потекли, зачем теперь твоё «Прости»? Когда уже решили мы, но ты ушёл, меня оставив с животом.

Вновь наступила ночь. Он больше не звонил. Но сколько боли и тоски огнём пылали у него в груди. Звонит сама – но абонент вне доступа сети. В о банк пошла и номер друга набрала.

– Привет, дай номер Коли.

– Карин, прости.

– Он так сказал?

– Нет, погоди.

– Зачем тогда он мне звонил?

– Кто?

– Коля.

– Ты с ума сошла?

– Что?

– Ты не знала?

– Что?

– Его похоронили девятого числа.

– Но он звонил позавчера.

– Не мог… он умер в два часа девятого числи.

– Но как?

– Сгорел.

– Но, от чего?

– Туберкулёз.

Она умолкла, тишина, он продолжал.

– Ты помнишь был пожар. И после этой смены он… он не пришёл больше домой.

– Но почему?

– Горел туберкулёзный диспансер, он выводил людей. Он знал на что идет…

– Спасибо, я всё поняла. Он это сделал для меня.

Юмористические нотки

ДОЕДАЯ МОЗГИ

На кухне тихонечко масло скворчало, под крики, истерики, брызги слюны. Картошка шмотками уже подгорала, забытая в воплях делах бытовых. Стояла посуда мечтая о Фери, желательно с губкой и теплой водой. К ногам прилипали остатки обеда, впивались в ступни крошки корки сухой. А веник в углу обрастал паутиной, забытый, несчастный, бесхозный, чужой. Паук рукодельник, художничал стильно и швабру отделал густой «бородой».

– Да что ты молотишь, я тоже устала. С работы, готовлю, но все же не так.

– Да так, но хотя бы помой сковородку, с плиты больше я не хочу доедать…

– Ах так. Тогда сам готовь, я не рабыня, не буду совсем больше я убирать.

– Ах так. Поросло всё давно паутиной, и на пол наш страшно уже наступать.

– Помой!

– Я?

– Меня это не напрягает. Порядок он заешь и разным бывает.

– Порядок?

– Конечно…